Страница 5 из 5
***
Пробуждение мое было медленным и спокойным впервые за несколько дней; но проснулся я не у себя дома. Вновь бетонные шершавые стены, четыре угла, но теперь появилось круглое окно без стекла или решетки, через которое не пролезть, только голову наружу высунуть и наблюдать далеко внизу разноцветные точки людей, кружащиеся в спешке и тревоге, орущие и требующие в споре и гневе свое по праву проживания в нашей стране. Вдалеке виднелась площадь Подаяния, украшения и убранства, подготавливаемые обычно к скорому приношению. День-другой я вновь заперт в конуре, вдоволь наедаюсь и сплю, утопая в крохах, потерявшись в счете принесенных и проглоченных, делаю записи своих воспоминаний на белоснежной бумаге, перьевой ручкой, подаренной лично Волхвом на единственной аудиенции, оказанной мне чести сразу после возвращения в дом, в лоно идолопоклонства после заточения у варварских староверов; я молился истовее и дольше, рассказывая Волхву о своих испытаниях и страданиях. В красках я рассказал ему о самозащите и совершенном убийстве, и он похвалил меня, притронувшись ко лбу пальцами, и пальцы его были теплыми, почти жаркими; он подтвердил мои уверения, что акт этот был свершен во имя Его, но тело мое и разум были осквернены, и убийства староверца не достаточно для прощения и очищения. Тогда я пал на колени, целуя руку Волхва и громко восхваляя Его, умоляя искупления; я плакал и повторял, повторял и плакал, заливая слезами и молитвами протянутую руку Волхва в перстнях и кольцах. Мне было дано согласие и благословение, и умиротворенным в тот вечер я уснул. Сейчас я слышу хруст открываемого замка и скрип дверных петель, и прошу своих надзирателей подождать, пока допишу; рука и ручка трясутся, и сердце мое тарахтит и вибрирует; чёрные липкие сомнения заполняют меня изнутри, а на смену им втекает страх. Правильно ли я поступаю? За окном я слышу шум и гам толпы, ее страстное желание скорее начать и увидеть меня горящим на помосте, но я не испытываю злости или ненависти к ним, а только прощение.