Медиареальность

1. Беньямин В. Произведение искусства в эпоху его технической воспроизводимости // Беньямин В. Учение о подобии. Медиаэстетические произведения: сб. статей / Сост. И. Чубаров, И. Болдырев. М.: РГГ У, 2012.

2. Бергсон А. Творческая эволюция // Бергсон А. Творческая эволюция. Материя и память. Минск.: Харвест, 1999.

3. Больц Н. Азбука Медиа. М.: Европа, 2011.

4. Вайбель П. Восприятие в технологическую эпоху // Вайбель П. 10++ программных текстов для возможных миров М.: Логос-Гнозис.

5. Гердер И. Г. Идеи к философии истории человечества. М.: Наука, 1977.

6. Контрера М. С. Медиасфера и кризис чувственности // Антология меди-афилософии / Сост. В. В. Савчук. СПб.: Издательство Русской христианской гуманитарной академии, 2013.

7. Кракауэр З. Природа фильма. Реабилитация физической реальности. М.: Искусство, 1974.

8. Луман Н. Реальность массмедиа. М.: Праксис, 2005.

9. Маклюэн М. Законы медиа // История философии. 2001. № 8.

10. Маклюэн М. Понимание Медиа: Внешние расширения человека. М.: Жуковский; Канон-Пресс-Ц; Кучково поле, 2003.

11. Маркузе Г. Одномерный человек // Маркузе Г. Эрос и цивилизация. Одномерный человек. М.: АС Т, 2003.

12. Мерло-Понти М. Феноменология восприятия СПб.: Наука; Ювента; Gallimard,1999.

13. Тищенко П. Д. Био-власть в эпоху биотехнологий. М.: Издательство ИФ РАН, 2011.

14. Хоркхаймер М., Адорно Т. Культуриндустрия как обман масс // Хоркхаймер М., Адорно Т. Диалектика Просвещения. СПб. М.: Медиум; Ювента, 1997.

15. Butler J. Bodies That Matter: On the Discursive Limits of Sex. New York: Routledge, 1993.

16. Clark A. Natural-Born Cyborgs: Minds, Technologies, and the Future of Human Intelligence. New York.: Oxford University Press, 2003.

17. Clark A., Chalmers D. The Extended Mind // The Philosopher ’s A

18. Esposito E. Aesthetik und Spiel. Formen der Kontingenz in der pluralen Realitaet // Mensch und Medien. Philosophische und sozialwissenschaftliche Perspektiven / Hrsg. M. Pietrass, R. Funiok. Wiesbaden: VS Verlag fuer Socialwissenschaften, 2010.

19. Hagen W. Metaxy: Eine historiosemantische Fussnote zum Medienbegriff // Was ist ein Medium? / Hrsg. S. Muenker. A. Roesler. Frankfurt am Main: Suhrkamp, 2008.

20. Hansen M. B. N. Technoculture and Embodiment // Hansen M. B. N. Embodying Technesis: Technology Beyond Writing. A

21. Maldonado T. The Body: Artificialization and Transparency // Mediating the Human Body. Technology, Communication and Fashion / Ed. E. Fortunati, J. E. Katz, R. Riccini. Mahwah, New Jersey: Lawrence Erlbaum Associates, 2003.

22. Manovich L. The Language of New Media. Cambridge, Massachusetts: The MIT Press, 2002.

23. Muenker S. After The Medial Turn. Sieben Thesen zur Medienphilosophie // Muenker S. Philosophie nach dem «Medial Turn». Beitraege zur theorie der Mediengesellschaft. Bielefeld: Transcript Verlag, 2009.

24. Thacker E. Biomedia. Mi

25. Wegenstein B. Body // Critical terms for Media Studies / Ed. W. J. T. Mitchell, M. N. B. Hansen. Chicago and London: the University of Chicago Press, 2010.

26. Wiesing L. What are Media? // Teche/ Technology. Researching Cinema and Media Technologies – Their Development, Use, and Impact / Ed. A. van den Oever. Amsterdam: Amsterdam University Press, 2014.

Медиа как формы чувственности

Человек – существо с неорганической конституцией. Первым объектом, преобразованным человеком, было его собственное тело; первые доступные человеку техники – телесные техники. Каким-то образом человеку удалось увидеть свое тело извне как нечто «незавершенное», как нечто, что еще только предстоит освоить. Человек как существо отчасти «денатурализованное», выведенное из порядка природы и введенное в порядок культуры, хронически открыт горизонту внеположных природе смыслов. Он не столько «заключен» в теле, сколько перенимает его как сумму навыков. На ранних этапах развития человека мы видим, как он подражает животным, перенимая их телесное поведение в качестве схемы ориентации в действительности: ради выживания, избегания опасных территорий, обучения способам добывания пищи. Таким образом, в своих истоках техника была ориентирована на выведение сущего из небытия в бытие, на осуществление, на сотворение действительности – действительности самого человека. Постепенно отчуждаясь от тела человека, техника по видимости лишилась статуса телесного или мыслительного навыка: начиная с промышленной революции техника стала ассоциироваться с машинами, затем наступила эра автоматизированной техники, а с развитием в XX в. информационных компьютерных технологий заговорили уже не только о машинном автоматизме, но и об искусственном интеллекте. И тем не менее, поскольку техника в своем сущностном истоке была сопряжена не с преобразованием мира вокруг человека, а с трансформацией мира самого человека (в том числе способов его понимания и переживания себя), даже изъятая из телесности человека, овеществленная в автоматах и саморегулирующихся машинах она не теряет контроль над его психофизиологическим существом, продолжая определять смысловую перспективу переживаемого и чувствуемого. Наш чувственный опыт, перцепция, схватывающая «непосредственно переживаемое», оказывается неизменно делегированной: ее форма находится в прямой зависимости от неорганической конституции человека, от арсенала используемых им технических средств. Изменение форм чувственности так или иначе сопряжено с изменением технологий.

Мир, развернутый в слове: почему пользование словом более присуще человеку, чем пользование телом? Рассмотрим, одновременно исторически и аналитически, как происходила трансформация форм чувственности. Каждый пример будет раскрывать нам тот или иной аспект проблемы и одновременно приближать к современной ситуации высокотехнологичного компьютеризированного мира.

Начнем с архаики и античности. Обычно предмет считается данным в чувственном опыте, если удается локализовать его в пространстве и времени, коснуться его, ощутить его материальность. Материальност3ь вещи для нас как бы отождествляется с действительностью вещи. Для архаического сознания все обстояло несколько иначе. Действительность здесь задавалась не материей, а формой, т. е. смысловым обликом вещи, который допускал различные степени совершенств, дифференцированные уровни реальности. Вещь, причастная реальности, – это вещь, введенная в архаический космос, в пространство смысла. Поэтому сложенный о вещи рассказ, оказывается порой важнее, чем простая физическая обработка вещи, ведь техника физической обработки вещи еще связана с материей, техника составления рассказа уже только с формой. Иными словами, предмет тем более реален, чем в большем количестве памятных событий он был задействован, чем больше о нем было рассказано, тем больше он причастен бытию. Характерная черта архаического понимания реальности сохраняется еще у Гомера. Когда в «Илиаде» и «Одиссее» необходимо ввести в повествование новую вещь, утварь, предмет обихода (будь это даже в пылу сражения), время повествования замирает, уступая место скрупулезному описанию предмета,157 его происхождения, биографии его изготовителя, образа жизни первого владельца: такое нанизывание смысловых пластов как бы наделяет предмет действительностью, дает ему сбыться, а совокупность рассказанного определяет интенсивность чувственного переживания.

В известном эпизоде платоновского «Тимея» египетский жрец называет греков детьми.158 Греки не ведут хронологическую запись, а потому в глазах египтянина лишены исторической памяти и обречены на вечное возвращение одного и того же, но для грека классической эпохи такая замкнутость вовсе не означает обреченность на блуждание в порочных циклах повторения, напротив, она означает концентрацию внимания, вовлеченность в настоящее, полноту переживания. Грек доверяет живой памяти, памяти рассказов, анекдотов, сплетен. Если мы читаем у Геродота о гигантских муравьях, нападающих на кладоискателей в Индии, и о крылатых змеях, воющих с ибисами в Аравии, а у Аристотеля находим информацию о журавлях, нападающих на пигмеев-троглодитов в болотах верхнего Египта, и о том, что кукушка возникает путем изменения из ястреба, то не стоит делать поспешный вывод об излишней доверчивости античных авторов. Дело в том, что как для Геродота история есть «то, что было рассказано», как для Аристотеля биология есть сумма речей о живом, так и для их современников-греков мир – это мир, раскрытый в слове, это сказанное о мире, это мир живой постольку, поскольку он был открыт в живых речах. Чувственное переживание определялось словом, а сила его воздействия регулировалась техникой рассказа. С точки зрения античной риторики, хорошо сложенная речь подобна живому существу, но и особая чуткость древнего грека к слову, всеобщий интерес к словесным баталиям, спорам и прежде всего к рассказам позволял верить, что история живет, переходит от одного рассказчика к другому, потому что она фиксирует существенный опыт. Моряки из дальних стран рассказывают удивительные истории, но по молчаливому согласию античных авторов, этим историям стоит поверить, даже если они звучат абсурдно, ведь в любом случае этими историями живут в том регионе, о котором сообщили моряки. В то же время, если охотники и рыболовы передают мифы, то к их историям о животных, также следует прислушаться, так как они определяют опыт повседневности этих людей. Об этом в своей «Риторике» говорит Аристотель, отмечая, что «пользование словом более присуще человеку, чем пользование телом».159

157

Ауэрбах Э. Мимесис: изображение действительности в западноевропейской литературе / Пер. с нем. Ал. В. Михайлова. М., 1976. С. 26.

158

Платон. Тимей / Пер. с др. греч. С. С. Аверинцева // Платон. Собр. соч.: в 4 т. Т. 3. М., 1994. С. 426.

159

Аристотель. Риторика / Пер. с греч. Н. Платоновой // Античные риторики / Под ред. А. А. Тахо-Годи. М., 1978. С. 18.