Страница 10 из 13
Все тренеры, сменявшие друг друга в «Зените», работали с ним и боялись с ним расстаться. Тем более что спортсмены – люди суеверные. Артем Григорьевич Фальян, например, на всех выездах требовал люкс в гостинице и… чтоб номер был только 8! И у Моти он всегда жил в люксе под номером 8. Мотя звонил заранее в гостиницы, договаривался, там с люкса отдирали табличку, вешали требуемую восьмерку, потом снова меняли.
Помогал он безотказно и тем, кто давно в команде, и тем, кто вчера приехал и еще неизвестно, насколько здесь задержится. И в возрасте за семьдесят он оставался молодым по духу человеком. Мотей его переставали называть и начинали величать по батюшке, когда приходило время выдачи формы. Форму тогда выдавали раз в год, была она товаром дефицитным даже в командах высшей лиги…
И вот недели за две до дня Х футболисты начинали: «Матвей Соломонович, может, вам портфельчик поднести?» – или еще какие-то шуточки отпускать в этом духе. Дня за два до раздачи формы у Моти портилось настроение. Он понимал, что ему предстоит титанический труд. Мотя не был склонен к ведению гроссбухов, но вел, куда денешься? Почерк у него был своеобразный. В его администраторский талмуд все записывал наш оператор Женя Дубов, Мотя писанины не любил. Же́не он диктовал, знал все наперечет, держал все в памяти, но мог и свериться с записями. Мотя делал пометки на настольном календаре. Я мог подделать любой каллиграфический почерк, а вот Мотины каракули – с трудом. Как-то вечером зашел я в Мотин кабинет на базе (мы с ним дружили, и ключ от кабинета он мне давал), долго изучал его обрывочные записи, почерк…
И написал на листке календаря следующим днем: «Выдать Казаку бутсы». Очень старался почерк подделать, хотелось мне друга разыграть. Утром приезжает Мотя, я захожу к нему, сижу жду. Вижу – прочитал. Задумался, перевернул несколько листков назад, размышляет. И происходит у нас такой диалог:
– Мотя, ты не собираешься исполнять обещанное?
– Да что я тебе обещал?!
– Ну как же, мы с тобой договаривались, ты обещал бутсы мне выдать, записал даже, помню, на сегодня.
– Да когда это было???
– Да вот, помнишь…
– Да с какой стати я должен выдавать тебе бутсы?!
– Ты же сам написал! Почерк твой?
– Мой…
Матвей громко кричит: «Дубов, иди сюда, неси мои талмуды!» Дубов приносит гроссбухи, изучал их Мотя часа два. Матвей уже склонялся выдать бутсы, но его пугало, что ребята увидят, что происходит, начнутся вопросы: может, всем дают… Мотя был человеком слова, завернул бутсы в какой-то пакет, принес мне: «Кому-нибудь скажешь – убью!» Я спрятал пакет в шкаф, решив вечером ему вернуть эти злосчастные бутсы. Но до вечера они у меня не долежали. Часа через два прибегает Матвей: «Я все проверил, ну не должен я тебе бутсы выдавать, все ты получил, что положено!» Пришлось покаяться и все ему вернуть.
А на ту шутку он ничуть не обиделся, хохотал долго. Сам любил кого-нибудь разыграть.
Вспоминается еще один случай – в самолете. Мотя расположился в кресле сзади меня и уснул. Стюардесса ходит все время около нас и поглядывает на него. Я говорю:
– Девушка, что вы ходите, мешаете спать? Это же Ростислав Абрамович Плятт!
Девушка на шутку с отчеством ни малейшего внимания не обратила, радостно отвечает:
– Да вот и я вижу – сам Плятт, не знаю только, что бы ему приятного сделать.
«Обучаю» девушку, зная Мотины слабости:
– Принесите ему чашечку кофе, пирожков горячих.
Через пару минут все это ставят перед проснувшимся и недоумевающим Мотей. Причем, судя по приятному запаху, это не тот кофе, что пассажирам подают. Тот доволен, но подвох чувствует и посматривает на меня.
Я ему шепотом говорю:
– Ты, главное, рот не раскрывай.
Ну, этого Мотя не мог. Понял он все быстро и принялся заигрывать со стюардессой:
– Вот, привязался к этим шалопаям-футболистам, решил с ними в Ленинград прилететь. Тем более что у меня там два творческих вечера….
Стюардесса сообразила, нам тоже принесли хорошего кофе. Хуже стало, когда пилоты попросили у народного артиста автограф. Пришлось мне подделывать, взял грех на душу. Сам «Плятт» был в шоке, когда у трапа его встречала черная «волга» – летчики вызвали для народного артиста. Отступать было некуда.
В самолетах – а летали-то мы постоянно – Мотя засыпал мгновенно. Я ему даже иногда завидовал. В начале семидесятых летали на Ан-10, а там толком и кабины-то не было, пилоты сидели практически вместе с пассажирами. Вот они вышли покурить (тогда это разрешалось), и слышу, один другому говорит: «Сегодня повезло, шума моторов не слышно. Мужик один в первых рядах храпом все заглушает». Пригляделись – Мотя! Он и стоя мог спать. А мог и не спать, если обстановка требовала. Как-то в Донецке была нелетная погода, рейс всё откладывали, он провел в аэропорту трое суток! И в итоге сумел организовать дело так, что рейс из Симферополя залетел за нами в Донецк. Я его звал в гостиницу отдохнуть, а он отвечал: «Вернемся домой – отосплюсь!»
Дочь у Матвея умерла в тот день, когда у меня родился сын. Оба мы тогда находились в Донецке. Там у «Зенита» была товарищеская игра в День шахтера. Мне позвонили и сообщили счастливую весть. Матвею, видимо, тоже примерно в это время позвонили, только он никому ничего не сказал. А я подошел к Юрию Андреевичу Морозову, тренировавшему тогда «Зенит», и попросил разрешения отметить событие с ребятами, что постарше и поопытнее, пригласив, естественно, весь штаб. Морозов разрешил. Приходим в гостиницу, все накрыто, садимся, нет только Матвея Соломоновича. Потом он пришел и даже извинился, что не сможет принять участия в застолье. Так и узнали. И, конечно, уже не отмечали. После моего ухода Мотя работал в «Зените» лет шесть. Потом его вежливо попросили на пенсию. Он годик посидел дома, а для него это было страшно, но, к счастью, его позвали в «Смену-Сатурн». И там его опыт очень пригодился. До последних дней он оставался веселым, искрометно остроумным человеком.
«Динамо»: сила в движении
В ходе сезона 1975 года «Зенит» чуть ли не полностью обновил состав. Игроков нам привозили буквально пачками, причем из низших дивизионов. Это все стало следствием событий осени 1974-го, уже тогда Герман Семенович Зонин задумал кадровую революцию.
Доходило до анекдота. Приехал к нам защитник Володя Сухарев и недоумевает: «Сижу в запасе во второй лиге, думаю, что делать. И вдруг – приглашение в высшую! Я отказываться не стал». Правда, надолго он у нас не задержался.
Я практически весь тот год играл на уколах. И спас меня переход в московское «Динамо», иначе для моего здоровья все закончилось бы очень плохо.
В «Зените» я был уже ведущим игроком, начало тренировок из-за меня задерживали, пока врачи все процедуры не закончат и меня не отпустят. Впрочем, тренировался тогда я редко – один-два раза в неделю, берегли меня для матчей. Уже потом я понял, что такой график для футболиста губителен. Многие в то время с подобными проблемами просто заканчивали играть. Например, спартаковец Виктор Папаев.
Хорошо, что в Москве доктор Зоя Сергеевна Миронова разобралась и с моими приводящими мышцами, и с изменившей форму костью. Так что переход в «Динамо» стал просто счастливым знаком судьбы.
Меня особо уговаривать перейти в «Динамо» и не надо было. Журналист Олег Винокуров дружил с тогдашним тренером ЦСКА Анатолием Тарасовым и видел мою фамилию в списке на призыв в 1976 году. В Ленинграде-то никто не гарантировал мне, что я смогу служить, играя в футбол.
В сложившейся ситуации вариант с «Динамо» действительно выглядел более привлекательным. Я принес заявление об уходе из «Зенита», в тот момент получал расчет и Павел Садырин. Мы посидели, поговорили, он одобрил мое решение. Я был настолько самоуверенным, что не сомневался – заиграю в «Динамо». Сейчас для меня самого это удивительно, но тогда и тени сомнения не было, что все именно так и получится. Я в «Динамо» уезжал играть с такой странной уверенностью – хотя никто ведь мне никаких гарантий не мог дать. Это я теперь понимаю, что шансов было – пятьдесят на пятьдесят.