Пояс для Эмилии

«Лучше?»

«Я стала собой, — она тряхнула кудрями, — позволь увидеть Радагаста!»

«Мы вместе наведаемся к твоим братьям и сестре, — голос Ладии заледенел, — каждый должен знать своё место».

«Аэрис…»

«Наместницы восстановят, — она обернулась на разбитую печать, — пойдём, по дороге я расскажу много важного…»

Взмах крыльями, и создательницы пролетели сквозь стену. Последнее перо скользнуло по стене, начертило розу ветров и сгорело в пламени. О разговоре матери и дочери напоминали ямки, оставшиеся от развеянного проклятия и сока великого древа. Оживали стражи и, едва удерживаясь на сломанных крыльях, окунались в оттаявшее озерцо. Смывали кровь, стряхивали капли и, возрождённые, метались по Солонне, будто пчёлы из разорённого улья.

— Миланя, — Ольга крепко обняла наследницу, — у тебя получилось!

— Это невероятно, — вставил Женя.

Аркадий молчаливо пересёк пещеру и опустился перед Ольгой на колени.

— Забудь, — смутилась Белосельская, — обиды в прошлом.

— Спасибо. Что скажешь ты? — он виновато смотрел на Милу.

— У каждого бывают ошибки. Главное суметь признать.

Держась за стену, девушка поднималась с земли. От Солонны остались руины, но это поправимо. Неделя, месяц — святилище будет восстановлено.

Шаткий камень выпал из-под руки и… разбился? Мила недоверчиво посмотрела под ноги и прикусила губу. В сиянии огненной печати блестело хорошо знакомое лезвие и осколки рубина. Один прочертил на щиколотке алую дорожку и застрял. О чём предупреждали Марена и Лукерья?

Сознание девушки провалилось в чёрную яму.

***

Рядом что-то жужжало.

Скрипуче, размеренно, точно велосипедное колесо. В детстве Мила не раз падала с велосипеда и, пока поднималась, слушала трели сломанных спиц. Стряхивала с шортиков песок и траву, садилась и снова ехала по ухабистым тропинкам лагеря. Десять лет прошло, но воспоминания свежи, будто ещё вчера она была школьницей.

Девушка открыла глаза. Пальцы скользнули по ковру, сжали связанную узелками бахрому. Шерстяные нити, с вкраплением золотых и серебряных; яркие, но не кислотные краски и рисунок: берёзовая роща в лучах листопада. Подобное полотно не по карману простому обывателю, разве что олигарху или президенту с министрами. Давно ушедшие персидские шахи не постеснялись бы украсить зал ковром филигранной выделки. Плод ручной работы, электрический станок такое не сотворит.

— Вставай краса-девица. Солнце в зените, а ты спишь, как барыня. Нехорошо, — раздался скрипучий голос.

— Кто рано встаёт, хвори не знает, — певуче произнесли рядом.

— Лень-матушка добра не ведает, — поддакнул кто-то третий.

Вздрогнув, Алая Леди выпрямилась. Она сидела посреди круглой комнаты. Высоченные стрельчатые окна, через которые лился солнечный свет, перемежались с удивительной красоты коврами. Под подоконниками лежали груды нечёсаной шерсти и мотки пряжи, коробки с катушками и ножницы всевозможных размеров. Отдельно возвышался покрытый резьбой и камнями деревянный сундучок.

На ступеньке жужжала прялка. Быстро-быстро крутилось колесо, подпрыгивала толстеющая бобина. Нить скручивала пожилая леди. Седые пряди собраны в учительский пучок, спина согнута, мозольная корка на грубых пальцах — похоже, большую часть жизни дама провела рядом с прялкой. Подол старомодного сарафана окаймляла тесьма, плечи согревал шерстяной платок, словно рукодельница выросла в допетровскую эпоху.

Щёлк! Колесо остановилось, и бабушка передала тугой моток женщине средних лет. Найдя конец, та продела его через петли и вставила в ткацкий станок. Крак! Крак! Крак! Кряхтел механизм, уверенно направляемый руками ткачихи. Русые волосы придерживал кокошник, наряд в коралловых тонах украшала серебряная вышивка. Так могла выглядеть жена богатого купца, ожидающая супруга из долгой поездки.

Неподалёку от наполовину готового ковра сидела босоногая девочка-подросток и тончайшей нитью связывала бахрому в пучки. Коса до пояса, голубой сарафан, плетёные браслеты — крестьянка, допущенная господами до работы по дому.

Каждая из троих незнакомок занималась делом и не замечала Алую Леди.

— Кто вы? — Мила сцепила пальцы в замок.

Пряха всплеснула руками:

— Экая недогадливая! Даром, что наследница!

— Что последнее ты помнишь? — переставляя дощечки, ткачиха сплетала нити в узор.

— Пещера, осколок на ноге…

Шрам на щиколотке кровоточил. Мила вытащила фрагмент рубина и прикусила губу. Ну, конечно, Лукерья рассказывала о пряхах. Какая получалась нить, такая судьба ждала человека. Ровная, значит, жизнь сулит счастье, с узелками — горя хлебнёшь вдоволь. Девушка опустила голову. Получается, в заповеднике мама отсрочила то, что должно было случиться. Не интересны всеведущим другие Леди, они за что-то обозлились на Милу.

— Догадалась, наконец, — крутанув колесо, съязвила пожилая, — как говорится в вашем мире: от судьбы не уйти? Не так ли?

— Вы правы.

Вязальщица встала с пола, открыла сундучок и вытащила шесть катушек. Это не грубые шерсть и лён, алая, синяя, коричнева, зелёная, голубая и серая нити переливались подобно шёлку. Девочка задумчиво разглядывала мотки, словно не знала, какой выбрать.

— Красную давай, — сердито произнесла ткачиха, — как закончить ковёр, если ты сомневаешься? И так откладывали!

Младшая передала катушку, остальные убрала в ларец.

Мила всё поняла.

— Что я сделала не так? Чем обидела могущественных прях?

В комнате воцарилась тишина. Трое смотрели на Алую Леди, как на школьницу, которая сморозила глупость у классной доски. Одинаковый прищур и цвет глаз (как талая вода в лучах солнца), острый нос, родинки на левой щеке и уши без мочек — на Милу словно взирала одна женщина. В юности она вяжет бахрому и доделывает чужую работу, в расцвете лет трудолюбива и ткёт ковёр, в старости опытна и сучит пряжу. Её роль ведущая, потому что от качества нити зависит полотно.

Наследницу не испугали насмешливые и презрительные взгляды, наоборот, придали решимости узнать корень беды. Не каждый день великие силы предпочитают тебя четырём умершим хранительницам. Должна быть веская причина! Иначе, к чему Ладия пообещала награду? Или знала, что отдавать долг будет некому?

— Подойди к любому окну.

Мила покорно остановилась около створки.

— Что ты видишь?

— Берёзовую рощу.

Ветер кружил золотые листья и щедро сыпал на гладь прозрачного озера. В лодчонке дремал рыбак, не замечая, как бойко дёргается поплавок, а леска погружается под воду. Мила оглянулась на ковёр, на котором проснулась в горнице прях. Рисунок в точности совпадал с увиденной за стеклом картиной.

Сделав два шага, девушка заглянула в соседнее окно. Над куполом Исаакиевского собора гудела метель, что не мешало людям стоять в очереди к билетным кассам и пританцовывать от холода. Самые смелые гуляли по обзорной площадке и фотографировали Петербург в объятиях чародейки-зимы.

Вид из третьего окна вызвал возглас удивления. Да это Солонна! Разбитые колонны, глубокие выбоины в стенах, горящая роза ветров и четверо, склонившиеся над Милой. Мама плачет, Женя что-то говорит, Аркадий Михайлович встаёт и касается огня, будто хочет нащупать ручку и открыть дверь. Едва очнувшаяся Оранжевая Леди тоже глядела на Милу. Они ещё верили, но пряхи явно не желали отпускать пленницу. Алая Леди отвернулась. Тяжело. Даже попрощаться не позволили.

Взгляд скользнул по куску полотна в станке. Ладия и Верлиока. Улыбаются и готовы воспарить в коридор вечности, на ткани не хватает печати и Милы. То ли не успели сделать, то ли «посторонней» быть не должно.

— Видишь эти ковры? — улыбалась вязальщица, — в них отражаются миры. Нитями мы навечно запечатлеваем важнейшие вехи истории.

Мановение ладони, и дверь из мастерской распахнулась. В длинном зале, чей конец в перспективе превращался в точку, висели сотни ковров. Овальные, квадратные, прямоугольные, они заполонили каждый фрагмент стены и, словно иллюстрированная книга, рассказывали историю Земли. Мила углядела вулканы и океаны, динозавров и птиц, пещерных людей и охотников. Узрела бы ещё много чего, но створка закрылась.