Летать или бояться

Снаружи один из двигателей зверски кашлянул, изрыгнув облако дыма, рассеявшееся в ночном воздухе. Фюзеляж задрожал, и Уилсон, взглянув в иллюминатор, увидел языки белого пламени, вырывающиеся из гондолы двигателя. Второй двигатель тоже закашлялся, взревел, и его винт, завертевшись, превратился в размытое пятно. Пересилив себя, Уилсон затянул ремень.

Теперь все двигатели работали, и голова Уилсона тряслась в такт с фюзеляжем, пока DC-7 выруливал на бетонную площадку, раскаляя ночь своими ревущими выхлопами.

В конце рулежной дорожки самолет остановился. Уилсон посмотрел в иллюминатор на сверкающую громадину терминала. К концу утра, подумал он, приняв душ и чисто одетый, я буду сидеть в кабинете очередного партнера, обсуждая очередное великое дело, конечный результат которого ровным счетом ничего не прибавит к истории человечества. Черт бы побрал все это…

У Уилсона перехватило дыхание, когда начался разогрев двигателей перед взлетом. И без того громкий рев стал оглушительным – звуковые волны обрушивались на Уилсона, словно удары битой. Он открыл рот, будто хотел дать выход этому невыносимому давлению. Глаза его заблестели, как у человека, испытывающего мучительную боль, пальцы впились в подлокотники, словно звериные когти.

Он испуганно вздрогнул, поджав ноги, и в этот момент почувствовал на плече прикосновение чьей-то руки. Дернув головой в сторону, он увидел стюардессу, встречавшую его при посадке. Она улыбалась, глядя на него сверху вниз.

– У вас все в порядке?

Уилсон едва разобрал ее слова. Сжав губы, он помахал рукой, словно хотел ее отогнать. Улыбка стюардессы вспыхнула избыточной бодростью, но погасла, как только она отвернулась и двинулась дальше.

Самолет начал разбег. Сначала вяло, словно бегемот, с трудом несущий свой вес, потом чуть быстрее, преодолевая тормозящее трение. Повернув голову к окну, Уилсон видел темную взлетную полосу, проносящуюся мимо все быстрее и быстрее. Когда опустились закрылки, на конце крыла возникло какое-то механическое завывание. А потом, незаметно, гигантские колеса утратили контакт с землей, и она начала медленно уходить вниз. Под крылом мелькали деревья и дома, ртутные капли автомобильных фар растягивались в стремительные серебряные дротики. «Дуглас» медленно накренился вправо, одновременно подтягивая себя вверх, к морозному мерцанию звезд.

Наконец он выровнялся, и, как показалось, двигатели смолкли, пока, прислушавшись, Уилсон не уловил их мерный рокот на крейсерской скорости. На миг он почувствовал облегчение, его мышцы расслабились, пришло ощущение спокойствия. Но оно тут же и ушло. Уилсон сидел неподвижно, глядя на табло «НЕ КУРИТЬ», пока оно не погасло, и сразу же зажег сигарету. Достав газету из кармашка в спинке переднего кресла, он развернул ее.

Как обычно, мир пребывал в состоянии, близком к нынешнему уилсоновскому. Трения в дипломатических кругах, землетрясения и стрельба, убийства, изнасилования, торнадо и автокатастрофы, деловые конфликты, гангстерство. «Бог в своих небесах – и в порядке мир»[19], – вспомнил Артур Джеффри Уилсон.

Спустя четверть часа он отбросил газету. Ощущение в желудке было ужасным. Он посмотрел на табло рядом с двумя туалетами. На обоих значилось: «ЗАНЯТО». Он загасил третью с момента взлета сигарету, выключил индивидуальную лампочку над головой и уставился в иллюминатор.

В салоне пассажиры уже гасили свои лампочки и, откидывая спинки кресел, устраивались на ночлег. Уилсон посмотрел на часы. Двадцать минут двенадцатого. Он устало вздохнул. Как он и ожидал, таблетки, которые он принял перед посадкой, ничуть не подействовали.

Как только из одного туалета вышла женщина, он резко встал, схватил свою сумку и начал пробираться по проходу.

Его организм, опять же как он и ожидал, не желал сотрудничать. Уилсон встал с унитаза с тяжелым стоном и привел в порядок одежду. Вымыв руки и лицо, он достал из сумки туалетные принадлежности и выдавил на зубную щетку полоску пасты.

Чистя зубы и для устойчивости держась другой рукой за холодную переборку, он посмотрел в иллюминатор. В нескольких футах от себя он увидел бледно-голубой внутренний воздушный винт и представил, что будет, если винт оторвется и, словно тесак с тремя лезвиями, врежется в него.

Желудок сразу провалился куда-то вниз. Уилсон инстинктивно сглотнул, в горло попала слюна, смешанная с зубной пастой. Подавившись, он повернулся и сплюнул в раковину, потом поспешно прополоскал рот и выпил глоток воды. Господи, если бы можно было ехать на поезде – сидел бы он сейчас в своем купе, время от времени ходил бы в вагон-бар, садился бы на свободный стул и выпивал бы, читая журнал. Но такое счастье, увы, ему не дано.

Он уже хотел было убрать туалетные принадлежности, когда его взгляд упал на клеенчатый сверток, лежавший в сумке. Поколебавшись, он поставил несессер на раковину, достал сверток, сел на унитаз, опустив крышку, и развернул его на колене.

Он сидел, уставившись на блестящий пистолет с симметричными формами. Уилсон возил его с собой уже почти год. Изначально приобрести его он решил потому, что ему приходилось возить деньги, – для защиты от подростковых банд, орудовавших в городах, которые ему приходилось посещать. Однако подспудно он всегда знал, что настоящая причина – только одна. Причина, о которой он думал с каждым днем все больше. Как было бы просто… прямо здесь, сейчас…

Уилсон закрыл глаза и судорожно сглотнул. Во рту еще сохранялся налет зубной пасты, рецепторы ощущали ее ментоловый привкус. Грузно обмякнув, он сидел в вибрирующем холоде туалетной кабинки, держа в руке смазанный пистолет, пока, совершенно неожиданно, его не начала бить непроизвольная дрожь. «Господи, отпусти меня!» – внезапно раздалось у него в мозгу.

«Отпусти меня, отпусти меня», – едва различимо звучало в ушах.

Уилсон резко выпрямился. Сжав губы, он снова завернул пистолет, сунул его в сумку, положил сверху несессер и застегнул молнию. Встав, открыл дверь, вышел из кабинки, поспешно проследовал к своему креслу и сел, аккуратно засунув под него сумку. Потом вдавил кнопку на подлокотнике и откинул спинку. Он был бизнесменом, и завтра ему предстояло важное дело. Все просто. Организм нуждается в сне, и он обязан его ему предоставить.

Спустя двадцать минут Уилсон медленно протянул руку и снова нажал на кнопку, возвращая спинку кресла в вертикальное положение. На лице его застыло обреченное выражение. К чему себя мучить? – подумал он. Очевидно, что заснуть он не сможет. Так тому и быть.

Разгадав половину кроссворда, Уилсон уронил его на колени. У него устали глаза. Он круговым движением поводил плечами, размял мышцы спины. И что теперь? Читать ему не хотелось, спать он не мог. А до Лос-Анджелеса оставалось – он сверился с часами – еще семь-восемь часов лёта. Как их убить? Окинув взглядом салон, он увидел, что все пассажиры, за исключением одного, сидевшего в переднем ряду, спят.

На него вдруг накатила жуткая ярость, ему захотелось крикнуть, швырнуть что-нибудь, ударить кого-нибудь. Он так бешено стиснул зубы, что стало больно челюстям. Резко отодвинув шторку иллюминатора, он ожесточенно уставился в него.

Снаружи виднелись перемежающиеся огни световых горизонтов на конце крыла, бледные сполохи выхлопов, вылетающих из-под капота двигателя. «И вот он… на высоте шести тысяч метров над землей, заточенный в ревущую оболочку смерти, несущийся сквозь полярную ночь к…» – подумал Уилсон.

Вдали блеснула молния, осветив крыло самолета фальшивым дневным светом. Уилсона передернуло, он с трудом сглотнул. Начинается гроза? Мысль о дожде, густой облачности, о самолете, словно щепка, болтающемся в небесном море, была неприятна. Уилсон плохо переносил полеты. От избыточности движения ему становилось нехорошо. Может, принять еще несколько таблеток драмамина, чтобы успокоиться? Его место – естественно! – находилось рядом с аварийным выходом. А что, если дверь случайно откроется? Его засосет в нее и вытолкнет из самолета. Он представил себе, как с душераздирающим криком летит вниз.

19

Цитата из стихотворения Роберта Браунинга, называемого «Год у весны» или, чаще, «Песенка Пиппы» и являющегося отрывком из пьесы «Пиппа проходит». Перевод Н. Гумилева.