Страница 20 из 23
…Сигизмунд III находился под сильным влиянием иезуитов, а иезуиты увидали в явлении московского царевича самый удобный случай проложить путь к осуществлению заветных целей римского престола, – подчинению русской церкви папскому владычеству… Возвратясь к сендомирскому воеводе, Димитрий написал письмо папе, но так ловко, что в нём не было ни явного принятия католичества, ни положительного обещания за свой народ, всё ограничивалось двусмысленными изъявлениями расположения. Таким образом, если католики могли толковать его слова в свою пользу, то Димитрий оставлял себе возможность толковать их в смысле терпимости римско-католического исповедания в своём государстве. Тогда он написал грамоты московскому народу и казакам. Всё, что было в южной Руси буйного, удалого, отозвалось дружелюбно на воззвания названного московского царевича. Когда у него набралось до 3000 охочего войска и до 2000 запорожцев, он двинулся к московским пределам; а между тем силы его увеличивались с каждым днём… Везде жители берегов Десны и её притоков выходили к нему с хлебом-солью, и способные к оружию приставали к нему, как к законному государю… Наконец, 20 июня 1605 года, молодой царь торжественно въехал в столицу при радостных восклицаниях бесчисленного народа, столпившегося в Москву с разных сторон. Он был статно сложен, но лицо его не было красиво, нос широкий, рыжеватые волосы; зато у него был прекрасный лоб и умные выразительные глаза… Вьехавши в Кремль, Димитрий сначала молился в Успенском соборе, потом в Архангельском, где, припавши к гробу Грозного, так плакал, что никто не мог допустить сомнения в том, что это не истинный сын Ивана. Строгим ревнителям православного благочестия тогда же не совсем понравилось то, что вслед за Димитрием входили в церковь иноземцы…”
Опуская частности пребывания Лжедмитрия на русском престоле под именем царевича, сына Ивана Грозного, автор, вслед за Н.И. Костомаровым, полагает, что именно возможность подчинения русской церкви папскому владычеству была движущей силой всей этой авантюры с Самозванцем, претендовавшим на русский престол. Может быть, из активного участия запорожских казаков в этих событиях генетически проистекает, наряду с пресловутым “Пактом Конвента” 1386 года, неистребимая, на протяжении столетий, тяга к европейским традициям и обычаям? Как иначе объяснить происхождение современного майдановского лозунга “Украина – це Европа!” Впрочем, как будет видно из последующего изложения, западное влияние и в Малороссии, и в Великороссии с веками неизменно возрастало, вплоть до настоящего времени. Вернёмся к первоисточнику, излагающему факты гибели Самозванца Лжедимитрия (С.626 и далее):
“…В ночь со вторника на среду с 12-го на 13-е мая (1606 г. – А. Г.) Василий Шуйский собрал к себе заговорщиков, между которыми были и служилые, и торговые люди, раздражённые поступками поляков, и положили сначала отметить дома, в которых стоят поляки, а утром рано, в субботу, ударить в набат и закричать народу, будто поляки хотят убить царя и перебить думных людей: народ бросится бить поляков, а заговорщики покончат с царём.
…На рассвете Шуйский приказал отворить тюрьмы, выпустить преступников и раздать им топоры и мечи. Как только начало всходить солнце, ударили в набат на Ильинке, а потом во всех других московских церквах стали также звонить, не зная, в чём дело… Главные руководители заговора: Шуйские, Голицын, Татищев, выехали на Красную площадь верхом с толпою около двух сот человек. Народ, услышавши набат, сбегался со всех сторон, а Шуйский кричал ему: “Литва собирается убить царя и перебить бояр, идите бить Литву!”. Народ с яростными криками бросился бить поляков, многие с мыслью, что в самом деле защищают царя; другие – из ненависти к полякам за своевольство; иные – просто из страсти к грабежу. Василий Шуйский, освободившись такою хитростью от народной толпы, въехал в Кремль: в одной руке у него был меч, в другой крест. За ним следовали заговорщики, вооружённые топорами, бердышами, копьями, мечами и рогатинами.
Набатный звон разбудил царя. Он бежал в свой дворец и встретил там Шуйского, который сказал ему, что в городе пожар. Димитрий отправился к жене, чтобы успокоить её, а потом ехать на пожар, как вдруг неистовые крики раздались у самого дворца. Он снова поспешил в свой дворец; там был Басманов. Отворивши окно, Басманов спросил: “Что вам надобно, что за тревога?”. Ему отвечали: “Отдай нам своего вора, тогда поговоришь с нами”. “Ахти, государь, – сказал Басманов царю, – не верил ты своим верным слугам! Спасайся, а я умру за тебя!”…
…Димитрий решился выскочить в окно, чтобы спуститься по лесам, приготовленным для иллюминации, и отдаться под защиту народа. Бывший в то время в Москве голландец замечает, что если бы Димитрию удалось спуститься благополучно вниз, то он был бы спасён. Народ любил его и непременно бы растерзал заговорщиков. Но Димитрий споткнулся и упал на землю с высоты 30 футов. Он разбил себе грудь, вывихнул ногу, зашиб голову и на время лишился чувств…
…Заговорщики внесли его во дворец. Один немец вздумал было подать царю спирту, чтобы поддержать в нём сознание, но заговорщики убили его за это.
Над Димитрием стали ругаться, приговаривая: “латинских попов привёл, нечестивую польку в жену взял, казну московскую в Польшу вывозил”. Сорвали с него кафтан, надели какие-то лохмотья и говорили: “Каков царь всея Руси, самодержец! Вот так самодержец!”. Кто тыкал пальцем в глаза, кто щёлкал по носу, кто дёргал за ухо… Один ударил его в щёку и сказал: “Говори такой-сякой, кто твой отец? Как тебя зовут? Откуда ты?”…
Димитрий слабым голосом проговорил: “Вы знаете, я царь ваш Димитрий. Вы меня признали и венчали на царство. Если теперь не верите, спросите мать мою; вынесите меня”.
Но тут Иван Голицын крикнул: “Сейчас царица Марфа сказала, что это не её сын”.
“Винится ли злодей?” – кричала толпа со двора.
“Винится!” – отвечали из дворца.
“Бей! Руби его!” – заревела толпа со двора.
“Вот я благословлю этого польского свистуна”, – сказал Григорий Валуев и застрелил Димитрия из короткого ружья, бывшего у него под армяком.
Тело обвязали верёвками и потащили по земле из Кремля через Фроловские (Спасские) ворота. У Вознесенского монастыря вызвали царицу Марфу и кричали:
“Говори, твой ли это сын?”
“Не мой” – отвечала Марфа…
В продолжение двух дней москвичи ругались над его телом, кололи и пачкали всякой дрянью, а в понедельник свезли в “убогий дом” (кладбище для бедных и безродных) и бросили в яму, куда складывали замёрзших и опившихся. Но вдруг по Москве стал ходить слух, что мёртвый ходит; тогда снова вырыли тело, вывезли за Серпуховские ворота, сожгли, пепел всыпали в пушку и выстрелили в ту сторону, откуда названый Димитрий пришёл в Москву”.
Так бесславно, согласно историку Н.И. Костомарову, закончилась история человека, объявившего себя сыном Ивана Грозного, царевичем Димитрием и в течение 11 месяцев занимавшего царский престол в Кремле. Она послужила прелюдией к польской интервенции в Россию, формированию народного ополчения Минина и Пожарского, изгнанию поляков из Кремля и восхождению на царство в костромском Ипатьевском монастыре первого представителя новой династии – 16-летнего Михаила Романова. Об этом – далее.
Из “Курса русской истории” В.О. Ключевского (Т.3, часть 3, лекция XLIII. – С.56):
“ВТОРОЕ ОПОЛЧЕНИЕ. В конце 1611 г. Московское государство представляло зрелище полного видимого разрушения. Поляки взяли Смоленск, польский отряд сжёг Москву и укрепился за уцелевшими стенами Кремля и Китай-города; шведы заняли Новгород и выставили одного из своих королевичей кандидатом на московский престол; на смену убитому второму Лжедмитрию в Пскове уселся третий, какой-то Сидорка; первое дворянское ополчение под Москвой со смертью Ляпунова расстроилось. Между тем, страна оставалась без правительства. Боярская дума, ставшая во главе его, по низложении В. Шуйского, упразднилась сама собою, когда поляки захватили Кремль, где сели и некоторые из бояр со своим председателем кн. Мстиславским. Государство, потеряв свой центр, стало распадаться на составные части; чуть не каждый город действовал особняком, только пересылаясь с другими городами. Государство преображалось в какую-то бесформенную, мятущуюся федерацию. Но с конца 1611 г., когда изнемогли политические силы, начинают пробуждаться силы религиозные и национальные, которые пошли на выручку гибнущей земли. Призывные грамоты архимандрита Дионисия и келаря Авраамия, расходившиеся из Троицкого монастыря, подняли нижегородцев под руководством их старосты мясника Кузьмы Минина. На призыв нижегородцев стали стекаться оставшиеся без дела и жалованья, а часто и без поместий служилые люди, городовые дворяне и дети боярские, которым Минин нашёл и вождя, князя Дмитрия Михайловича Пожарского. Так составилось второе дворянское ополчение против поляков. По боевым качествам оно не стояло выше первого, хотя было хорошо снаряжено благодаря обильной денежной казне, самоотверженно собранной посадскими людьми нижегородскими и других городов, к ним присоединившихся. Месяца четыре ополчение устроялось, с полгода двигалось к Москве, пополнялось по пути толпами служилых людей, просивших принять их на земское жалованье. Под Москвой стоял казацкий отряд кн. Трубецкого, остаток первого ополчения. Казаки были для земской дворянской рати страшнее самих поляков, и на предложение кн. Трубецкого она отвечала: “Отнюдь нам вместе с казаками не стаивать”. Но скоро стало видно, что без поддержки казаков ничего не сделать, и в три месяца стоянки под Москвой без них ничего важного не было сделано. В рати кн. Пожарского числилось больше сорока начальных людей, все с родовитыми служилыми именами, но только два человека сделали крупные дела, да и те были не служилые люди: это – монах А. Палицын и мясной торговец К. Минин. Первый по просьбе кн. Пожарского в решительную минуту уговорил казаков поддержать дворян, а второй выпросил у кн. Пожарского три-четыре роты и с ними сделал удачное наступление на малочисленный отряд гетмана Ходкевича, уже подбиравшегося к Кремлю со съестными припасами для голодавших там соотчичей. Смелый натиск Минина приободрил дворян-ополченцев, которые вынудили гетмана к отступлению, уже подготовленному казаками. В октябре 1612 г. казаки же взяли приступом Китай-город. Но земское ополчение не решилось штурмовать Кремль; сидевшая там горсть поляков сдалась сама, доведённая голодом до людоедства. Казацкие же атаманы, а не московские воеводы, отбили от Волоколамска короля Сигизмунда, направлявшегося к Москве, чтобы воротить её в польские руки, и заставили его вернуться домой. Дворянское ополчение здесь ещё раз показало в Смуту свою малопригодность к делу, которое было его сословным ремеслом и государственной обязанностью.