Опознание. Записки адвоката

Водитель Арефьев тоже ехал в сторону Москвы. Он сидел в высокой и светлой кабине мощного КамАЗа, впряженного в длинную шаланду. Кресло под Арефьевым было удобное, снабженное гидроусилителем рулевое колесо вертелось легко, солнышко светило сбоку, не ослепляя, а только веселя. Но водитель Арефьев был сумрачен, потому что длинная шаланда у него за спиной была абсолютно пуста. Он шел в обратный рейс, шел порожняком, тогда как должен был идти с грузом. Отсутствие груза означало потерю приработка, на который Арефьев очень рассчитывал. Потому-то летнее солнышко не веселило водителя КамАЗа, комфортабельность кабины не улучшала настроения, а легковушки, пугавшиеся под колесами, раздражали. Впрочем, все это не отражалось на управлении машиной. Арефьев как-никак был профессионалом, удостоенным недавно грамоты и денежной премии «За пятнадцать лет безаварийной езды». Невдалеке от населенного пункта под названием Кочки КамАЗ оказался в составе колонны автомашин, двигавшихся крайне неторопливо. Из своей высокой кабины Арефьев видел, как эту колонну временно возглавил «Запорожец», который вскоре съехал на обочину, оставшись левыми колесами на узкой проезжей части. Арефьев мгновенно оценил это изменение дорожной обстановки и принял чуть-чуть влево, когда до «Запорожца» оставалось еще метров сто. Одновременно с этим микроскопическим маневром Арефьев прикинул, что, минуя «Запорожец», не окажется левым бортом на встречной полосе, хотя, пожалуй, будет к ней вплотную. Три или четыре легковушки впереди КамАЗа поехали быстрее. Арефьев тоже слегка надавил на педаль газа и в тот же момент обратил внимание на чудовищный рев, перекрывший все прочие шумы. Навстречу шаланде двигалась черная морда КРАЗа, тащившего за собой длинную цистерну, к которой была прицеплена бочка вдвое меньшего размера, вилявшая, как ослиный хвост. Арефьев увидел совсем близко от себя лицо водителя в кепке с папиросой в зубах. Они разъехались, хоть и впритирку, но вполне благополучно. Арефьев мысленно похвалил свой глазомер: он, как нитка в игольное ушко, проходил между КРАЗом и «Запорожцем», до которого оставалось не больше пятнадцати метров. Ровно через секунду после того, как кепка и папироса пронеслись мимо Арефьева, в левом его ухе грохнуло так, как будто по нему в упор пальнули из пушки, стекла шрапнелью брызнули в лицо, а его самого выбросило из водительского кресла и садануло головой в потолок кабины. Арефьев отключился на какое-то время, а когда включился снова, увидел прямо перед собой ствол березы, уходящий в небо под тупым углом…

Баба Зина в первый раз поднялась с постели после долгой болезни. Угораздило же, мать честная, простудиться, да как еще, в самое лето! Баба Зина была очень слаба. Утром ее ноги, распухшие от водянки, дрожали, но она заставила себя встать, умыться, одеться и даже попить чаю с кусочком хлеба. Это молодые могут валяться сколько влезет, а в ее возрасте залеживаться нельзя – можно не встать совсем… Невестка, понятно, ругала ее за то, что, мол, не дает ни себе, ни людям покоя. Ну и что из этого! Разве Зина не в своем доме, не на своих ногах, не в своей одежде? А что касается еды, так она почти ничего не ест, ей хватает пенсии в тридцать рублей, она даже откладывает на похороны по пять рублей каждый месяц. Невестка от этого просто сатанеет и в один голос со своим мужем, сыном бабы Зины, вразумляет ее, кричит, что ведь поверх земли-то ее всяко не оставят, так что, получается, она совсем выжила из ума. Ладно. Их дело. Баба Зина взобралась на ящик, угрожающе заскрипевший под ней, дотянулась до нижних веток яблони и наполнила яблоками старое цинковое ведерко. Слезая с ящика, она чудом удержать на ногах, но дыхание сбилось, а в глазах потемнело. Отдышавшись, баба Зина обогнула дом, дошла по тропинке до мосточка о трех досках, переброшенного через придорожную канаву, прошептала: «Царица небесная» и ступила на доски. Бог и на этот раз остался с ней, не выдал на осмеяние невестке с мужем, перевел через канаву, как почти что Моисея через Красное море… Оказавшись на обочине шоссе, баба Зина поставила ведерко чуть впереди себя, чтобы всем было видно, опустила руки и стала ждать. Машины неслись мимо нее как угорелые. Еще лет десять назад, вскоре после выхода на пенсию, баба Зина ворчала бы про себя, сопровождая каждый выхлоп вопросом: «Куда тебя черти несут, окаянный? Куда ты, леший, прешь, что даже витамин по сходной цене у себя под носом не видишь?» Теперь баба Зина привыкла и не задавала вопросов. Просто стояла, посматривая влево, на машины, ехавшие по ее стороне дороги. Люди, проносившиеся мимо бабы Зины, большей частью не обращали на нее внимания, а те немногие, кто фиксировал взгляд на гигантской серой матрешке, наверняка задавались вопросом: и как только ей не скучно, как только не грустно бабусе с бессмысленными глазами стоять неподвижно на этой обочине, посреди населенного пункта, название коего мы даже не успели прочесть? Бабе Зине не было скучно, потому что в ее старой голове, обернутой теплым платком, танцевали медленный беззвучный танец воспоминания о прожитых годах. Этим годам, с точки зрения бабы Зины, не было числа. Если бы не дрожь и слабость в ногах, она могла бы стоять так часами, забыв, зачем стоит и что собиралась делать. Пронзительное бибиканье и вспышки света, заметные даже на солнце, вывели ее из оцепенения. Баба Зина вернулась к реальности, всмотрелась и увидела слева от себя маленький «Запорожец», а за ним множество машин, одна больше другой. Машина, шедшая сразу за «Запорожцем», включала и выключала фары, так что получались вспышки. Она же, видимо, и бибикала тонким противным голосом. Несколько дальше баба Зина заметила большой грузовик с красной кабиной. У «Запорожца» сбоку замигал фонарик, маленькая машинка съехала на обочину и остановилась невдалеке от бабули, на расстоянии меньшем, чем от одного столба до другого. Баба Зина обрадовалась. В это время справа от нее, со стороны Любани, послышался гул, а земля под ногами задрожала. Баба Зина отвернулась от «Запорожца», посмотрела туда, откуда ревело, и увидела большую черную машину, состоящую из нескольких частей. «Господи! – подумала баба Зина. – Целый Змей Горыныч!» Однако ревущий автопоезд отвлек ее внимание совсем ненадолго, она опять повернула голову налево, к своим будущим покупателям. В «Запорожце» она разглядела мужчину и женщину. Они были так близко, что баба Зина даже поняла: они разговаривают, а женщина при этом улыбается. Мужчина сделал хорошо знакомое движение – как бы собрался, качнувшись из стороны в сторону, выбить дверь плечом и выйти из машины. Но женщина, видно, остановила его, повернулась к своей дверце и стала искать ручку. Дверца «Запорожца» со стороны обочины приоткрылась. Это было последнее «мирное» мгновение: «Запорожец» с приоткрытой дверцей, правее громадная красная кабина грузовика, еще правее черный зад Змея Горыныча. Все это в фотографической неподвижности баба Зина запомнила хорошо. Она не поняла, откуда раздался грохот, сравнимый разве только с громом небесным. Она не успела понять, почему «Запорожца» вдруг не стало на обочине, он очутился на боку в придорожной канаве, а красный грузовик кинулся на него, как сорвавшийся с цепи кобель, и начал мять и корежить, пока не переехал всеми колесами, которых оказалось ужасно много. Грузовик был непомерно длинным. Сожрав «Запорожец», он ринулся дальше, достиг раздвоенной березы на полпути к дому бабы Зины, ударил в нее, вырвал из почвы, сломав один из стволов, и только тогда замер. Баба Зина хотела крикнуть и всплеснуть руками, но в глазах у нее до черноты потемнело, и она рухнула наземь.

…Это был, наверное, 87-й год. Я тянул лямку в Тосненской юрконсультации. Что я, петербуржец в третьем поколении, там забыл? Объясню.

Я учился в старом знаменитом питерском учебном заведении. Оно тогда называлось Ленинградский государственный университет имени А. А. Жданова. Закончил его не с красным дипломом, но отнюдь не в последнем десятке – мне нравилось учиться и было у кого. Однако в конце семидесятых даже красный диплом не возымел бы значения. Адвокатура, ради которой я, юный и наивный любитель справедливости, поступал на юридический факультет, была слишком герметичной организацией – вроде монашеского ордена или масонской ложи. «Вдруг» туда было не попасть. Это не была корпорация умных и честных, наглухо закрытая для дураков и негодяев. Процент как первых, так и вторых был там такой же, как в любой другой профессии. Но начальство в лице обкома КПСС и отдела юстиции жестко регулировало численность адвокатских коллегий, городской и областной, полагая, что в первую очередь надо обеспечивать кадрами милицию, прокуратуру и суды. Потому что, во-первых, это важные государственные структуры, впоследствии по недоразумению названные правоохранительными органами; во-вторых, и вглавных, там работают. Адвокатура же – это не пойми что, не пойми зачем, и там не работают, но деньги гребут лопатой. Поэтому зачисление в коллегию, особенно городскую, расценивалось как поистине королевский дар. Удостоиться его можно было только в результате многолетних усилий либо по колоссальному блату.