Страница 3 из 81
Кому было по силам догадаться о её пронзительной стыдливости? Кто мог оценить её мужество?
Она вдруг резко ступила в сторону, странно неуклюже и криво поставив стопу, и упала на колено.
- Это шутка? – он смотрел на неё, словно размышляя над законом тяготения.
- Не могу встать... – она улыбнулась ему загнанно, – каблук по корню скользнул – нога подвернулась.
- Играется! – сказала за спиной Енбаева.
Он глядел на полуголую взволнованно подтянувшуюся девушку, и Алик произнесла виновато:
- Я, кажется, вывихнула ногу...
Она оперлась на его локоть и встала на левую стопу, но, попытавшись шагнуть, взмыкнула и закусила губу. Боб и Дэн уже топтались возле, она оттолкнула Боба:
- Твои шутки – застёжку порвал: нога с колодки соскользнула! на вывихнутой ковылять? – слова хлестали злостью, но в душе Алика горячела весёлая снисходительность.
- Я отвезу вас в город, – предложил незнакомец так, будто ему и самому не нравилось, как мало он предлагает. А ей не много ли было того, что она сейчас шагнёт в безрассудство? Даль окажется близкой до беспощадно вульгарного. «Куда? К кому? Что – произойдёт?»
Боком к нему, в независимой позе стояла Галя. Она чуть прищурилась:
- Без малины остались?
- Тут уже прошли и всё собрали, – сказал он неожиданно по-приятельски, словно отдавая должное юмору Гали, которая-то и собрала малину.
Алик обхватила за шеи его и Дэна, и они понесли её к машине. Боб, забегая вперёд, отводил перед ними ветви, и было видно, как ненавидит он тот миг, когда ухватил босоножку.
А Галя и Енбаева смотрели в глаза друг другу, почувствовав острую необходимость в этом. Им было легче от того, что Алик – безнравственная нахалка, и они выцарапали бы глаза любому, кто неопровержимо бы доказал глубину её скромности.
4
На переднем сиденье «волги» она увидела немолодого широкоплечего мужчину в пёстрой рубашке с короткими рукавами. Зеркало отражало его тёмные очки, продолговатое лицо, выступающий ребром как бы сжатый с боков нос. Блондин, садясь за руль, сказал ему с той обходительностью, когда не ожидают возражений:
- Забросим девушку в город? Она ногу повредила.
- Забросим? – переспросил пожилой словно бы в брюзгливом полусне, что выражало подтрунивающую игривость.
Губы Алика слегка тронула улыбка.
- Забросим, закинем, запулим... – проговорил мужчина так, будто начинал читать стихотворение.
Молодой словно обиделся:
- Извиняюсь, мы её не будем забрасывать. Мы отвезём её в город, как положено, – и включил зажигание.
Она положила обнажённые руки на спинку переднего сиденья и смущённо потёрлась носиком о своё запястье:
- Мне неловко... помешала вам искать ягоды...
Человек в тёмных очках сказал серьёзно и веско, будто осаживая с трибуны:
- Не много ли извинений с обеих сторон? – Всё это время он не двинул шеей, и, поглядывая на его лицо в зеркале, Алик подумала, что очки что-то чересчур темны.
Блондин, аккуратно ведя машину по тряской грунтовке, на миг обернулся. Кожа у него была чистая, смугловатая, а во взгляде удлинённых глаз отсутствовала неопределённость.
«Ты вспоминаешь, считаешь, сравниваешь, задаёшься вопросами, – понимала Алик, – и благосклонно глядишь на луговую дорогу. Но зря не опасаешься заблудиться».
Пожилой, ни на сантиметр не повернув голову, спросил:
- Вывих в каком месте?
- Где щиколотка.
- Опухоль? – спросил он, не шелохнувшись, и ей стало ясно, что уже не легкомыслие говорит его устами. Говорила пасмурная тяжесть, и Алика всколыхнуло: «Ведь он же слепой!»
- Опухоли нет... извините... – её тут же покоробило: он понял, за что она извиняется. Как бы устраивая поудобнее больную ногу, пересела, чтобы не видеть в зеркале непроницаемые очки.
Молодой за рулём адресовал ей:
- Пропал ваш денёк на природе! Жалко?
- Жалко. Мне так жалко... – сказала она кротко.
«Волга» выкатила из леса, водитель притормозил перед перегруженным шоссе и, обернувшись, не сразу отвёл глаза от девушки.
Пожилой произнёс густым баритоном:
- Как малину-то не любить… – и добавил назидательно: – Рясная малина – богатые хлеба!
Рясная, пояснил, значит обильная. Уходят, забываются выразительные слова.
Не двинувшись, он спросил:
- А пироги с гречневой кашей и мёдом вы любите?
- Не пробовала… – уронила Алик тоном вины.
Блондин мягко ввёл «волгу» в поток несущегося к городу транспорта. Спутник проговорил, будто изумляясь тому, о чём сообщал:
- В моих родных местах в эти дни, бывало, да… пекли пироги с гречневой кашей и мёдом и созывали соседей.
Алику показалось, что водитель втихомолку улыбнулся. Человек же в тёмных очках заговорил, будто ссорясь:
- Чтобы вам ещё больше стало жалко, чтобы вы очень жалели об этом дне – вы должны с нами пообедать! – и адресовал парню: – А, Виктор?
«Викто-ор!» – мысленно повторила она, перенося ударение на второй слог.
Следя за дорогой, блондин сказал девушке:
- Насчёт вашей ноги… Лонгин Антонович может из дома позвонить врачу. У него лучшие в друзьях.
«Лонгин» похоже на ангину, мелькнуло в уме девушки.
- Записано в святцах, часто встречалось у староверов, – сказал человек в очках, привыкший, что его имя кажется странным, – в юности, а я на три года моложе советской власти, мне бывало неприятно.
«Ему пятьдесят четыре», – мимоходом отметила Алик, встретила в зеркале взгляд водителя. Оба прислушивались к иному, к своему напеву.
Виктор двинул баранку, глядя в задний борт мчавшегося впереди «газика» и намереваясь его обогнать.
- А вас как зовут?
- Алик, – вырвалось у неё.
- Ага, – заинтересовался Лонгин Антонович, – и если кто-то собрался с вами в кино, он говорит: иду в кино с Аликом?
- Да.
Виктор, не спеша обгонять «газик», поднял глаза к зеркалу и обменялся с нею улыбкой. Пожилой между тем говорил:
- Александра? Алла? Альбина?
Ему ответили, и он так, будто это вытекало из ответа, уведомил:
- Едем к нам на воскресный обед.
«Волга» катила по улицам города.
- Ну… я не могу… – пролепетала Алик с выраженной нерешительностью.
Машина встала в тенистом переулке, над нею нависала заматерело-глухая состарившаяся листва деревьев, за которыми в некотором отдалении были видны внушительное закрытое парадное и барельеф над ним: кажется, античная богиня. Не сказать, чтобы казённо-индустриальный, неуютный город насчитывал десятки таких зданий.
5
Лонгин Антонович обратился к Алику:
- Как ваша нога? Пошевелите-ка! Нажмите на щиколотку – больно? Можете наступать?
- Кажется, смогу... наверно, растяжение.
Виктор обошёл машину и хотел открыть дверцу Лонгину Антоновичу, но тот обронил:
- Не мне!
И тогда была распахнута другая дверца. Молодой человек, наклонившись, галантно подставил руку девушке. Она оперлась на неё в мысли о некой заграничной мелодраме, которые пропускали иногда на советские экраны. Девица, повредившая ногу, доверчиво принимает помощь богатенького слепого и его племянника, слепой оказывается главой мафиози, племянник же...
Она взглянула в глаза Виктору брыкливо и, наслаждаясь своей несправедливостью, презрительно. Её тревога бежала впереди неё и спрашивала: где справедливость, если эта детски сияющая кожа, это приманчивое мужество пошленько обманут?
Тем временем хозяин неспешно, немного неуверенно вылез из автомобиля. Сухощавая с широкими плечами и узкими бёдрами фигура сохраняла стройность. Густые русые волосы перебивались сединой. Чёрные очки отвлекали внимание, но можно было заметить чувственность твёрдо очерченного рта с длинной верхней губой. В этом лице интеллигента выдавала себя порода.
Он повернулся – очевидно, угадывая, где стоит девушка.
- Обед с очаровательной гостьей! – произнёс в неподдельном удовольствии. – Я и сам знаю, вы восхитительны! И по обращению Виктора чувствую…