Страница 15 из 21
Всегда бесило в альтернативках "перепевание" очередным попаданцем советских шлягеров и огромные, на главу и более перечисления сумм гонораров и прочих благ, за уворованные тексты и мелодии, а тут сам…
Ну, оправдание то всегда найдётся – денег за скоммунизженный текст Рождественского не получу. А слава и признание, если таковые будут, нужны для укрепления авторитета меня-попаданца и "более лучшего" изменения действительной реальности. Говорю ж, оправдание отыщется даже самым неблаговидным поступкам.
Жуковский потащил Костика к маменьке, учинив грандиозный переполох. Я, отобрав у поэта черновики, уселся за небольшое пиано. Матушка, сёстры-братья и прочий "обслуживающий персонал" привлечённые криками впавшего в поэтическое безумие Василь Андреича ждали исполнения романса…
– Мне писал Саша о природе тех мест, где сейчас находится. Безбрежный океан звёзд, отражающихся в великой реке Амур, величавые ели по берегам, переписка брата и Мари, их любовь, вспыхнувшая как факел в ночи за тысячи вёрст (господи, какую хрень я несу, но надо, Штирлиц, надо) – вот что послужило к написанию сего произведения. Не судите строго.
И я грянул. Разумеется, предварительно потренировался у себя в комнатах, но всё равно сомневаюсь, что вытяну на уровень Лещенко или Кобзона. Да и на два голоса петь надо, по идее. Ну, нет тут Анны Герман, что уж поделать…
Покроется небо пылинками звезд,
И выгнутся ветки упруго.
Тебя я услышу за тысячу верст.
Мы – эхо,
Мы – эхо,
Мы – долгое эхо друг друга.
И мне до тебя, где бы ты не была,
Дотронуться сердцем не трудно.
Опять нас любовь за собой позвала.
Мы – нежность,
Мы – нежность.
Мы – вечная нежность друг друга.
И даже в краю наползающей тьмы,
За гранью смертельного круга,
Я знаю, с тобой не расстанемся мы.
Мы – память,
Мы – память.
Мы – звездная память друг друга.
Кто порвал зал? Я порвал зал! Матушка и сёстры рыдают, кто-то бежит за Мари, которая в храме набирается православной благодати. За отцом скорохода погнали…
Реакцию "общественности" века девятнадцатого, неискушённой и незакалённой интернет срачем и пропагандой нетрудно представить. Особенно когда выяснилось, что романс воспевает любовь цесаревича Александра, находящегося в далёком далеке, к его милой Мари. Кстати, придворная шелупонь девчонку после сего возненавидела ещё больше. А к Костику начали клинья бить мамзели и мадамы с вполне определёнными намерениями. Ладно бы певички были, понятно и объяснимо. А то цвет аристократии жаждет стать героинями следующего хита поэта Константина Романова, любимого ученика самого Пушкина Александр Сергеича. Вот же хитропопые особы, так и норовят разменять п… на шлягер.
Свобода нравов, царящая во дворце, ранее меня никоим образом не касалась. Танцы-шманцы я игнорил, высиживал с книгами и географическими картами, или сопровождал императора. Сашка вон блистал и завораживал слабый женский пол. Но теперь, чую не отбиться. Блин, хоть бы гадость какую не подцепить. Интересно, какие тут контрацептивы то?
Так что последние полгода протекали весело и нескучно, по зиме, после громкого поэтического дебюта, сбежал от великосветских шлюх на корабли Балтийского флота, вмёрзшие в лёд. Государь-император мои опасения подхватить дурную болезнь от поклонниц разделял и, насколько я понял, озаботился вместе с лейб-медиками, проблемами взрослеющего Константина. Интересно, кого мне подложат? Пора уже, ох, пора…
Ну а брат, явно рад меня видеть, считает себя в долгу неоплатном перед Костей стихотворцем. Ладно, пускай считает…
Я знал, что Александр с воодушевлением принял предложение о службе московским наместником. Отец думал, что старший сын вырос и стремится к самостоятельной жизни, но я то понимал – Сашка попросту не хочет сталкиваться с бывшими пассиями, будучи семейным человеком.
Занимательная история о гвардейцах из Измайловского и Семёновского полков, вытянувших жребий послужить на Сахалине и в гарнизоне Николаевска на Амуре, и люто завидовавших возвращающимся в Петербург товарищам осталась недосказанной.
Навстречу нам на белом коне выехал сам государь император всероссийский, Николай Павлович, любимый папенька. Не удержался, старик. Хотя, какой старик – сорок пять годочков только стукнет. Здоровущий мужик в расцвете сил.
Сашка пришпорил коня, я намеренно приотстал. Надо тет-а-тет пообщаться двум первым лицам империи…
Глава 6
– Здравствуй, здравствуй славный и сердцу любезный город Ачинск, земли чулымской столица! Принимай гостей! – Константин Романов, великий князь, надёжа и опора отца и старшего брата, знаменитый поэт, автор невероятных по красоте песен, инженер, книгочей и великий умник (и всё это в шестнадцать лет!) ловко соскочил с норовистого жеребца и троекратно облобызал "торжественный комитет по встрече".
Константин был абсолютно трезв, но невероятно весел и словоохотлив. Лучшие люди города на реке Чулым, наслышанные о свирепости характера второго царского сына (в сравнении с которым строгий и жестокий император считался добрейшей души человеком) направляющегося с подшефным лейб-гвардии Финляндским полком на Амур и по пути прежестоко ревизовавшего работу чиновников, немного расслабились. Значит верно, что к жителям Сибири великий князь благоволит. Сибирские тракты и сибирские ямщики ещё тот народ! Новости о выволочках, учиняемых Константином губернаторам и городским головам, передавались эстафетами от Екатеринбурга до Иркутска с рекордной скоростью.
Генерал-адмирал Российского флота то ли повздорил с царственным родителем, то ли был отправлен в "воспитательное путешествие" по достижении шестнадцатилетнего возраста, но до Сахалина и русской Америки решил добираться сперва посуху, а лишь потом по морю. Тяжело гружёные фрегаты ушли на восток из Кронштадта без великого князя, и готовились принять его на борт уже в тихоокеанских водах. Константин же, повторяя маршрут, проложенный старшим братом, двинул до Амура по сухопутью, грозя "закошмарить", надо же словечко такое придумать, всю воровскую купеческо-чиновную сволочь и в кандалах гнать до Николаевска на Амуре и далее на кораблях, до калифорнийского Форт-Росса, находящегося в совсем уж запредельном неведомо далёком американском далеке.
Служивый народ трепетал, спешно сдувал пыль с сочинений тогда ещё малолетнего Кости "О надлежащем устройстве дорог в Российской империи", писаных им для старшего брата, цесаревича Александра, вчитывался в рекомендации юного инженера-дорожника и тихо грустил. Ничего толкового предпринять было невозможно, да и холода, Сибирь всё-таки, тут хоть заковыряйся – ухабы и колдобины не сведёшь. Одна надежда на снежок и великолепные зимники. Ачинская городская "головка" по правде говоря, лишь на божий промысел и уповала…
Впрочем, из Томска пришли совершенно фантастические вести. Великий князь, аки Мамай свирепствующий на пути от Волги и до Урала, заставляющий заводчиков есть баланду из рабочих котлов, прямо таки за шкирку хватающий и в котёл с варевом, аки кутят тычущий почтенных купцов и даже проштрафившихся чиновников из дворян, неожиданно сменил гнев на милость…
Расцеловав томского губернатора, уже приготовившегося к разносу, Константин велел открыть шампанского. С небольшой заминкой, стоившей десятка лет жизни губернатору, но каприз высочества был исполнен.
– За вас, дорогие сибиряки! Томичи, за вас! Ваше здоровье, Ваше превосходительство!
Константин Романов залпом осушил бокал, театрально-показательно разбил хрустальный сосуд, обнял и ещё раз расцеловал ошалевшего губернатора, почтенного Степана Петровича Татаринова, которому ранее было строго указано собрать "лучшее общество" и встречать великого князя в Томске, не устраивая более никаких торжественных приёмов. "Всё в Томске! Всем значимым людям быть всенепременно!" – именно так заканчивалась депеша Константина, отправленная ещё из Екатеринбурга. Томское общество невероятно взволновалось. Похоже, грозный ревизор решил всех собрать в одном месте и разом прихлопнуть. Тем более грешков имелось ох как немало. И у чиновничества и у купечества.