Молчи обо мне

Лука перехватывает меня одной рукой и запросто, как будто я соломенная, несет на кухню. Во второй руке у него огромный пакет.

— Где Хельг? — спрашивает на ухо, пока я помогаю ему избавиться от пальто.

— Спит, — почему-то шепотом отвечаю я.

И оказываюсь сидящей на столе с широко расставленными ногами.

— Я думал о тебе весь день, — теперь тоже шепотом куда-то мне в шею.

Выгибаюсь, завожу руки за спину, бесстыже подставляя себя под его губы.

У нас нет времени на долгие прелюдии и нет желания терпеть, играть в показательный секс на несуществующую камеру. Нам просто голодно друг до друга, словно его не было целую вечность, словно я — Элизабет, которая ждет своего Уилла Тёрнера на берегу необитаемого острова, а в единственный день в году, когда Капитан летучего голландца может ступить на твердую землю, мы просто растворяемся друг в друге, сталкиваемся на колючих рифах желания и забываем обо всем остальном мире.

Пиджак Луки валится на пол, мои руки чуть не рвут несчастную футболку под ним.

— Ты нарочно одеваешь то, что простому смертному без ножниц не снять? — злится мой мужчина, пытаясь выудить меня из комбинезона.

Я нервно трясу головой, сама вынимаю руки из рукавов и приподнимаю бедра, чтобы Лука стащил комбинезон до колен. Мазок пальцами у меня между ног, довольная ухмылка — и упрямый толчок бедрами.

Он входит до самого конца, до распаляющего похоть шлепка яйцами об мою задницу.

Выдыхаю, в последний момент проглатывая крик удовольствия.

Лука закрывает мой рот губами, но это сложно назвать поцелуем: мы глотаем крики друг друга, то и дело ударяемся зубами, до боли кусаем губы. Я знаю, что голодная самка во мне ликует, чувствуя под пальцами разодранную в кровь спину, и заслуженно принимаю увесистый шлепок по заднице, когда Луке надоедает терпеть.

Мне нравится принадлежать ему.

Быть абсолютно слабой, чувствовать сильную руку, даже если она иногда будет оставлять отпечаток пятерни на моих ягодицах.

Это — только наше. Подчинение и желание быть покоренной, взятой.

В конце концов — намертво прижатой к его груди, когда мы в унисон сливаемся в одном на двоих стоне удовольствия.

— Боялся, что разбудим Хельга, — посмеивается Лука, пока я прижимаюсь губами к красным полосам на его плечах. — Не смог бы остановиться. Ехал к тебе со стояком, как школьник.

Я, как раскаявшаяся кошка, зализываю оставленные мной же раны, но не собираюсь просить прощения ни за одну из них.

Лука помогает мне одеться, но я слишком разомлела, чтобы твердо стоять на ногах и, как маленькая, сразу двумя руками держусь за его локоть.

— Давай останемся тут до следующих выходных? — предлагает Лука, выкладывая из пакета рыбу, мясо и кучу свежих овощей. — Втроем.

‍‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‍— У меня заседание финансовой комиссии, — на всякий случай напоминаю я, хоть от перспективы быть вместе еще целую неделю приятно щиплет глаза.

— На нее я тебя отпущу.

— Но Хельг…

— Женя, мне тридцать пять, я справлюсь с нашим ребенком.

Мы пересекаемся взглядами, словно два вора, которые в полной тишине нащупали руки друг друга над желанным сокровищем.

Он не сказал это нарочно, чтобы покрасоваться и записать себе дополнительные очки.

Он просто… вот такой.

Все воскресенье мы проводим буквально как два тюленя: валяемся в кровати, изредка переползая на диван, чтобы поиграть с Хельгом, и пару раз, накинув теплые вещи, выходим во двор, где в три пары рук лепим кривого снеговика с картонным носом. Лука даже жертвует свой шарф, чтобы бесформенная груда снега хоть немного напоминала снежного человечка.

А вечером, когда сын буквально отключается от переизбытка впечатлений, валяемся на полу перед камином: пьем чай с лимоном и имбирем, едим вафли с шоколадным крем-сыром и просто разговариваем. Обо всем на свете: о работе, фильмах, музыке. И как-то незаметно начинаем строить планы на будущее: куда сходим, какую кухню попробуем, куда поедем отдыхать летом. Так смело, что я чувствую неприятный холод между лопаток и ежусь.

Лука сразу замечает это и накидывает на меня еще один плед, потирает поверх него плечи, разгоняя кровь. Я не знаю, как сказать ему, что боюсь жить. Что за эти годы приучила себя жить по расписанию, где весь день расписан буквально по минутам: работа, ребенок, опять работа, быт, ребенок, работа, ребенок… Петля бесконечности, замкнутый гоночный трек, по которому я езжу на старенькой дрезине, потому что не хочу рисковать в гонке за счастье. А все наши планы — это словно сесть с дамской сумочкой в поезд без маршрута.

И самое главное.

Артем.

Он словно где-то поблизости. Его запах все время здесь. Его слова отголоском в ушах, эхом, которое не дает расслабиться. Зачем я согласилась на нашу встречу? Потому что так правильно, потому что у моего сына должен быть отец. Но что делать мне, если каждая наша встреча будет рушить мое с таким трудом выстроенное спокойствие?

— Я говорила с отцом Хельга, — все-таки признаюсь я. Страшно, что Лука не так поймет, услышит дрожь в моем голосе — и наши спокойные дни закончатся, так толком и не начавшись.

— Даже не сомневался, — спокойно говорит Лука.

Перекатывается на спину и тянет меня за собой, чтобы я распласталась на его широкой груди. Тут, под ладонями, спокойно и уверенно стучит его сердце — словно мой личный метроном.

— Женя, любое твое решение — это только твое решение.

— И тебе даже не интересно, что я решила?

Он пожимает плечами, снова притрагивается к моим волосам, вынуждая наклониться к его лицу на расстояние разделенного дыхания.

— А ты уже что-то решила?

Я ничего не решила и точно знаю, что не хочу ничего решать.

Не сегодня, не когда мы совершенно голые под ворохом покрывал — и каждый неосторожный шум может разбудить тревогу, которую я чувствую подкожно, как старики чувствуют непогоду ноющими суставами.

— Я решила, что подумаю обо всем этом завтра, — беспомощным шепотом в его губы.

Мне по силам разгадать эту головоломку.

Но в другой день.

Сегодня я буду пьяной своим мужчиной.

Глава шестьдесят девятая: Холостяк 

Всегда есть моменты, когда нужно побыть одному.

В моей жизни они — большая редкость, но, если накатывает, я прячусь от мира в свой личный бункер глубоко в душе, где меня никто и никогда не достанет. Научился этому еще давно, в те времена, когда не был ни успешным, ни богатым, на мне не было татуировок — и женщины всегда выбирали не меня. Лет до двадцати, кажется, я всегда был тем самым парнем, которому не дают красотки, потому что заикался, путался в словах и не умел красиво ухаживать.

Сейчас уже не вспомнить, что послужило катализатором моих перемен, но, кажется, очередная неудача, очередная девушка с претензией на интеллект, которая оказалась просто картонной дурилкой, коробкой с опилками, в которых не было ничего, даже испорченной карамельки.

А я ведь ее любил. Как умел: оберегал, помогал, как дурак тянул на себе часть быта, чтобы ей было комфортно, чтобы у Ее Величества было настроение со мной потрахаться.

Когда Принцесса ушла, я напился. Несколько дней бухал до синевы.

Потом отошел, взял себя в руки и понял, что пора что-то менять.

И как-то все пошло вверх: работа, карьера, деньги.

Жизнь становилась качественней, рестораны — дороже, а телки — красивее.

Одно всегда было неизменно: меня использовали. Всем было что-то нужно от бедного Артемки. Лиза, модель, хотела мои деньги. Маша, модный фотограф, прямым текстом сказала, что хочет, чтобы я спонсировал все ее поездки «в погоне за вдохновением». Оля херачила борщи, кормила меня, как свина на убой, и закатывала феерические скандалы, если я задерживался с работы. Нина… Нина была умницей, в двумя высшими, золотыми мозгами теоретика и абсолютным отсутствием хотя бы задатков ведения быта. Нина хотела за меня замуж, потому что ей со мной было хорошо: пока она сутками пряталась за горами литературы и писала кандидатскую, я пахал, готовил, убирал и, как дурачок, выпрашивал секс.