Страница 4 из 17
Рис. 4. Карачев, Брянская губерния, конец XIX века.
Дело в том, что наряду с конопляным маслом пеньковые веревки, мешки, картузы во второй половине XIX столетия составляли главные предметы экспорта Карачева, бывшего до этого глубокой бедной провинцией. Именно благодаря пеньковой и маслобойной промышленности уже к 1894 году население города выросло почти до 17 тысяч человек.
Но продлиться торговой династии в России у моих предков по отцовской линии не получилось. Мой дед Давид, тогда еще молодой крепкий парень, вернувшись однажды домой с работы в пеньковой лавке отца, перешагнул порог, остановился на минуту, а потом с сильной болью в спине упал на пол. Приглашенный на дом местный земский врач быстро поставил неутешительный диагноз.
То было обострение жестокой болезни – костного туберкулеза, хронического заболевания, связанного с воспалением и разрушением костей, особенно в позвоночнике. Этот коварный недуг поражает людей в любом, даже молодом, возрасте, и сопровождает их всю жизнь. Вылечить его в то время было практически невозможно, да и теперь весьма проблематично.
Поэтому ни о какой работе, связанной с хождением по заказчикам, тасканием мешков с товаром, даже стоянием за прилавком моему деду и думать не приходилось. Оставалось лишь сесть за швейную машинку Зингер и долгие годы ничем больше не заниматься, как только шить, лотать, перелицовывать лапсердаки, камзолы и сюртуки.
Среди разных предположений о причинах заболевания моего деда костным туберкулезом было одно, очень похожее на истину. Дело в том, что злопамятной судьбе-судье пришло в голову поправить оплошку, допущенную в случае моего предка по материнской линии Шимона, в свое время благополучно увернувшегося от царской рекрутчины. Именно для уравнивания роковых житейских невзгод, сопровождавших историю нашего рода, моему прадеду Зайдману, по-видимому, и пришлось стать кантонистом, 13-тилетним мальчиком отправленным в далекий зауральский воинский гарнизон.
Где-то там в многолюдной тесной казарме с близко друг к другу стоявшими койками он и подцепил от соседа ту паскудную заразу. А, может быть, схватил ее, когда на холодном ветру в тяжелой солдатской шинели с пудовым мешком на спине месил суглинистую грязь на многоверстовых маршевых переходах. Во всяком случае вернулся он домой хотя и не старым, но уже больным человеком. В полученной им по наследству торговой лавке ему только и отавалось сидеть за прилавком у кассы.
Потом он женился, пошли дети и, к сожалению, именно старшему из них Додику, моему деду, вместе с торговым делом передалась и та зловредная хвороба – костный туберкулез.
Вот почему позже, когда тот в свою очередь обзавелся семьей и заимел трех сыновей, его жена, моя бабушка Геня, говорила о своей озабоченности тем, что та страшная болезнь деда могла перейти по наследству не только детям, но и потомкам 3-го поколения, в том числе мне. Но, слава Богу, этот недуг, как моего отца и его братьев, так меня и моих двух двоюродных сестер обошла стороной.
Кстати, история моей родословной показывает, как с приходом индустриальной эпохи, технологической революции и подъемом всеобщей культуры и образованности стал заметно понижаться пик демографического хребта. На рубеже XIX и XX столетий рождаемость стала быстро падать. Если у моего пра-прадеда было 12 детей, то у прадеда уже только 6, и если мой дедушка, инженер-электрик, ограничился 2-мя отпрысками, то его дочь, имевшая два высших образования, увы, обошлась всего одним ребенком, а конкретно – мною.
Однако позже та демографическая яма, еще и углубленная 1-ой и 2-ой Мировыми войнами, немного пополнилась повышением деторождения в 60-70-е годы прошлого века. Я тоже потрудился на этой ниве, посеив, хотя и с интервалом в 10 лет 2-х дочек. А они в свою очередь увеличили население планеты аж на 4 единицы. Возможно, это начало нового подьема? Кто знает…
Единственное, что можно сказать – Природа (или Творец?) мудро регулирует численность на ее планете, как муравьев так и человеков.
Плевок в прошлое
Прочитав приведенную выше историю моей родословной, иной скептически настроенный индивид скажет, что это просто-напросто некая неуклюжая выдумка, беллетристика-белиберда. И действительно, будучи крохотным колечком в длинной цепи сменяющих друг друга поколений, мы не можем увидеть всю ее целиком, так как накрепко привязаны лишь к одному звену бесконечной череды годов. Откуда нам знать, что происходило сотни и тысяч лет назад с нашими предками, кем они были, где жили, что делали?
Оказывается, можно. Для ответа на эти вопросы и существует наука, именуемая генеалогией. В виде, пришедшем к нам из прошлого века, она выглядит этакой бумажно-артефактной машиной, занимающейся сбором и анализом разных исторических и архивных докумнтов, письменных источников и материальных свидетельств прошлого. Их исследование позволяет плести некие генеалогические цепочки, устанавливать логические взаимосвязи, распутывать клубки нитей, связывающих фамилии, рода и даже целые народы. И в результате выращивать так называемые генеалогические древы.
Однако сохраннность и точность исторических хроник, летописей, переписей населения, тем более, частных писем, накладных, векселей и других бумаг, не вызывает большого доверия. Ведь немалая часть этих документов ограничена субъективностью их составителей, представяющих происходящее с ними и вокруг них весьма однобоко. Поэтому зачастую итоги трудоемкой работы исследователей-генеалогов оказываются довольно ориентировочными, не строгими, иногда даже сомнительными.
Нельзя не отметить и еще один немаловажный ущерб генеалогических изысков, которые по естественным причинам охватывают ограниченную по времени часть родословной цепи – в лучшем случае 10-14 поколений. Так, в России более не менее достоверная информация о ее населении начала появляться лишь на рубеже XYII–XYIII веков, когда Петр I ввел систему так называемых «Ревизских сказок». То же самое относится к Восточной Европе, где, например, в Австро-Венгрии по указу императора Иосифа II, евреям, в частности, стали впервые давать наследственные фамилии только в 1787 году.
Конечно, для полноценных генеалогических исследований этого недостаточно.
Поэтому генеалогические древа, составляющиеся с помощью карандашей, ножниц и археологических лопаток, отличаются от результатов новых современных методов исследований, как ушедшая в небытие логарифмическая линейка от какого-нибудь нынешнего смартфона-айфона последней модели.
Но, увы, вот и мне, вследствие отсутствия в прошлой моей жизни этого нового магического прибора, поначалу пришлось выращивать генеалогическое дерево на почве разных доморощенных средств. Ими были бабушкино-мамины рассказы, воспоминания родственников, старые пожелтевшие бумаги: письма, записки, дневники, календари. Много сведений дали поблекшие серовато-коричневатые фотоотпечатки, сделанные в начале прошлого века одесской «Фотографией Д.Берсуцкаго» на Ришельевской и «Фотографическим ателье Б.Готлиба» на углу Ланжероновской (рис. 5). Использовал я и такие же труды других своих родственников-современников, старавшихся, вроде меня, протиснуться в узкую щель бесконечного времени.
Пытался я отыскать своих предков и с помощью материальных следов прошлого. Поехал в город отцовского детства Карачев, где на старом кладбище хотел отыскать памятник с фамилией его отца и деда. В музее крымской Керчи с многозначительным названием «Лапидарий» я, протерев очки, внимательно разглядывал могильные плиты времен аж Боспорского царства, на которых были выбиты еврейские буквы, магендовиды и меноры. Но разве мог я обнаружить на них своих предков?
Нет, нужны были совсем иного типа свидетели прошлого, другие отмычки тайны веков.
И они появились уже в новое время.