Страница 3 из 4
Сотрудница улыбается широко и радушно, записывает его личные данные, стучит ногтем по столу в такт секундной стрелке и, минуту спустя, показывает внушительный список вакансий, подходящих его образованию и стажу. Вздохнув с грустью, не забывает добавить поправку: все вакансии забронированы.
— Как же это так: «забронированы»?! – восклицает Клим, но сразу жалеет о своей несдержанности.
— Все свободные вакансии забронированы для выпускающихся в скором времени студентов нашего города и страны.
— А я? Все остальные нуждающиеся в работе? Как нам жить? Как исправить ошибку? Снизить уровень безработицы, это нужно всем, это главное! Я готов! Позвольте…
— Вы и другие… тунеядцы сами виноваты в своих ошибках, и никто не обязан помогать их исправить, так ведь? – сотрудница биржи вновь широко улыбнулась ему.
— Но для чего здесь сидят все эти работники? Зачем нужна биржа труда, если она не может трудоустроить…? – голос Клима захрипел и упал до шепота.
— Это наша работа и мы каждый день помогаем своей стране и ее добропорядочным гражданам! – девушка слегка привстала, устремив взор сначала вдаль, а после сурово посмотрела на Клима, словно на глупого школьника, не понимающего предмет, не желающего понять основы жизни.
Клим дышал часто и кратко, сжимал кулаки, намереваясь излить скопившийся гнев и боль несправедливости, никто не спросил, почему он был уволен, как и подобает, все винят его. Он услышал тяжелый гул где-то в глубине себя, своей головы, в ушах застучало, и сквозь шум он различил громкий стук: в соседней кабинке проситель-тунеядец ударил кулаком по столу, требуя немедленно предоставить ему работу. Вокруг него вскрикнули сотрудницы биржи, остальные просители насторожились, а из полумрака лестницы и распахнутых ртов лифтов появились охранники, блестящими дубинками сверкая на редких солнечных лучах, неумолимо вежливо прося разбушевавшегося тунеядца пройти за ними, дальше, вниз, прочь из здания, напоминая ему о необходимости соблюдать нормы поведения и правила общения. Едва болтающиеся створки дверей, ведущие на лестницу, сомкнулись за широкими плечами охранников и узкими согбенными — безработного дебошира, Клим услышал приглушенную возню, глухие вскрики и удары.
Внезапно закашлявшись, Клим почувствовал усталость во всем теле, и не было сил больше спорить или скандалить, не получит он здесь работу, но своего добьется, со временем, позже, как всегда.
На улице, вновь в густом тумане, выдыхаемом из ртов бунтующих просителей, он обошел здание, вытирая плечом шаткий забор. Возле дороги на тротуаре сидел тот возмущавшийся тунеядец: лицо его в кровоподтеках и ссадинах, пара пальцев поломана, а на одежде появились новые дырки и пятна грязи. Смотрел он прямо перед собой, словно под гипнозом, не замечая прохожих, морщивших носы, обливающих его презрением и недовольством. Кто-то громко спрашивал, уберут ли его, наконец, с тротуара, но большинство задевало его туфлями и ботинками, наступая на распластанное пальто. Проходя рядом, Клим захотел помочь ему, поднять с грязного асфальта, отвести в его дом, если он у него остался, обработать побои и царапины, поддержать душевным ободряющим разговором, но грязь и смрад, опустошенный вид, привлекшее к нему всеобщее внимание, спугнуло Клима. Он не мог позволить себе оказать помощь тунеядцу, тогда и он бы стал подобием этого падшего бездельника, а Клим не хотел становиться с ним в один ряд, он вернет себе уважение. Шагал он быстро и широко, вперед, мимо тунеядца, стараясь не смотреть на него, опасаясь столкнуться взглядами и словами. По-прежнему чувствуя усталость, он троллейбусом, а затем автобусом, вернулся домой.
* * *
Проходит день, второй, неделя… Он шуршит газетами, журналами, листая страницы с объявлениями, предложениями работы, заработка, вакантных должностей, рыщет в сети, оставляя заявки и резюме. Звонит по каждому оставленному номеру телефона, предлагая свои услуги поставленным голосом, но неизменно слышит везде и всюду отказ, едва упоминая о своем увольнении. Он постоянно ходит на биржу труда, отдавая оставшиеся запасы финансов в прожорливые карманы охраны и прочих, ставших на пути, подмигивающих и туманно дающих надежду на трудоустройство, но вскоре невинно пожимающих плечами и наигранно извиняющихся, что не смогли помочь, увы, прости.
Клим звонил друзьям, и все как один хотели прийти, помочь, устроить на работу, успокаивая ментальными похлопываниями по плечу и тяжеловесными обещаниями. Он звонил Кристине, и она отвечала, спрашивала о его поисках вакансии, что он делает, куда ходит, часто ли посещает биржу труда? Вскоре она, слыша от него только жалобы и стоны, а в особенно тяжелые дни ― гневные тирады, что работу не найти никогда, перестала отвечать на звонки, перестала открывать дверь своей квартиры, скрывшись за толстыми стенами и короткими гудками в трубке. Он бы позвонил родителям, навестил их, попросил бы помощи и как в детстве отец бы отгородил его от всех проблем, нашел бы работу, а мать утешила его. Он бы позвонил им, но они мертвы.
Небоскреб биржи ежедневно осаждают толпы просителей, некоторые не оставляют свои посты ни днем, ни ночью, охрипшие от требований и прошений. И смыслом их существования стала мольба и требование: то протянутая для подачи ладонь, то каменно-сжатый кулак. Гнев и обида соседствуют с коленопреклонением и слезливой верностью. Каждый миг в их сердцах и голове идет борьба за себя и свободу или желание получить заветную работу и, наконец, реабилитировать себя в глазах всех и каждого, вернуть родных и близких, друзей, стать обычными, как все.
Месяц-другой, и Клим стал замечать, что просителей не становится меньше, но некоторые больше не появляются, а на смену им приходят новые, чистые, выглаженные и причесанные, подобные ему двухмесячной давности. Значит, работу возможно найти! Его одежда поистерлась, покрылась пылью и пятнами грязи, он стал забывать причесываться, да и волосы мыть было нечем. Появились заботы важнее, насущнее: что есть, на что купить, как смотреть в глаза продавцу, считая оставшиеся копейки, вываленные из кармана вместе с крошками и прочим, попавшим в него после осмотра мусорных контейнеров.
Через два месяца он смог устроиться уборщиком. Неофициально. За дневную оплату. Маленькую дневную оплату. И это словно возвысило его, подняло над всеми тунеядцами. Он снова живет, ест, как раньше, спит больше и спокойнее. Клим стал забывать ходить на биржу труда, отмечаться в толстой потрепанной тетради, означавшей его несостоятельность и леность.
Вскоре, скрываясь под широкими зонтами, брызгая стекающими каплями дождя, к нему домой, постучавшись, заходят трое сотрудников социальной службы. Один невысокий и худой, двое рослых и широких. Костюмы их и глаза черны, а улыбки желтозубы. Кивают, представляются, показывая краснообложечные удостоверения в вытянутых худых и мускулистых руках, обтянутых мокрыми рукавами костюмов. Натоптав грязи и налив дождевой воды в прихожей, Худой спрашивает, могут ли они пройти, поговорить, обсудить «Ситуацию» Клима, а потом, кашлянув один, второй раз, все проходят не разувшись. Каждый по очереди плюхается в кресло и диван, прося кто чашку чая, кто ― кофе, а после, среди завихрений дымки от трех горячих чашек с остатками чая и кофе, Худой начинает разговор. Голос его неожиданно высок и пискляв в тепле комнаты, после кипятка напитка.
«Вы – Клим К., тунеядец, холост, бездетный и т.д.?» Ответ короток и утвердителен. Но сначала позабыв, теперь Клим восклицает, что он не тунеядец, он работает уборщиком уже неделю. Смотрите: деньги в кармане ― ежедневные выплаты! И при этих словах нос его, голова и голос вздымаются ввысь, словно указывая на допущенную ошибку. Не сметь называть его тунеядцем, исправился он, осознал вину и вернул, благодаря честолюбию, свое уважение и гордость! Клим дышит глубоко и громко, широко раздуваются грудь и живот.