Страница 17 из 21
Обнятые и расцелованные царским сыном делегаты выслушали кучу комплиментов в свой адрес и немного напряглись – за что такая милость. Однако, когда высокий гость заявил, что пленён красотой природы и непременно устроит здесь свою Ставку, ежели будет назначен наместником Сибири, ачинцы подуспокоились и сдержанно загордились. Ишь как, даже душевнее чем в Томске себя ведёт царевич. Видать и вправду по нраву ему земля Сибирская…
Переночевав в Ачинске и проговорив все насущные вопросы, поутру двинулись на Красноярск, где я назначил сбор сибирских золотопромышленников, намереваясь "взять под крышу" новоявленных "хозяев жизни и тайги".
На сей момент именно Енисейская губерния давала три четверти всего золота, добываемого в Российской империи и заставить нуворишей тряхнуть мошной в правильном направлении – святое дело. Из Ачинска я рванул в сопровождении всего лишь двадцати двух человек. Все равно в Красноярске тормознёмся на месяц. А то и более – очень хочу проскочить до Енисейска, Минусинска на ту пору славных купеческих городов. Енисейск вроде как даже богаче и многолюдней Красноярска тех лет был. Вот и сравню. В Енисейске и базировались самые крутые золотодобытчики. А пока я гоняюсь по родному краю за впечатлениями, мой изрядно подрастянувшийся отряд доберётся до берегов Енисея-батюшки.
Почему я, достигнув шестнадцати годочков, практически сразу после дня рождения двинулся не на запад, знакомиться с потенциальными невестами, а на восток, по следам брата Саши?
Да не сошлись во взглядах с государем императором по вопросам наказания воров и мздоимцев, как мухи на мёд налетевших на железнодорожные подряды, так поругались, что хоть в Петропавловку сажай Константина за непослушание и непочтение. И ведь дерзил не только государю и вождю нации, но и отцу родному! По моему, батю это сильнее всего и обидело. Но, по порядку.
Строительство "чугунки" началось в мае 1842 года, одновременно от Москвы, где командовал Александр и от Петербурга, где "могучее плечо поддержки" Николаю Павловичу подставил юный Костик. Своих "дружков" конезаводчиков я вытягивал как мог, – убедил отца потянуть с покупкой паровозов до последнего, ведь прогресс идёт такими семимильными шагами, что за год-два конструкция паровозов значительно изменится и мы, затратив немалые деньги, получим по окончании строительства устаревшие машины, к тому же проржавевшие от невозможности их полноценно эксплуатировать. А вёрст на 10-20, потягают вагоны с грузами и лошадки. Все считали меня лоббистом "лошадиной мафии", в том числе и папенька, но я то знал – стройка растянется на годы, какой смысл тратить золото на ненужные сегодня паровозы. Надо ли говорить, что подряд на шанцевый инструмент я выиграл влёгкую. Никто попросту не выставился супротив царевича. Ну, тут меня комплексы не мучили совершенно – за качество отвечал лично. Хмурый отец, с неодобрением относившийся к стремлению сына заработать копеечку изрядно попыхтел, стараясь сломать лопату. Конечно, такому здоровому лбу это в конце концов удалось. На то как государь яростно ковыряет грунт, исподтишка поглядывали несколько сот пар внимательных глаз. Сломав два черенка и не повредив собственно само полотно лопат, батяня сердито выхватил из рук адъютанта третью по счёту и слово гвардеец-преображенец со штыком (лопатой) наперевес устремился на ближайший пригорок, где воткнув орудие труда землекопа в слой сухой глины торжественно изогнул и пошатав таки надломил продукцию "Завода скобяных и железных изделий Константина Кузнецова". Восторжествовав над непокорной железякой царь успокоился и что-то недовольно бурча, загрузился в карету. Реплику: "Сдуру можно и … сломать", я героически удержал при себе…
К концу сезона работ в 1842 году выяснилось, на меня "катил бочку" паскудник Клейнмихель. Многих протеже графа я едва ли не пинками гнал со стройки, делая подрядчиками отставных офицеров флота, как правило, людей грамотных и ответственных. С них я не получал вообще ни единой копейки, давая людям возможность заработать, правда ставил условие хорошо относиться к трудягам-подёнщикам и подбирать смышленых и расторопных людей с прицелом на будущие стройки. Была мысль обучать таких "живчиков" грамоте и продвигать, делать десятниками, и проводить их потом, лет через несколько, самих в подрядчики. Формировать свою команду, короче говоря. Но мои благие намерения были для Петра Андреевича, столь ярко и образно воспетого Некрасовым как серпом по известному месту. Нет, напрямую на дерзкого и неуступчивого Константина он не наезжал, наоборот – лебезил и заискивал. Но папеньке такую прогонял пургу, будто бы я принимаю посулы и подношения и от тех и от этих, что не способствует авторитету фамилии. Удивительное дело, – отец молчал, даже не пытался поговорить по душам, потому-то жулик граф был нами раскрыт только по осени 1842 года. Обсудили в первопрестольной с Сашей подлюку Клейнмихеля и на сём дело казалось и окончилось. Казалось нам тогда. Ан нет, проклятая немчура в 1843 году сумела потеснить некоторых из моих отставников, и так вышло, что 15 июня я с десятком конвоя выехал на поляну, где обедали хмурые артельщики. Вонь от котла исходила столь гадостная и мерзостная, что подъехав метров на десять пришлось нос затыкать. А люди эту дрянь ели. Ребятишки лет десяти-двенадцати неторопливо и сосредоточенно обгладывали кости. Поодаль, метрах в ста от подёнщиков трапезничали пронырливый купчик и длинный, на глиста похожий армейский поручик.
– Эй, сволочь, – рявкнул я на отечественного предпринимателя, – бегом ко мне!
– Сию минуту-с! – наверняка купчина меня знает. Да и немудрено – кого ещё будут сопровождать хмурые гвардейцы Финляндского полка.
– Твои люди?
– Точно так-с, мои-с.
– Бери миску, наливай, ешь.
– Ваше высо…
– Молчать! Исполнять!!!
Работяг как ветром сдуло. Поручик сгорбился за столом и старался сделаться меньше ростом. Помертвевший подрядчик, похоже, намеревался "лишиться чувств".
– Если в обморок грохнешься, как барышня кисейная – сожрёшь весь котёл, – уже спокойно и ласково пообещал великий князь
В общем, жрал, блевал и плакал барыга долго и упорно. Пятеро финляндцев из десяти бегали в кусты травить. Сам еле удержался. Подозвав старшего артели, выдал ему по полтора рубля серебром в расчёте на каждого, кому я помешал "пообедать". Чёрт! Как представлю это варево…
– Так, гнида, – купчик испуганно закивал, – иди на дистанцию. В конторе подпишешь отказ от подряда, вернёшь деньги и выплатишь штрафы.
– Помилуйте ва…
– Молчать!
– Ребята, – обратился я к подёнщикам, – есть кто грамотный? Вот и славно. Завтра подходите к конторе, найдёте отставного лейтенанта флота Забелина. С ним будете работать, он человек справедливый, не обидит. Скажете, великий князь Константин Николаевич за вас ручается. Сейчас записку напишу.
Крестьяне разом, все как один, рухнули на колени. Эх, Расея моя, Расея…
Глиста-поручик оказался каким то троюродным племянником Клейнмихеля и немедля кинулся на доклад к высокопоставленному родственнику. Тот, вообразив, что Константин решился на рейдерский, ну, или местным языком изъясняясь, на разбойничий захват бизнеса, побежал к императору.
Ух, как мы ругались с папенькой. Дворец испуганно замер. Никто и помыслить не смел, что на императора могут так кричать. Если не врут, то у двух слуг случился сердечный приступ, так они разволновались.
Клейнмихеля я обкладывал такими матами, что боцмана Балтийского флота могли гордиться генерал-адмиралом. Но убедить родителя, что Пётр Андреевич врёт как сивый мерин и ворует как миллион крыс, не получилось. Граф, назло дерзкому сыну был оставлен в высокой должности, а Константину высочайше было предписано следовать на гауптвахту.
На "губе" я просидел всего лишь двое неполных суток. Озверевший великий князь, матерящий высшего сановника империи, обещающий вспороть живот и накормить собственной же требухой главноуправляющего путями сообщений и публичными зданиями Российской империи – это невероятно. Солдаты и офицеры должные охранять Константина затыкали уши, чтобы не слушать страшные проклятиями, изрыгаемые прежде невозмутимым и хладнокровным сыном императора. Вскоре стала понятна ярость великого князя, – вывело из себя Костю сходство несчастных крестьянских ребятишек с младшими братиками Коленькой и Мишенькой. Как представил, аж сердце кровью облилось…