Страница 17 из 20
Чаще всего этот тип реализовался в форме обращения пленного врага в рабство – вместо того, чтобы его убить. Разумеется, такое рабство, как правило, представляет собой пограничный случай абсолютной внутренней враждебности, однако здесь уже имеет место социологическое отношение, а тем самым предпосылка для смягчения вражды.
Заметим, что нередко провоцируют обострение противостояния для того, чтобы смягчить его. Такая провокация вовсе не стремится вызвать взрыв вражды, как врач прорывает нарыв. Она исходит из уверенности, что противная сторона не переступит известных границ, и обострение антагонизма исчерпает его напряжение либо обнаружит для противника его собственную глупость.
Монархи нередко ставили во главе оппозиции одного из принцев, так поступал, например, Густав Ваза. Оппозиция приобретала больший вес; из-за этого к ней присоединялись элементы, которые прежде держались в стороне, однако именно поэтому она начинала держаться в более строгих рамках. Таким образом, правительство, на первый взгляд, существенно усиливая своего противника, снимало радикальную остроту противостояния.
С пограничным случаем совсем иного рода мы сталкиваемся там, где источником конфликта является, по-видимому, лишь жажда борьбы.
Пока у борьбы есть объект, пока конфликт мотивирован корыстью или властолюбием, гневом или местью, борьба обусловлена общими нормами и обоюдными ограничениями, причем двоякого рода. С одной стороны, источником ограничений служит сам предмет или желательное состояние, ради достижения которого идет борьба. С другой стороны, когда речь идет о достижении цели, лежащей за пределами самого конфликта, фоном борьбы служит сознание, что любая цель в принципе достижима разными средствами. Жажда собственности или власти, даже желание уничтожить врага могут быть удовлетворены не только путем борьбы, но и с помощью разных других действий и комбинаций. Там, где борьба есть лишь средство, определяемое целью, terminus ad quem8 ничто не мешает ввести ее в определенные рамки или вовсе прекратить, если с таким же успехом можно добиться цели другими средствами.
Но там, где борьба определяется исключительно субъективным terminus a quo9 (т. е. внутренним импульсом), там, где налицо внутренние энергии, которые могут найти выход лишь в борьбе, – там борьбу нельзя заменить чем-то иным, там она – самоцель, и ее содержание вполне свободно от примеси иных форм отношений.
Подобная борьба ради борьбы связана, по всей видимости, с известным формальным побуждением к враждебности, которое порой прямо-таки бросается в глаза наблюдателю-психологу. О различных формах этого побуждения нам теперь самое время сказать несколько слов.
Моралисты скептического толка говорят о естественной враждебности человека к человеку – homo homini lupus est10; «в несчастье наших лучших друзей есть что-то такое, что нам не совсем неприятно». Однако и прямо противоположная по духу моральная философия, которая возводит нравственное бескорыстие и самопожертвование к трансцендентным основам нашего существа, в данном вопросе недалека от этих пессимистов. Она тоже признает, что среди множества непосредственных желаний и импульсов, доступных наблюдению, такой мотив, как преданность другому, не обнаруживается. Иными словами, человек, рассмотренный с эмпирической и рациональной точки зрения, есть законченный эгоист. Как-то обойти этот природный факт невозможно, оставаясь в рамках самой природы, требуется deus ex machina11 метафизического бытия, чтобы мы действовали вопреки своему естеству.
Таким образом, естественное противостояние как форма или основа человеческих отношений должно занимать, по меньшей мере, столь же важное место, как и другая форма – симпатия между людьми. Только смешением обеих мотивировок можно объяснить такие явления, как, например, повышенный интерес человека к страданиям других.
На то, что антипатия к людям заложена в самом нашем существе, указывают и нередкие проявления так называемого «духа противоречия». Этот дух живет отнюдь не только в убежденных негативистах, которые встречаются почти во всяком дружеском или семейном кругу, в любых комитетах, среди театральной публики, приводя в отчаяние окружающих. И не надо думать, что главной ареной его триумфов служит политика, просто там записные оппозиционеры больше на виду. Классический тип оппозиционера описывает Маколей, он говорит о Роберте Фергюсоне: «Его негодование вызывали не Папа или протестантизм, не монархическое или республиканское правительство, не дом Стюартов или дом Нассау, а что угодно, что в данный момент торжествовало».
Подобные случаи часто приводят как примеры «чистой оппозиционности», однако это не совсем так. Такие «вечные оппоненты», как правило, выступают в качестве защитников попираемых прав, борцов за правду, рыцарственных поборников притесняемых меньшинств.
Мне кажется, что в более чистом виде абстрактная оппозиционность выступает в менее заметных явлениях: это тихое, едва сознаваемое, нередко мгновенно улетучивающееся побуждение противопоставить свое «нет» какому-то требованию или утверждению, особенно если оно предъявляется нам в категорической форме. Такая инстинктивная оппозиция проявляется в самых гармоничных отношениях, у самых уступчивых натур с неизбежностью безусловного рефлекса, она примешивается зачастую совсем незаметно к любым отношениям.
Если признать, что это – непременная составляющая инстинкта самосохранения (так многие животные реагируют на простое прикосновение, автоматически скаля зубы, выпуская когти и принимая агрессивную позу), то первичный, фундаментальный характер оппозиции можно считать доказанным. В таком случае личность, даже не подвергшись нападению, а просто столкнувшись с чисто объективными проявлениями других людей, может утвердить себя только через оппозицию; в таком случае первое инстинктивное действие, которым человек утверждает себя, есть отрицание другого.
О существовании априорного инстинкта борьбы свидетельствует еще одна вещь: самые серьезные столкновения вызываются порой самыми мелкими, до невероятия ничтожными поводами. Один английский историк рассказывает, что две ирландские партии учинили недавно по всей стране чуть ли не гражданскую войну, а первоначальной причиной конфликта послужил спор о расцветке одной коровы. В Индии несколько десятилетий тому назад вспыхнул целый ряд кровопролитных восстаний, поводом стала вражда двух партий, которые знали друг о друге лишь то, что одна называется партией левой руки, а другая – правой.
Насколько ничтожны бывают поводы самой сильной вражды, настолько же смешными и детскими бывают и ее внешние проявления. Это – другая сторона той же медали. Магометане и индуисты в Индии живут в состоянии постоянной латентной вражды; проявляют они ее так: магометане застегивают одежду слева направо, а индуисты – справа налево; за совместной трапезой одни садятся в кружок, а другие рядком; бедные мусульмане используют в качестве тарелок лицевую сторону листа, а индуисты – обратную сторону листа того же растения.
Причина и действие в человеческих противостояниях часто выходят за рамки всяких разумных пропорций, так что мы недоумеваем, имеем ли мы дело с подлинной причиной или лишь с поводом, в котором вырвалась наружу давно зревшая вражда: таковы столкновения партий цирковых болельщиков в Греции и Риме, борьба партии «единосущия» с партией «подобносущия» во времена Вселенских соборов, войны Алой и Белой Розы, гибеллинов и гвельфов, – мы не в силах найти рациональных оснований борьбы.
В целом создается впечатление, что люди никогда не любили друг друга из-за таких ничтожных мелочей, за какие они друг друга сплошь и рядом ненавидят.
Наконец, на то, что враждебность – первичная потребность человека, указывает и то, с какой ужасающей легкостью внушается враждебное настроение. Нам гораздо труднее передать другому наше доверие и любовь к кому-то третьему, до сих пор ему безразличному, чем недоверие и отвращение. Особенно важно, что эта разница проявляется тем сильнее, чем незначительнее отношение; предубеждение против незнакомого человека, не требующее практических выводов, перенимается беспрепятственно и бессознательно. Там же, где нужно действовать, вступают осознанные доводы рассудка. Именно это и свидетельствует в пользу того, что мы имеем дело с основным инстинктом.
8
До излагаемого события (лат.). – Прим. сост.
9
После излагаемого события (лат.). – Прим. сост.
10
Человек человеку волк (лат.). – Прим. сост.
11
Букв. «Бог из машины» (лат.) – выражение, означающее неожиданную, искусственную развязку той или иной ситуации с привлечением внешнего, ранее не действовавшего в ней фактора. – Прим. сост.