Страница 17 из 20
Вылетели на час позже – устраняли неисправность в электрической системе. При взлете хорошо смотрелся Манхэттен, шли почти над ним. Он был освещен садящимся диском солнца. Вскоре сразу стемнело.
Уже очень соскучился по дому, Наташеньке, Н.А., квартире. Американская пища что-то не приглянулась, особенно то, что на улицах покупал. Да и рестораны не вызвали особого восторга.
1 мая 2000 года, 17:30
Самолет опоздал минут на 30, плюс минут сорок ждал багаж. Встречали Наташенька и водитель Николай Михайлович. Дома – разговоры с Наташенькой и Н.А., обильная и наконец своя вкусная еда.
Поездка закончилась. В целом была успешной и полезной.
Глава 3
И Квазимодо, и Коко Шанель
Долго, очень долго собирались мы в Париж. Уже, кажется, полмира объездили, а до французской столицы, которая с детства будоражила душу, все никак не получалось добраться.
И вот наконец направляемся в Париж в поезде из Германии, где читали лекции в уже упоминавшемся в предыдущих томах Центре им. Маршалла в Баварии, в городе Гармиш-Партенкирхен. Поэтому сначала о нашем пребывании в Германии.
В Центре Наташе предстояло выступить с лекцией и провести три семинара по теме: «Перспективы России как полиэтнического государства». Аудитория – старшие дипломаты и офицеры из большинства стран Европы, США и Канады. У меня была отдельная программа.
Сразу после прибытия в Гармиш-Партенкирхен декан канадец Ричард Коэн пригласил нас на ужин. В шикарный ресторан высоко в Альпах, с потрясающим видом на заснеженные пики, зеленые долины, половодье цветников. Поужинали, принесли счет. Декан предложил гостям расплачиваться самостоятельно. Оказалось, что почти все забыли захватить с собой деньги. За англичанку, эстонку и норвежца заплатили мы, получив заверения от Коэна, что он вернет нам долг гостей. Действительно вернул, но только после десятка напоминаний и в последний момент, перед самым нашим отъездом из Центра.
Лекцию Н.Е. Бажанова прочла идеально. Из зала посыпались вопросы. Молодой грузинский дипломат срывающимся от волнения голосом воскликнул: «Почему Россия третирует малый народ, не позволяет ему жить в независимости?». Наташа в ответ поинтересовалась: «Вы какой народ имеете в виду, абхазов, которым Грузия мешает жить в независимости?». Грузин стушевался, но изрек: «Я говорю о чеченцах!». Наташа: «А как же насчет абхазов, да и южных осетин?» Дипломат лишь развел руками. А после лекции к Наташе подошел седовласый грузинский генерал, поблагодарил за лекцию и с колоритным грузинским акцентом добавил: «Вы не обижайтесь на этого парня, мы грузины – горячий народ, сначала говорим, а потом думаем!».
Живо прошли семинары, на которых слушатели дискутировали с Наташей. А затем состоялись переговоры с руководством Центра им. Маршалла о продолжении сотрудничества. Мы получили новое приглашение преподавать в Центре, в том числе и на постоянной основе, за высокую зарплату.
Но вот пребывание в Гармиш-Партенкирхене завершено, и мы наконец направляемся на поезде в Париж. Поговорим же теперь о Франции, причем подробно.
С середины XVIII столетия Франция превратилась в объект обожания и подражательства в среде привилегированного класса России. Восторги вызывали французские политические теории, философия, литература, поэзия, живопись, архитектура, скульптура, музыка, танцы, драма, одежда, гастрономия, парфюмерия, дизайн, парковое хозяйство и т. д. и т. п. Русская знать настолько прониклась французским духом, что перешла на французскую речь, предав забвению родной язык. Даже в ходе судьбоносной Бородинской битвы, сражаясь с наполеоновскими полчищами не на жизнь, а на смерть, Кутузов и его генералы объяснялись друг с другом по-французски. И на последовавшем вскоре историческом совете в Филях тоже звучала французская речь.
Наряду, однако, с обожанием и даже пресмыкательством в русском восприятии французов присутствовали и отрицательные эмоции. Прежде всего зависть и на ее почве неприятие и отторжение некоторых аспектов французской жизни. Типичный пример такой противоречивости – книга писателя Д.И. Фонвизина «Письма из Франции». Описывая эту страну за десятилетие до Великой французской революции 1789 года, Фонвизин возмущался количеством нищих в столь «плодороднейшем краю», дерзостью слуг и слюнтяйством господ, с презрением отзывался об отсутствии у французов рассудка, об их пристрастии к веселью, краснобайству, безделью, гулянкам, амурным похождениям.
Коробила русского писателя склонность французов к вольнодумству, их обожание Вольтера, глашатая свободолюбивых идей. Случившаяся вскоре революция вызвала переполох во всем российском правящем классе. Французские революционеры стали восприниматься как смертельно опасные враги, создававшие своими делами и словами угрозу устоям Российской империи. Российский трон загорелся фанатичной страстью не только отгородить подвластные народы от тлетворного влияния, но и задушить гидру французской революции на корню. А потом был Наполеон, его агрессия против России, и хотя аристократы продолжали изъясняться по-французски и пользоваться плодами французской цивилизации, они вместе со всем народом встали грудью на защиту отечества. Агрессоры не ожидали такого ожесточенного сопротивления.
Но вот Наполеона разбили, наступил мир, страсти поутихли. На протяжении остальной части XIX века между Санкт-Петербургом и Парижем, случалось, возникали и другие коллизии, порой крупные, кровопролитные (особенно Крымская война 1854–1856 гг.), но в целом русское дворянство продолжало упиваться плодами французской цивилизации. Юг Франции (Лазурный берег) с центром в Ницце постепенно превратился в вотчину нашей элиты. С 1856 года и вплоть до 1914 года (начала Первой мировой войны) на Лазурном берегу чуть ли не постоянно проживали все члены дома Романовых. Будущий царь Александр III провел там почти все свое детство. За императорской семьей тянулась остальная часть российской знати.
Приход к власти большевиков, конечно, внес серьезные коррективы в восприятие Франции в нашей стране. Ленинцы сполна заимствовали опыт революционного террора якобинцев и сделали Марата, Дантона, Сен-Жюста и Робеспьера своими героями. Что же касается более умеренных и трезвых персонажей французской революции, то они, по определению Ленина, всего лишь служили интересам буржуазии. Сталин, развивая мысль учителя, утверждал: «…Во Франции буржуазия использовала против феодализма известный закон об обязательном соответствии производственных отношений характеру производительных сил, низвергла феодальные производственные отношения, создала новые, буржуазные производственные отношения и привела эти производственные отношения в соответствие с характером производительных сил, выросших в недрах феодального строя».
Лозунги о свободе, равенстве и братстве, с точки зрения Ленина, Сталина и их последователей, служили лишь прикрытием, дымовой завесой для французских буржуа. На протяжении всего существования советской власти упомянутые оценки не менялись, и Франция оставалась, по сути, антагонистическим СССР империалистическим государством. Французы в свою очередь воспринимали коммунистический Советский Союз как тюрьму народов и потенциальную угрозу. Вместе с тем именно Франция приютила у себя половину из 900 тысяч русских эмигрантов, покинувших Родину после 1917 года.
Да и в Советской России, невзирая на все ее идеологические и политические противоречия с империалистической Францией, привязанность к этой стране, как это ни парадоксально, никуда не делась. В 1950–1960-х годах, в период наших с Наташей детства и юности, Франция оставалась весьма популярной страной. Затюканная убогой совдеповской действительностью с ее тотальным товарным дефицитом и кастрированной общественно-политической жизнью, советская молодежь боготворила экономические достижения и массовую культуру Запада. При этом Франция обладала в глазах нашего поколения особой изюминкой.