Мир госпожи Малиновской

– Этот ваш коллега, – сказала некогда мадемуазель Жуковецкая, невыносимая в своем сарказме стареющей девицы, – производит такое впечатление, словно бы он специально сюда приходит, чтобы учиться манерам. Купите уже ему учебник хорошего тона. Приятельская услуга. Бедолага не решается взять банан, пока не увидит, как его едят.

– А внимательно ли он следит за вами?… Опасаюсь, что тогда обучится слишком хорошим вещам.

– Со своей шпилькой вы промахнулись, – засмеялась она. – Это ведь моя участь – делать все по-своему. Что вы хотите? Нужно же как-то демонстрировать собственную индивидуальность.

– Если она присутствует в той же степени, как у вас, то к чему эти усилия? – ответил он двусмысленно.

На самом-то деле он считал ее расфуфыренной курицей, становящейся в позу, чтобы все уверились в ее глубокой искренности. Она напоминала еврея из анекдота, который ехал в Бялосток, но говорил, что едет в Гродно. Двойная симуляция, характерный симптом истерии.

И хотя тогда Борович не признал правоту мадемуазель Жуковецкой, хотя и находил, что Малиновский, напротив, ведет себя достойно, и даже пытался скрасить его отчуждение, все же было видно, что Малиновский в этой компании чувствует себя неуверенно. Несмотря на его красоту, он не пользовался успехом у женщин, и его обходили все, за исключением госпожи Богны. Он тогда видел в этом лишь доказательство ее деликатности. Его даже позабавило подозрительное замечание мадемуазель Жуковецкой:

– Смотрите, с каким очарованием Богна разговаривает с этим кудрявым эфебом. Не находите, что на фоне той ширмы они представляют собой исключительно гармоничную группу?

Борович тогда просто смеялся: было нечто настолько бессмысленное в контрасте госпожи Богны и Малиновского, что подозрение это могло зародиться лишь в эротически напряженном мозгу мадемуазель Жуковецкой.

И все же она оказалась права. С того разговора прошло лишь месяца два с небольшим, и Малиновский уже во всей своей красе сидел в том же салоне, со слишком высоко поддернутыми брюками, непрерывно болтал о самых простых вещах простейшим из способов и с притворным тактом метал пламенные взгляды на госпожу Богну.

Борович молчал, отвечая междометиями и только на вопросы, обращенные непосредственно к нему. Он мог не напрягаться, поскольку в ответ на замечание Малиновского, что он кажется изможденным, госпожа Богна пояснила:

– У господина Стефана нынче был сердечный приступ. Не станем заставлять его общаться.

– Болезни сердца – вещь весьма досадная, – ответил Малиновский.

Борович подумал: «Идиот».

Еще никогда его так не раздражала эта глупая манера Малиновского говорить вещи обычные, простые и бесспорные. При этом было понятно, что он уверен в полноценности своих слов и не считает их банальными, что эти «открытия Америки» он сделал сам, благодаря своей наблюдательности и разуму. Но это не отменяло отчетливой тривиальности его рассуждений.

– Слишком крепкие морозы затрудняют жизнь, – говорил он например. – Но сильную жару тоже не все выносят.

За ужином Богна все же умело втянула Боровича в беседу. Началась она с современных стилей, после перекинулась на фольклор, и дискуссия вращалась вокруг проблемы целенаправленности и бесцельности искусства, от Древней Греции до нью-йоркских небоскребов и далее. Госпожа Богна полагала, что тут можно увидеть четкую линию прогресса или упадка – но лишь линию, Борович же защищал противоположное мнение. Полагал, что не может быть и речи о неразрывности, что даже наследование или мода подвержены специфическим, характерным для данной эпохи и среды отклонениям.

– Не может здесь быть ни прогресса, ни регресса в устойчивом значении, – доказывал он. – Зрелый стиль расцветает там, где люди приходят к зрелости выразительных и глубоких идей. Стиль – это идея. Это плод духа данной среды, это стремление – скорее выражение стремления – духа к утверждению в среде, это смысл его деятельности, влияния, господства.

Он приводил многочисленные доказательства, довольно глубоко разбираясь в этом. Некогда он даже совершил несколько путешествий и собрал обширный материал для исследования французской, кельтской, рейнской, итальянской и польской готики, о котором он всегда мечтал. Как раз на примере разницы между ними он принялся развивать свою теорию, когда заметил чувственный взгляд, которым украдкой обменялись госпожа Богна и Малиновский. Это словно окатило его холодной водой. Он вспомнил директора Шуберта, как тот посмеивался над покойником Ежерским, который ночами читал молодой жене Гомера.

Потому он неловко добавил еще пару фраз и замолчал.

– Да, – откашлялся Малиновский, – ты чертовски сведущ во всех этих исторических вещах. Надо бы тебе написать какую-нибудь статью.

Богна, должно быть, заметила, что замолчал он из-за нее, поскольку чуть зарумянилась и, желая, должно быть, доказать, что слушала внимательно, принялась развивать тему в подробностях и требовать схожих примеров из барокко. Однако Борович чувствовал себя шутом, а потому не пошел дальше пары общих заключений.

– А мне кажется, – отозвался Малиновский, – что тут можно говорить не столько о линии или расцветах духа, сколько о практическом смысле. Решающим оказывается технический прогресс, который позволяет строить все более удобные и дешевые высотки. Целесообразность! Вот единственный критерий. Что духу до удобного и дешевого жилья? Все дело в экономии материалов, места и работы при обеспечении максимального комфорта. Если тут есть некая идея, то это идея теплого, гигиеничного, хорошо проветриваемого жилья.

Он рассмеялся, а Борович сжал губы, чтобы не ответить ему обидным словом.

Госпожа Богна возразила:

– Ты все превращаешь в шутку, но принимаешь его сторону.

Борович взглянул на часы и встал:

– Уже одиннадцатый час, – сказал он. – Мне пора.

Встали и они. Малиновский, целуя в благодарность руку Богны, обронил новую аксиому:

– Когда разговор так приятен, совершенно забываешь о времени.

– Не стану вас задерживать. Как вы себя чувствуете? – обратилась она к Боровичу.

Он уверил ее, что совершенно нормально. Специально вышел первым в прихожую, чтобы оставить их одних, и удивился: Малиновский оказался настолько тактичен, что этим не воспользовался. Через миг оба уже оказались за дверью. В полоске света на минуту оставалась госпожа Богна и, когда они подошли к калитке, махнула им рукой.

Ночь была теплой и пахла зеленью. С востока прилетали ласковые дуновения ветерка, в котором деревья чуть раскачивали ветвями. Листья шелковисто шелестели, блестя в свете редких фонарей своей лоснящейся поверхностью и отсвечивая белесым низом. Улицы были пусты. По обеим сторонам уже погасили огни или закрыли ставни, и песочного цвета домики с красными плиточными крышами выплывали из густой зелени умиротворенно и плавно. Искристое небо вставало над ними тишиной, ясностью и неизменностью.

– Знаешь что? – сказал вдруг Малиновский. – Может, зайдем куда-нибудь на коктейль?

– Что?… – очнулся Борович.

– На часок, например, в «Адрию». Обойдется в худшем случае в шесть злотых, да по пятьдесят грошей на гардероб. Но хоть развлечемся.

– Спасибо, но нет. Иду спать.

– Вот ты нелюдимый, – зевнул Малиновский. – Посмотрели бы на выступления, увидели бы немало людей. Да и самому время от времени нужно бывать в свете, нет?

– Я не люблю низы…

– Но ведь и там бывает приличная компания!

– Дорогой мой, – с раздражением проговорил Борович, – я ведь сказал, что не пойду.

– Стареешь, хе-хе, – примирительно засмеялся Малиновский. – Появляется в тебе эдакая педантичность старого холостяка. А человеку время от времени стоит развлекаться.

– Когда идет дождь, становится мокро, – со сдерживаемой яростью произнес Борович.

– Что ты имеешь в виду? – заинтересовался Малиновский.

– Ничего, просто философское замечание.

– Странный ты… хм… Чудная ночь… Раньше ты бывал повеселее. Если не обидишься, скажу тебе по-дружески: становишься ворчуном. Мы одного возраста, а ты выглядишь как старик! На самом деле, может, это я выгляжу моложе. И кажется мне, что это не раз мешало моей карьере. Тебе все равно, но я бы не отказался от повышения. Если бы человек мог выглядеть по-разному! Так – для карьеры: солидный, с брюшком, эдак – для женщин. Женщины, однако, всегда предпочитают тех, кто помоложе. Теперь-то, хе-хе, я могу уже и толстеть… Видишь, наверняка ты потому и не женишься. Ты в куда лучшем, чем я, положении. Бываешь в тех сферах, где встречаются богатые девицы. А то и замужнюю мог бы увлечь. Взять хотя бы Бутрим. Представительная и дама в полный рост, а кроме того – имение земское и три доходных дома. Только надо обернуться с умом.