Инквизиция

— Я хочу с ними попрощаться. — Сама поражена своей смелостью.

— Анна, ты же сама слышала приговор.

— Да, слышала. Им нельзя со мной общаться и контактировать. Но я хочу с ними попрощаться, и вы не будете против. — Я говорю тихо, но уверенно, во мне клокочет гнев на Марго, которая держит меня в своих объятиях, и на Виктора, удерживающего меня за кончики пальцев моей правой руки.

— Марго, — Виктор чувствует мой настрой, мою сталь в решении. Поэтому и просит Темную.

— Я с тобой, — внезапно тихо произносит Кевин, выпуская Варю из объятий. Сестра не спорит, просто отходит. Рука Марго соскальзывает с моей талии, и меня теперь ничего не держит, свободна. Мы с младшим Ганном отделяемся от группы Химер и идем к черной стае Инквизиции, которые кидают хмурые взгляды на нас. Мы — их упущение, олицетворение проигранных битв. Видя наше приближение, в рядах Инквизиции проходит оживление.

Чем ближе к ним, тем ощутимее разлука с ними. Такие свои и такие уже чужие. А ведь я могла стоять на этой стороне, наблюдая, как уезжает моя сестра, Виктор и остальные.

Мы останавливаемся на достаточном расстоянии от них: не близко и не далеко, но говорить, не напрягаясь, можно.

— Кевин! Вот неожиданность! Здравствуй, — Хелмак радушно улыбается и отделяется из толпы, снимая очки и открывая миру свои серые светлые глаза. Господи, я уже забыла, какая она потрясающая женщина! Истинная леди.

— Здравствуй, Реджина, — Кевин смущен, но не показывает это. Думаю, ему неловко, ведь он в их глазах предатель. Я же смотрю на того, кто прячет свою стихию за стеклами очков.

— Я смотрю, у тебя появились новые друзья. — Реджина кивает на Варю. Кевин кивает в ответ, он то смотрит на мыски своих ботинок, то на Хелмак. — Надеюсь, они ценить тебя будут больше.

— Я влюбился, Реджина. И ты должна знать об этом.

— Я не твой Светоч! У тебя уже нет Светоча. — Реджина грозно прерывает его, срывая покров спокойствия и доброжелательности. Но после паузы снова говорит тягуче и вежливо. — Ты сделал свой выбор. Благо у нас есть право на это.

— Вы ненавидите меня… — Кевин начал неуверенно, но его прервали злобные смешки и цыканье мужчин за Реджиной.

— Как ты мог, Кев? Как ты мог, променять нас на… — Курт практически выплевывает ему слова, находясь за Стефаном, как за удерживающей стеной. Не будь перед Ганном Стефа с Евой и Реджины, он бы набросился на брата. От него просто исходили волны ненависти и обиды.

— Хватит, Курт. — Голос Артура звучит холодно и королевски. Светоч находится в стороне около машины, но на одной линии с Реджиной. — Кевин сделал выбор и нам надо его принять. А ты, Кевин, не думай, что мы тебя будем ждать. Чтобы вернуться, нужно будет заслужить наше доверие.

— Как будто он нам нужен будет! — Стефан не сдерживается, злобно хохотнув на словах Артура про доверие, отворачиваясь с брезгливой миной в сторону Евы, которую он прижимает к себе.

— Кто знает, — промурлыкала хитро Реджина. — Пути Господни неисповедимы. Петр тоже отрекался от Иисуса три раза.

— Он не Петр, а мы не Иисус!

— Мы его семья. Хоть и преданная им, — отрезает Реджина, заставляя замолчать Стефана. — Иди, Кевин. Считай, твои извинения мы приняли, как и твой выбор. Не жди всепрощающих объятий.

Кевин горько ухмыляется, и на мгновение вижу снова того мальчика из Саббата, с которым целовалась в оранжерее и ела клубнику из его рук. Он делает движение кистью, будто отдает честь, беря под козырек, разворачивается и уходит, оставляя меня наедине с ними.

— А ты чего? Ведь Сенат запрещает тебе общаться с Инквизиторами. — Реджина делает вид, что не умеет читать мои мысли.

— Нет, это он вам запрещает. Но не мне.

— А твоя семья не будет против? — Реджина улыбается, показывая свои жемчужно-белые ровные зубы. Я оборачиваюсь и вижу, как меня жгут взглядом четыре пары глаз.

— Нет. Не посмеют. — И откуда во мне взялась эта заносчивость? Может не только Кевин трансформировался в новую личность? Карцер — дело опасное. Из него выходят другими людьми.

— Так что же ты хотела?

— Попрощаться и сказать спасибо.

— Но мы же пытались обманом переделать тебя.

— Возможно и пытались, — язвлю я Реджине, улыбаясь. На мгновение вспоминаю, как я ей дерзила в больнице в нашу первую встречу:

— «У меня частная школа».

— «Вы хвастаетесь?»

— Я бы сказала, что надеюсь твой знак будет Инквизиторский, да боюсь сочтут за влияние на тебя и подталкивание к своей стороне.

— Посмотрим, — я жму плечами, горько рассматривая свои сцепленные руки. — Увы, я не знаю, кто я такая.

— Желаю быстрейшего самоопределения. — Я благодарно киваю, оглядывая родные, улыбающиеся мне лица, стараясь не смотреть на Рэя. Слава Богу они все живы! Никто не пострадал. Ведь могло выйти все плачевно. — Думаю, ты хотела бы попрощаться с Рэйнольдом?

Реджина озвучивает то, что не могу произнести, так как комком в горле стоят боль и горечь. Я киваю, и все тут же отходят от нас, садятся в машины, оставляя наедине с тем, кто внезапно стал самым дорогим, самым любимым и самым желанным человеком на Земле.

Как-то неуютно ему и мне, холодно, не смотря на теплую погоду, хотя это лето не особо баловало. Просто сейчас я мерзну без его объятий. А еще тишина, которая требует признаний, ибо потом второго шанса не будет.

— Сними, пожалуйста, очки. Я не могу так, — я шепчу, умоляя показать самые красивые глаза. Мне нужна гроза, а не черное стекло с моим отражением! Снимает. И меня словно убивает: Рэй мученически смотрит на меня, будто не он, а я — Инквизитор, который обязан зачитать ему приговор и сжечь тут же, прямо на этих ступенях.

— Ты выбрала его, — это даже не обвинение, это констатация безликого факта. Я киваю, потому что опять стала немой. Горло нещадно скребет обида и горечь. — Почему?

Рэй так искренне спрашивает, что сама изумляюсь его непониманию.

— Он меня любит. Мы хотели пожениться. А еще он не играл со мной, притворяясь, что влюблен.

— Притворяясь, что влюблен? — Рэйнольд смотрит на меня странным не узнающим взглядом, будто я внезапно превратилась в другого человека.

— Да. «Он просил вам передать, что сожалеет о своих поступках и действиях по отношению к вам». Ведь всё правильно передал Даниил?

— Да…

— Я прощаю тебя, что влюбил меня и тем самым манипулировал, подталкивая к стороне Инквизиции, — кажется, я опять на грани нервного срыва. Слезы текут, размывая весь мир в отдельные пятна, не вижу Оденкирка, не могу прочесть его мысли по выражению лица.

— Мелани, я имел в виду, что сожалею, что врал тебе про твое прошлое, — его голос звучит страшно. Я пытаюсь стереть слезы, чтобы все-таки увидеть его глаза. — Ты подумала, что я играл с тобой? Что не люблю?

— Ну, да, — я неуверенно соглашаюсь, медленно осознавая, какую ошибку натворила в суде. Слезы просыхают, вместо них приходит ужас. — Ты никогда не говорил мне, что любишь…

— Я люблю тебя, — он произносит, глядя в глаза, клятвенно и твердо, но в глазах читается обвинение в вероломстве. Эти три слова должны были вызвать радость и счастье. Но мне становится плохо, хочется схватиться за голову и кинуться куда-нибудь в пропасть, на самое дно. Какая же я дура! Он произносит, как будто прочитывает мои мысли, — Только теперь это вряд ли что изменит? Да?

— Три месяца… у меня еще есть три месяца. — Шепчу, как в лихорадке, понимая, что эти три месяца ничего не изменят. Всё. Финита ля комедия, концерт окончен. Расходимся. Рэй делает неуверенное движение рукой, будто хочет дотронуться до меня, но одергивает себя. Сзади слышу голос Виктора: «Анна! Мы уезжаем!».

— Иди. Он зовет.

Не двигаюсь, не хочу, не могу.

— Мелани, иди! Иди, пожалуйста! — Рэй практически рычит на меня, глядя за спину. Это сулит проблемами ему с Сенатом, поэтому нехотя пячусь от него.

— Прости меня, — единственное, что успеваю прошептать Рэю, прежде чем властная рука Виктора, берет меня за плечо и почти оттаскивает. Глаза цветы грозы смотрят на меня беспомощно с зияющей пустотой внутри. Последнее, что вижу, когда сажусь в машину, это черную одинокую фигуру Рэйнольда Оденкирка, смотрящего, как мы уезжаем в огромном пафосном чудовище под названием лимузин.