Страница 5 из 6
Сволочной характер новоиспеченных командиров я сам отмечал пару раз. Так, Давид Долидзе вернулся раньше на день из командировки, а суточные были 1 рубль. Естественно, мой друг пришел в столовую (у нас обедал полк 3000 человек), но украинец, стоявший у колонны, не пускал его. Давид, как бывший боксер, хорошо вмазал «командиру», и тот сполз по колонне. Потом моего друга отвели на гауптвахту и там уже накормили «от пуза». Другой случай был со мной. Когда меня комиссовали, вся рота из 200 человек собрала мне деньги, так как я, больной, уезжал ни с чем и в никуда. А этот паразит вместо моего парадного мундира пытался всучить мне мундир 1945 г. с красными фалдами. Хорошо, что командир роты был порядочным человеком, фронтовиком и все расставил по местам.
Запомнилось, как я с друзьями отмечал свой день рождения. До этого события мы были в наряде – возили продукты с железнодорожного склада и в соседнем магазине отоварились водкой. Бутылки закопали возле казармы в сугроб. Через месяц наступил этот торжественный момент. Нашу роту повели в кино, мы уселись на последний ряд и отметили мой день рождения подмерзшей тягучей водкой. В дальнейшем эти даты мы отмечали чачей (виноградной водкой). Фляжки с чачей грузины прятали в мешочках с орехами, чтобы при вскрытии посылки их не обнаружил старшина.
Из интересных событий вспоминаю, как наши горячие грузины ходили в самоволку через забор к девчатам со слюдяной фабрики. Там использовалась технология, которая, как и на часовых заводах, и на ткацких фабриках, требовала женских рук. Старшина не придумал ничего, кроме как поставить нас вдоль забора для встречи беглецов, чтобы, так сказать, сработала коллективная ответственность. Другой случай был драматичнее. Абхазец из Батуми ушел с караульного поста в тайгу с оружием, мы его ловили около месяца. Потом он прикинулся чокнутым, и его комиссовали. Но у него хватило ума написать ненавистному сержанту письмо, что, мол, я-то уже дома, а ты, дурак, служишь. Сержант передал письмо в штаб, и абхазец загремел в штрафбат.
После неудачной попытки стать капитаном я решил податься в пилоты истребителя. В связи с тем же дефицитом парней 1944 года рождения в Оренбургском летном училище был недобор курсантов. К нам в часть приехали их представители, уговорили троих из моей роты, в том числе меня, поехать в Читу на медкомиссию.
Комиссию прошел я один; у одного, бывшего боксера, была погнута носовая перегородка; у другого оказался лишний вес; у меня были некоторые затруднения с различением цветов, но в пределах нормы. И снова судьба не дала мне надеть погоны.
Кроме маршировки на плацу мы бегали на лыжах по 10 км. Однажды мы с Витей после кросса облились холодной водой и загремели в госпиталь. Виктор отделался воспалением легких, а я подцепил плеврит (температуры нет, но просыпаешься мокрым и на утренней пробежке задыхаешься). Старшина заметил мое состояние и отправил в госпиталь, врач с ходу направил меня в стационар, так как, выполняя команду «дышать глубоко», я потерял сознание. За месяц меня вытащили с помощью таблеток. Другим приходилось тяжелее: у парня на соседней кровати поднялась температура больше 40 градусов, и его заставили выпить сразу несколько графинов воды, проводили еще какие-то процедуры, но все-таки вытащили. У полковника была астма, возможно, из-за ракетного топлива (оно очень токсичное); он около года находился в госпитале, не вставал, спал только в сидячем положении. Еще с нами лечилась куча простуженных латышей из стройбата. Вот такие потери в мирное время несла армия. Наступила весна, и выздоравливающих, в том числе и меня, подключили к хозяйственным работам по госпиталю. Я где-то снова простыл, и начались осложнения, но в более острой форме. Врачи провели массу интенсивных процедур: откачивали литрами жидкость из плевральной полости с помощью шприцев, причем без наркоза, чтобы я чувствовал, где находится конец иглы, переливали кровь добровольных доноров из моей роты. Так что во мне сейчас течет интернациональная кровь – грузин, армян, молдаван, русских сибиряков.
Через три месяца меня подготовили к выписке из госпиталя и комиссованию из армии, и я поехал в Рыбинск к тете Тоне. Меня провожали на вокзал всем отделением, грузины приглашали на лечение в Грузию, даже написали записки матерям в Батуми, Цхалтубо, чтобы те меня хорошо приняли. Какое сердечное было время! Одно выдвигалось требование – будь человеком, и никакого «ты – мне, я – тебе» не существовало.
В дальнейшем ребята окончили школу радиомехаников и почти все были направлены служить в страны Варшавского договора. Только Витю Спирина, как детдомовца, не выпустили за границу, и он служил в Грузии. Я с такой оценкой категорически не согласен: надежнее детдомовцев я никого не знал.
Итак, в 1964 г., через три года, я вернулся в Рыбинск. Прежде всего мне нужно было решить проблему с одеждой. Я написал другу Толе Михину в Читу, и он выслал мне одежду, но, к сожалению, не посылкой, а багажом. В результате мой чемодан болтался в товарных вагонах по всему Союзу больше месяца, а мне пришлось носить военную форму с погонами. Хорошо, не попался военному патрулю, а то бы и «губу» схлопотал. Первое предложение по трудоустройству мне поступило от милиции. Я мог бы стать участковым, но отказался от такой карьеры, за что дядя Витя (муж тети Тони) меня сильно критиковал, приговаривая: «Был бы ты первым парнем на деревне (в поселке Волжском)».
Я устроился на завод в столярный цех по изготовлению деревянных литейных моделей. Работа была очень сложной, но интересной. Завод производил разные манипуляторы для работы с радиоактивными материалами в атомной промышленности. Очень жаль, что в 2005 г. он оказался заброшенным, а население поселка осталось без работы.
К сожалению, меня недолечили, и на обед я приходил мокрый, как цуцик, менял рубашку и снова бежал на работу. Тетка посмотрела на это дело, втайне от меня пошла в военкомат, навела там шороху. Сказала: «Что же вы парня больного вытолкали?!» И через неделю у меня была бессрочная путевка в Крым до полного выздоровления.
В Крым я приехал под Новый год. Он мне показался сказочным, начиная с Симферопольского вокзала. Поезд пришел под вечер, поэтому вся ночная дорога с ее серпантинами, с покрытыми инеем деревьями произвела на меня неизгладимое впечатление. Санаторий им. П.И. Баранова был небольшим, уютным, с красивым главным корпусом. Когда-то здесь отдыхали летчики, в том числе В.П. Чкалов, Г.Ф. Байдуков, С.А. Леваневский и другие. Санаторий находился в районе Симеиза. Сейчас, спустя 50 лет, там все снесено и строится что-то новое, огромное.
Как летят годы!.. Всего-то 50 лет, а уже снесены корпуса моего детдома, и там ведутся раскопки Шекснинского городища – колыбели города Рыбинска, санатория тоже нет.
Поместили меня во вспомогательном старинном корпусе с огромными верандами и красивым видом на море. Моими соседями по комнате были шахтер из Луганска и оперный певец Саркисов из Челябинска. Я позднее его слушал в Челябинском оперном театре, он играл главную роль в «Князе Игоре». По утрам он нас будил распевами. В столовой я попал под опеку преподавателей. За моим столом оказались учительница из Полтавы, преподавательница Ивановского текстильного института, преподавательница английского языка Челябинского педагогического института. Муж последней, Валерий Павлович, работал преподавателем на факультете «Двигатели, приборы, автоматы» Челябинского политехнического института. Курс лечения у всех нас был не менее полугода, и Валерий Павлович однажды приехал навестить жену. Знакомство с ним предопределило мою судьбу.
Задавшись целью поступить в институт, я занялся самообразованием и даже ходил в школу в 10 класс. Я показывал внучке Жене эту школу в Симеизе.
В курс лечения легочников входили обильное питание на выбор, всякие физпроцедуры и горсти таблеток, а в свободное время мы занимались спортом, гуляли и танцевали. За полгода мы облазили все побережье: горы Дива, Кошка, Ай-Петри, Ласточкино гнездо, Воронцовский дворец и т. д. Поэтому я сейчас еду в Крым, как к себе домой.