Страница 18 из 19
И я знаю, что может пройти много веков, прежде чем из этих начал будут выведены все истины, какие оттуда можно извлечь, так как истины, какие должны быть найдены, в значительной доле зависят от отдельных опытов; последние же никогда не проявляются случайно, но должны быть изыскиваемы проницательными людьми с заботливостью и с издержками. Ведь не всегда случится, что те, кто способен достойно произвести опыты, приобретут к тому возможность; а также многие из тех, кто выделяется способностями, составляют дурное воззрение по общей философии, как это заметно по ошибкам, сделанным в том, что до сей поры пользовалось значением. Следовательно, они никогда не смогут направить ум к достижению лучшего. Но кто в конце концов уловит различие между моими началами и началами других, а также то, какой ряд истин отсюда можно извлечь, те убедятся, как важны эти начала в разыскании истины и до какой высокой степени мудрости, до какого совершенства жизни, до какого счастья могут довести нас эти начала. Смею верить, что не найдется никого, кто не пошел бы навстречу столь полезному для него занятию или, по крайней мере, кто не сочувствовал бы и не желал бы всеми силами помочь плодотворно трудящимся. Вот все мои пожелания: пусть наши потомки когда-либо увидят счастливое наступление такого времени.
Первая часть «Начал философии»
I. Так как мы рождаемся детьми и составляем разные суждения о чувственных вещах прежде, чем достигнем полного обладания нашим разумом, то многие предрассудки отвращают нас от истинного познания; освободиться от них мы, по-видимому, можем не иначе как постаравшись хотя бы раз в жизни усомниться во всем том, на счет чего обнаружим малейшее подозрение в недостоверности.
II. И то, в чем мы станем сомневаться, полезно счесть за ложное, чтобы тем яснее нам открылось, что именно всего достовернее и всего легче для познания.
III. Но здесь пока это сомнение распространяется на одно лишь созерцание истины. Ведь что касается житейской практики, то поскольку случай действовать проходит прежде, чем мы можем освободиться от наших сомнений, мы вынуждены принимать лишь вероятное; а иногда даже, хотя бы одно из двух не казалось нам вероятнее другого, мы бываем вынуждены выбирать которое-нибудь из них.
IV. Итак, когда мы приналяжем на изыскание истины, мы начинаем сомневаться прежде всего в том, существуют ли какие-либо чувственные или воображаемые вещи: во‐первых, мы замечаем, что чувства наши иногда заблуждаются, а благоразумию свойственно никогда излишне не доверять тому, что нас хоть раз обмануло; во‐вторых, каждый день нам во сне кажется, будто мы видим или воображаем бесчисленное количество вещей вовсе несуществующих; для того, кто подобным образом сомневается, нет никаких признаков, посредством которых он верно отличил бы сон от бодрствования, V. Станем сомневаться и во всем остальном, что прежде полагали за самое достоверное, даже в математических доказательствах, даже в тех началах, которые мы до тех пор считали за известные сами по себе; ведь мы видели, что некогда иные ошибались в этих вещах и допускали за достоверное и само по себе известное то, что нам кажется ложным; а тем более усомнимся потому, что слышали о существовании Бога, всемогущего и создавшего нас, а ведь мы не знаем, не захотел ли Он, быть может, создать нас такими, чтобы мы всегда ошибались даже в том, что нам кажется самым достоверным: ибо, по-видимому, это может не менее случиться, как и то, что мы иногда ошибаемся, – а мы заметили уже, что последнее случается. Если же мы вообразим, что обязаны существованием не всемогущему Богу, а либо самим себе, либо кому-нибудь другому, то чем менее могущественным признаем мы виновника нашего происхождения, тем более будет вероятно, что мы так несовершенны, что постоянно ошибаемся.
VI. Однако от кого бы мы ни произошли, как бы он ни был могуществен, как бы он нас ни обманывал, тем не менее мы находим в себе свободную возможность воздержаться от доверия к тому, что еще не вполне достоверно и дознано, и таким образом предостеречься от всякого заблуждения.
VII. Таким образом, отбросив все то, в чем так или иначе мы можем сомневаться, и даже мысля все это ложным, мы, конечно, легко предположим, что нет никакого неба, никаких тел и что даже у нас самих нет ни рук, ни ног, ни, наконец, тела, – но мы все-таки не предположим, что мы, думая об этом, не существуем: нелепо было бы признавать то, что мыслит, в то самое время, когда оно мыслит, несуществующим. Потому познание – «я мыслю, значит существую» – есть первое и вернейшее из всех познаний, встречающихся каждому, кто методически философствует.
VIII. И это лучший путь для познания природы души и ее отличия от тела: ибо, исследуя, что такое мы, предполагающие ложным все, что от нас отлично, мы увидим совершенно ясно, что к нашей природе не принадлежит ни протяжение, ни фигура, ни перемещение, ни иное подобное, что следует приписать телу, но принадлежит одно мышление[27], которое вследствие этого и познается прежде и вернее всяких материальных предметов; его-то мы уже воспринимаем, а во всем ином еще сомневаемся.
IX. Под мышлением я разумею все то, что происходит в нас во время сознания, поскольку в нас есть сознание происходящего, и, таким образом, не только понимать, желать, воображать, но также и чувствовать означает здесь то же самое, что мыслить. Ибо ведь, если я скажу «я вижу» или «я гуляю, значит существую» и буду разуметь здесь видение или прогулку, совершаемые телом, то заключение не абсолютно верно, потому что, как это часто случается во сне, я могу думать, что вижу или гуляю, хотя бы я не открывал глаз и не трогался с места и даже как бы вовсе не имел тела; но заключение вполне верно, если я подразумеваю само чувство или сознание того, что я вижу или прогуливаюсь, ибо тогда эти действия относятся к духу, который один лишь чувствует и мыслит, что видит или гуляет.
X. Я не стану разъяснять здесь многочисленные иные понятия, которыми уже пользовался или воспользуюсь в дальнейшем, так как они кажутся мне достаточно известными сами по себе. И я часто замечал, как философы заблуждаются в том, что простейшее и известное само по себе они пытаются излагать путем логических определений и таким образом затемняют дело еще больше. Когда я сказал, что положение «я мыслю, значит существую» является самым первым и достоверным и что оно встречается всякому методически философствующему, я не отрицал вместе с тем, что не важно знать до этого положения, что такое мышление, существование, достоверность; также не может быть, чтобы то, что мыслит, не существовало и т. д., но ввиду того, что это – понятия простейшие и такие, что сами по себе (in sе) не дают признаков никакой существующей вещи, я и рассудил их не перечислять.
XI. И вот, чтобы знать, что наша душа познается[28] не только прежде и достовернее, но и яснее, чем тело, должно отметить, как самое известное в силу естественного света, что где нет ничего, там нет побуждений или качеств; поэтому, где бы и что бы мы ни охватили мыслью, необходимо открыть в этом вещь или субстанцию, которой принадлежат качества и побуждения; и чем больше воспринимаем мы их в вещи или субстанции, тем яснее ее познаем. А мы гораздо большее постигаем в нашей душе, чем в чем-либо другом. Это обнаруживается из невозможности для нас познавать что-либо без того, чтобы такое познание не приводило нас, и гораздо достовернее, к познанию нашей души. Так, если я полагаю, что существует земля, ибо я ее касаюсь и вижу, то в силу этого для меня еще более естественно судить о существовании моей души; ведь может оказаться, что я полагаю, будто касаюсь земли, хотя бы никакой земли не существовало, но не может случиться, чтобы, раз я сужу подобным образом, моя душа, которая об этом судит, была ничто; то же и в других случаях.
27
Термин cognitatio здесь, как и ниже, мы решили переводить словом «мышление», а не словом «сознание», хотя соглашаемся, что без особой оговорки такая передача важного понятия cognitatio может повлечь за собой нежелательное представление о Декарте как о крайнем рационалисте. – Прим. перев.
28
Для передачи термина mens мы остановились на слове «душа», а не «дух» (что архаично) или «ум» (вносится излишний рационализм). – Прим. перев.