Страница 15 из 17
– У меня такие же мысли, – осторожно ответил калмык.
– Какие у тебя, колхозника, могут быть мысли? – неожиданно рубанул Раппопорт.
– Как ты меня назвал?! – белки узких глаз резко воспалились.
– Потому что фуфло ты двинул! – не растерялся мошенник.
– Какое фуфло? – буксанул калмык.
– Только заднюю сейчас не надо включать. Ты сам сказал, что у тебя есть мысли.
– Ну?
– Что ну? Чтобы иметь эти самые мысли, надо уметь мыслить.
– А я мыслю! – рычал бандит.
– Ну, как же ты, Балданушка, можешь мыслить, если даже не знаешь, что это такое?
– Как не знаю? Знаю! – не отступал калмык.
– Хорошо. Тогда скажи, что такое мышление?
– Эта… – промямлил вконец запутанный Бал-дан.
– Не знаешь? Во! Это даже Вася знает, – Раппопорт подмигнул чиновнику, уже будучи осведомленным о его дипломе философского факультета с отличием.
– Мышление – есть рациональная способность структурировать и синтезировать дискретные данные путем концептуального обобщения, – не моргнув глазом, выдал чиновник.
– Ну, видишь, всё как просто, Балданушка, – Раппопорт снисходительно похлопал по плечу калмыка. – Ты хоть запомнил или еще повторить?
Калмык промолчал, но обиду закусил, прицелившись на отместку своему сожителю. А Раппопорт продолжал разглагольствовать о судьбах нации, не замечая всполохов злых раскосых огоньков.
– Страна дебилов! – распалялся мошенник. – Здесь же девяносто процентов – это быдло.
– Подожди, – рявкнул Балдан. – Подожди! Вот мы втроем сидим. Девяносто процентов быдло? Это ты к чему сейчас ведешь?!
– Ну, а ты сам кто такой? – взвизгнул Раппопорт.
– Я не понял, он меня быдлой назвал?! – подскочил со шконки калмык, призывая общественность в очевидцы.
– Да не волнуйся, быдло тоже люди… – попытался реабилитироваться Раппопорт, и, сопоставив угрозы и риски, судорожно рванул головой в сторону подальше.
Но было поздно. Калмыцкий кистень из костей и кожи перекраивал и без того мало приличный портрет мошенника. Хата замерла, затаив дыхание, ожидая продолжения. Но бандит увлекаться не стал. Раппопорт, закинув голову, чтобы не расплескать кровь из разбитого носа, пошкандыбал утираться на дальняк.
К генеральской форме Слава Раппопорт всегда относился с чрезмерным пиететом. Наверное, сказывалось, что генералом был его дед Моисей Раппопорт, заведовавший снабжением рабоче-крестьянской армии. В 1936 году за пару отправленных не по назначению эшелонов с мукой Моисей Абрамович пал жертвой сталинских репрессий. Бабушка Славы, на которой числилось две дачи в Переделкино и три квартиры на улице Горького, поневоле переехала в Соликамск, откуда уже не вернулась. Их сын, не желая быть родственником врагов народа, написал отказную от сгинувших родителей и поменял фамилию. Своим детям он поведал о легендарном дедушке, лишь когда его имя появилось в списках реабилитированных мучеников сталинского террора. Подрастающий Вячеслав был слезно тронут, вернув себе наследственную фамилию героя, не без прицела, конечно, на заветную эмиграцию в Святую Землю. Однако с развалом Союза мечты об израильском гражданстве померкли на фоне зарева отечественного капитализма. Слава крутил наперстки, фарцевал джинсой, кидал лохов через проходняки. Потом пошли машины: наши, не наши, краденные, отнятые, всякие. Потом замахнулся на оружие и кокаин, но вовремя ужаснулся последствиями посягательств на милицейскую монополию. И Слава вновь ударился в искусство разговорного жанра, без устали помогая гражданам радостно расставаться с наличностью. Лет через семь Раппопорт дышал в полный рост. Жил на Тверской прямо по соседству с конфискованной у бабушки квартирой, обзавелся политическими связями на уровне сотрудников аппарата Госдумы, был своим в мире театра и кино: пил с Калягиным, спал с Гурченко, серьезно задумываясь спродюссировать фильм про дедушку. Тюрьма «подпилила» Раппопорту ноги…
Мошенник, ослепленный собственным талантом обосновывать необоснуемое, воспринял новых соседей по новой жизни как скопление тех же лохов, только очень злых и примитивных. Это восприятие спустя уже неделю заключения заставило Славу окончательно обнаглеть и расслабиться. Камерных быков Слава начал называть «лошарами», что моментально вернулось Раппопорту пацанской предъявой. Слава перед лицом возмездия пояснил спортсменам, что «лошара» – это такая маленькая лошадка скандинавского эпоса – символ скорости, мужества и плодородия. Последняя ипостась была выражена мошенником непечатно-смачно, что вконец развеяло все претензии к Раппопорту. Единственное, к чему Слава привык не сразу, так это к отказу от неполиткорректных слов: чувствуешь, сзади, чепуха, впросак, место, очередь и так далее, – что в тюремном контексте имело похабную подоплеку. Но и здесь Слава не терялся. Однажды для профилактики его забросили в пресс-хату: три атлета, натасканные операми, парочка нечистых на руку клерков – пассажиров случайных, тихих и почти безмолвных. За Славу взялись на совесть. Бить в тюрьме нельзя – не по понятиям, но случается всякое. Основная задача – держать человека в постоянном животном страхе лютой экзекуции за каждое «неправильное» слово, неверный шаг и даже за трусы короче семейных. Специалистов подводить хрен к носу, с черными поясами и кэмээсами хоть отбавляй. Слава потерял аппетит, не слезал со шконки, расчесывая свою обострившуюся от нервяков экзему. И месяца не прошло, как Раппопорт уже всерьез подумывал идти сдаваться следствию, лишь бы сорваться от своих недобрых попутчиков.
На очередной прогулке Слава робко курил под колючкой с менеджером Васей, жалуясь на невзгоды бытия. Рядом приседал боксер Вова с погонялом Булочник, оперской до носков.
– Вот почти уже год сижу, – вздохнул Слава. – А никак не могу одуплиться.
– Ты сейчас чего сказал? – Булочник пружиной вынырнул между Раппопортом и Васей.
– Володь, ну, эта… Ну, то, что не одуплился я еще, – лепетал Слава, прикидывая, где он дал маху.
– Мы в тюрьме сидим, а ты здесь такие слова кидаешь. Я с тебя как с понимающего спрашивать буду!
– За что? – ужаснулся мошенник.
– Знаешь, что такое одупляться?
– Нет, – развел руками Раппопорт.
– Одупляться – это в ж… Почему мы – порядочные арестанты должны терпеть твои косяки?
На повышенный тон и отдельно расслышанные слова подтянулся остальной состав сучьей сборной. Ашот, стрелок из кингисеппской братвы, вломивший подельников, хрустнул позвонками, разминая шею и, окинув Славу презрительным взглядом, гордо поделился с публикой: «А я, как присел, только через три года одуплился».
– А я еще на малолетке, – признался второй качок.
Слава понял, что он их сделал.
– Так, вы чего, – расправив плечи, взревел мошенник. – Получается, пидоры!
– Что ты сказал? – заревел Ашот. – Я тебе, сука, сейчас кадык вырву!
– Пацаны! Хотя какие вы пацаны? Петушата, не кипешуйте. Это кореш ваш лепший слил, с ним и разбирайтесь, кто пидор, кто сидор. Но, чтобы вконец с вами не зафаршмачиться, давайте кушать отдельно. Как ни как, в тюрьме сидим, – сплюнул Слава и ушел в сторону.
Через час хату разбросали. Раппопорт задышал ровно, но следствию все-таки сдался.
Через четыре года он, чужой и забвенный, возвращался в столицу на перекладных электричках. Чтобы вернуться в свой прежний мир, нужны были подъемные, которых не было. Временное пристанище Слава нашел у бывшего сокамерника – отставного генерала танковых войск, год отсидевшего за незаконное переоформление под коттеджное строительство танкового полигона. Генеральская форма Раппопорту пришлась к лицу. Через пару дней размышлений Слава решил начать с автомобильного бизнеса.
И вот, неделю спустя, Раппопорт в форме генерал-лейтенанта танковых войск гонял воздух возле ворот с большими выпуклыми звездами воинской части, какой именно – Слава имел очень мутное представление. В руках мошенник держал кожаный портфель, перехваченный двумя ремнями с застежками. Пять минут ожидания, и у ворот остановился новенький черный «Порш Кайен», загруженный тремя чеченцами. Но из машины вышел только один, косолапой походкой борца приблизившись к Раппопорту.