Страница 77 из 89
27 июля 1935 года в Финском заливе Б-3 вышла в учебную атаку на линкор, шедший под флагом начальника штаба КБФ Исакова. С линкора лодку заметили лишь тогда, когда она вошла в «мертвый угол» и отвернуть уже было нельзя. Таранный удар на линкоре почти не ощутили. Лодка же попала под огромные линкоровские винты. Гибель ее была мгновенной. Только воздушные пузыри да нефтяное пятно недолго обозначали место трагедии.
Потом выяснилось, что виноват был не только Голоднов, но и тот, кто стоял за спиной Исакова на мостике линкора. Если не ошибаюсь, это был Ворошилов, некомпетентно вмешавшийся в управление кораблем. Однако всю вину за гибель Б-3 Исаков взял на себя.
Даже в те весьма немилосердные годы военное ведомство не стыдилось отдавать долг памяти погибшим воинам. В центральных газетах был опубликован список жертв и сообщение ТАСС: «25 июля с. г. в Финском заливе во время учений Балтийского флота, при выпол нении сложного маневрирования, на подводную лодку Б-3, находив шуюся в подводном положении, наскочил надводный корабль. Лодка затонула. На лодке находилось 55 человек команды и курсантов морских училищ. Люди все погибли.
Лодка Б-3 – старого типа «Барс», постройки конца империали стической войны (вступила в строй в 1917 году).
Правительство постановило выдать семьям всех погибших коман диров и краснофлотцев по 10 тысяч рублей единовременно каждой и установить персональные пенсии. Приняты меры к подъему лодки. Похороны погибших будут произведены в Кронштадте с надлежа щими воинскими почестями».
– Если рассказать, как мы жили и как мы плавали, – усмеха ется Пышнов, – современные подводники просто не поверят.
Холодильников не было. Питались консервами. Пресной воды хватало на 21 сутки, потом протухала. О приборах регенерации воз духа и не помышляли. Определяли его годность для дыхания дедов ским способом:
– Боцман, чиркни спичкой! Горит или нет?
– Так что трешшит!
Спичка шипела, но от нехватки кислорода не загоралась.
– Пора всплывать!
И всплывали, и плавали. А что делать? Пока не построили новые лодки, надо было плавать на стальных гробах. Надо было учить моря ков, сохранять кадры. Подводное плавание, как и любое непрерывное производство, не начнешь с нуля… Мы знали – строятся новые корабли. И мы их дождались.
Мне выпала честь быть первым командиром новейшего подвод ного минного заградителя Л-3. Того самого, на долю которого в годы Великой Отечественной войны пришелся едва ли не самый крупный счет побед – 28 потопленных кораблей и транспортов. Эта лодка стала гвардейской, о ней написаны книги, ее рубка стоит на поста менте в Балтийске… Ну а мне пришлось испытывать ее на проч ность в глубоководном погружении. Представляете себе, что такое отыскать в мелководье Финского залива глубину в сто метров?! Я отыскал!
И Пышнов зашелся тихим счастливым смешком. Он прихлопнул себя по коленям худых стариковских ног, засунутых в глубокие валенки. То было невидимое миру командирское счастье; то была одна из его моряцких удач. Вообще, он очень везучий человек. На звать его счастливым? Боюсь, многим его счастье покажется куском ржаного подводницкого сухаря или ломтем черного сырого лагер ного хлеба, лежащими рядом с пирожным. И все ж таки в том – «красном» – периоде его жизни он был по-настоящему, по-челове чески счастлив. Работа, прекрасная мужская работа, к которой он рвался с детства, – корабли и море! – доставшаяся по наследству от отца, деда, прадеда… Еще жена, милая, интеллигентная женщина, врач Нина Ивановна Сперанская. Из рода тех самых Сперанских.
– Скажи, командир, у тебя есть дети? – спросил его Киров, поднявшись на мостик Л-3. Подводная лодка стояла в Балтийском заводе.
– Дочь, Сергей Мироныч!
– А ты ее музыке учишь?
– Нет.
– Зря.
– В музыкальную школу прием ограничен.
– Пойди к секретарю райкома и скажи, что я рекомендовал… А языку учишь?
– Нет.
– Опять зря. Заставь выучить английский; Ну а по секрету мне можешь сказать – на лодке твоей все советское?
– Все, Сергей Мироныч, кроме воздуходувок.
– Ну ничего. И воздуходувки научимся делать. Счастья тебе, командир.
Они и жили по соседству. Киров на Каменноостровском про спекте, а Пышнов в угловом доме, что на набережной реки Карповки, в том самом, где квартировал когда-то изгнанный с флота Ризнич.
К концу тридцатых комбриг Пышнов – один из самых видных подводников Балтики. Вместе с другими авторитетными моряками его приглашают в Кремль, к Сталину, на совещание о перспекти вах подводного флота страны.
– Заранее сфотографировали. Потом сверяли в каждом кори доре. Пока до зала дошли, нервы все в пружину сжались. Дали мне слово. А я ничего умнее не придумал – все страх подлый! – возьми да и заведи речь о тапочках. Что палуба на лодках хоть и рифленая, но скользкая, и подводникам нужна специальная обувь – тапочки на кожаной подошве… Тут Ворошилов нажал кнопку звонка: три минуты истекли. Сталин остановил: «Дай закончить. Его прорвало…» Так про все наши беды и сказал. Обошлось. А на память о той встре че остались две пачки «Герцеговины Флор».
И он улыбнулся боязливо и радостно, как мальчишка.
Он не спешит переходить к черной полосе. Он хочет побыть еще комбригом, моряком…
Любил приезжать к Пышнову в бригаду писатель Леонид Собо лев. Поражался неистощимому подводницкому юмору. В память о тех встречах – цикл веселых рассказов из жизни капитана 2-го ранга Кирдяги. Пышнов подарил мне еще один, который вполне бы мог прозвучать из уст соболевского балагура.
– Вдруг московскому начальству показалось, что подводников очень уж балуют. И то у них, и это. И кормят, как в ресторане. При слали полковника-инспектора, чтобы тот на месте разобрался, в чем у нас избыток роскоши. Посадили мне его на лодку, и комбриг шеп нул на ухо: «Качни его, чтоб потравил, как кит».
Вышли в море. Встал к волне лагом. Качает весьма ощутимо. Даже слишком. Шторм собирается. Гость мой побледнел, с лица спал. А море не на шутку расходилось. Погрузился. Лег на грунт. Там и на 60 метрах покачивало. Инспектор сам не свой, ко всякому шороху прислушивается: «Слышь, капитан, вроде бы кто-то за бор том шепчет?!» Я ему на магнитный компас показываю: «Видите, стрелка слегка ходит. Грунт каменистый, вот нас течением и водит». Вроде бы убедил.
Лежим на грунте. Всплывать нельзя. Угодишь под такую волну, что электролит из баков выплеснешь. Уже и дышать тяжело. Все признаки отравления углекислотой: потливость, зевота, слабость, апатия… Что делать? Иду по отсекам, подбадриваю людей. Вдруг кто-то с койки за руку хватает: «Умираю, умираю…» Полковник-москвич. «Капитан, высадите меня на берег!…» – «Куда ж я вас выса жу? Справа – Финляндия, слева – Эстония». – «Умру…»
Вижу, умрет. В возрасте человек. Приказал всплывать. Всплыли удачно. Вытащили инспектора под шахту рубочного люка – под свежий воздух с ледяным душем. Так он потом в своем акте нам не только ничего не урезал, но и прибавил кой-чего.
Пышнов снова тихо смеется. Беззубый рот его растягивается до ушей, отчего он разительно походит на доброго диснеевского гнома. Свет в его голубых глазах гаснет враз, и враз лицо каменеет. Оно становится страшным. Передо мной маска зэка.
Пятнадцать лет испытывал Пышнов зыбкую судьбу подводника. Вековой моряцкий опыт предков, живший в его крови, «фирменные» знания, которые он успел получить за два года Морского корпуса, врожденная осмотрительность и предельная собранность– что еще? да, конечно же, счастливая звезда– все это позволило ему выжить под водой, не взорваться с аккумуляторными батареями, не угодить под чужой форштевень, избежать еще множества прочих опасных подводницких «не»…
Он и не догадывался, что главная опасность грозит ему не на море, а на берегу.
Впрочем, догадывался. Окна его дома на Каменном острове по ночам тридцать восьмого года горели тревожным, нездоровым светом. Ждали. Ждали, когда взревет у подъезда полуночный мотор, и лязгнет двер ца, и забухают по лестнице тяжелые шаги…