Страница 10 из 11
В самом титуле русского царя отражена идея спасительного собирания земель и народов за единой государственной православной оградой: «Император и самодержец Всероссийский, Московский, Киевский, Владимирский, Новгородский; Царь Казанский, Царь Астраханский, Царь Польский, Царь Сибирский, Царь Херсониса Таврического, Царь Грузинский и прочая, прочая, прочая».
В современной российской «не-империи», отказавшейся от возможности монархического правления, мы видим все те же проблемы торжествующего «зла парламентского правления», цветущие махровым цветом, о которых больше ста лет назад говорил К. Победоносцев. Но в дополнение к ним видим мы и проблемы, о которых К. Победоносцев в то время еще и не подозревал…
Если же говорить собственно о тюрьмах Российской империи, тюрьмах в прямом смысле этого слова, то уровень преступности в стране был тогда настолько низок, что в 1913 году в тюрьмах всей страны содержалось менее 33 000 заключенных. Для сравнения: сейчас у нас, на территории намного меньшей, чем Российская империя, эта цифра, превышает 1,5 млн. человек.
8) Миф о революционной ситуации в Российской империи.
Этот миф сводится к тому, что народ в России был так недоволен царской властью, что «не хотел жить по-старому», а царская власть была настолько слаба, что «не могла управлять по-старому». И так сама собой будто бы сложилась революционная ситуация. И партия, членами которой были исключительно борцы за интересы трудящихся (ничем иным они больше не руководствовались), под знаменем марксизма совершенно бескорыстно, «то есть даром», как говорится в известной сказке, повела народ, не помышлявший ни о чем, кроме революции, вперед к ее осуществлению.
Прежде всего – о тезисе, что «верхи не могли править по-старому». Все вышеизложенное в связи с предшествующими мифами показывает как раз обратное, то есть что власть была сильна: она эффективно управляла страной даже в период войны и способна была в ближайшей перспективе вывести Россию на первое место в мире, сделать ее сильнейшей державой. Это в отличие от революции была объективная тенденция, свидетельствовавшая о процветании России. Поэтому ясно, что и тезис о народе, который был недоволен царской властью и будто бы «не хотел жить по старому», также не соответствует действительности. Народ – народ в целом – не мог не чувствовать, что экономический, социальный и культурный расцвет Российской империи напрямую связан с улучшением жизни ее граждан.
Одним из лозунгов революционеров был лозунг «Землю – крестьянам». И опять ложь, дешевый популизм. 6 марта 1907 года П.А. Столыпин в своей программной речи в Государственной думе, касаясь вопроса аграрной реформы, констатировал, что «правительство поставило себе целью увеличение площади землевладения крестьян и упорядочение этого землевладения, то есть землеустройство». И эти планы последовательно осуществлялись. Крестьяне, по-желавшие выйти из общины, могли не просто отделиться от нее со своим земельным наделом, но на чрезвычайно льготных условиях получали из государственного земельного фонда новые земельные участки, большие по сравнению с прежними, – так называемые отруба. Причем это не было принудительной мерой, но осуществлялось на основе добровольного волеизъявления крестьян, решивших принять участие в проведении реформы. «В целях достижения возможности выхода крестьян из общины, – говорил П.А. Столыпин, – устранено всякое насилие в этом деле и отменяется лишь насильственное прикрепление крестьян к общине».
По указанию Столыпина был организован всеобщий опрос крестьян. Результаты опроса показали, что 72% не выразили желания покидать общину, которая возникла на Руси еще в древности и была уникальной формой народного самоуправления и взаимопомощи. Но 28% изъявили желание постепенно отделиться, и за 3 года (1908—1910) из общины вышли 1,7 млн. крестьянских хозяйств (а 10,2 млн. – остались в общине).
Аграрные реформы, проводимые П. Столыпиным, не просто давали землю крестьянам, они гарантировали ее получение на льготных условиях. Таким образом, это лишало всякого смысла большевистский лозунг «Землю – крестьянам», с помощью которого революционеры хотели привлечь крестьянство к бунту. Столыпин это тоже понимал. Потому смысл его реформ состоял еще и в том, чтобы, проявив заботу о крестьянстве (и государстве в целом), воспрепятствовать вовлечению крестьян в провоцируемые врагами России революционные процессы. Враги нашей государственности видели в Столыпине мощную преграду на пути осуществления своих разрушительных планов. Столыпин сознавал, что эта его политика грозит ему смертью. На него было совершено 11 (sic!) покушений, но он, несмотря ни на что, твердо и мужественно шел по пути служения Отечеству. Шел, ясно сознавая опасности, сопряженные с выполнением своего высокого долга: «Я понимаю смерть как расплату за убеждения», – сказал он. И он прошел свой путь с честью и достоинством, не устрашившись, принеся себя в жертву, ибо в священной государственности «Нет больше той любви, как если кто положит душу свою за друзей своих» (Ин. 15:13).
Итак, политика, проводимая в России, активно защищала интересы «низов». Да, были бедствия, были проблемы, но с ними власть справлялась, действуя в интересах всего народа, в интересах государства, проводя смелые реформы, которые давали – иначе и не скажешь – фантастические результаты. И потому на фоне этих постоянных усилий власти сам собой, то есть объективно, никак не мог возникнуть бунт. Но если не было для этого объективных причин, значит, были причины субъективные. Значит, революционная ситуация, не имея возможности возникнуть сама собой, была кем-то инспирирована, организована и профинансирована. В свое время лорд Эктон дал оценку Французской революции, и эта оценка полностью подходит также к революции русской: «Самое ужасное в революции, – писал он, – это не беспорядок, но тайный порядок. Через весь огонь и дым мы вдруг начинаем видеть свидетельства присутствия все просчитывающей организации. Руководители остаются тщательно засекреченными и скрытыми под маской, однако их изначальное присутствие не вызывает сомнений».
Так же, как во Французской революции, в революции 17-го года в России против существующего порядка было использовано смятение – оружие войны, создающей ситуацию, смысл которой задан и понятен только тайным организаторам.
Нашу мысль об Империи как лучшей форме государственного устройства, при котором и верхи и низы, даже в период тяжелейших испытаний, и хотят и могут жить и править без революций и «великих потрясений», проиллюстрируем высказыванием Уинстона Черчилля, в то время военного министра Англии. Этот известный противник России и антимонархист, тем не менее, признавал: «…Ни к одной стране судьба не была так жестока, как к России. Ее корабль пошел ко дну, когда гавань была в виду. Все жертвы уже были принесены, вся работа завершена. Долгие отступления закончились. Снарядный голод был побежден, вооружение притекало широким потоком: более сильная, более многочисленная, лучше снабженная армия сторожила огромный фронт, тыловые сборные пункты были переполнены людьми. Алексеев руководил армией и Колчак – флотом. Кроме того, никаких трудных действий не требовалось: только оставаться на посту и давить на широко растянувшиеся германские линии. Удерживать, не проявляя особой активности, слабеющие силы противника на своем фронте. Иными словами, держаться – вот все, что стояло между Россией и плодами общей победы… В марте царь был на престоле, Российская империя и русская армия держались, фронт был обеспечен и победа бесспорна. Согласно поверхностной моде нашего времени, царский строй принято трактовать как слепую, прогнившую, ни на что не способную тиранию. Но анализ 30 месяцев войны с Германией и Австрией должен был исправить эти легкомысленные представления. Силу Российской империи мы можем измерить по ударам, которые она вытерпела, по бедствиям, которые она пережила, по неисчерпаемым силам, которые она развила, и по восстановлению сил, на которое она оказалась способна.