Страница 97 из 115
-- Брэк! -- приказал я ей тихо, чувствуя, как побежали по спине мурашки, как вся моя воля и психика и черт знает что еще сконцентрировались в этом слове, в борьбе с ее наглой, наступательной повадкой.
-- Брэк!! -- повторил я и ступил прямо на нее, чтобы вырваться из угла. Она заверещала нечто вроде нашего: "Глядите, люди добрые, он старую бьет!" И я оказался на волосок от крупных неприятностей, если бы Адам не подхватил меня в охапку.
-- Ты что делаешь? Разве можно?! Никогда не смотри незнакомым в глаза на улице! -- говорил он, впервые путая русские и английские слова. -- Им всегда может почудиться, что ты задираешься! Она выцарапала бы тебе глаза! -- он впихнул меня в машину и прихлопнул дверью. И я очень обрадовался тому, что огражден от американской уютной действительности; и, конечно, еще тому, что передо мной сидит Пэн. Она действительно была очаровательна и чертовски соблазнительна. И, чтобы преодолеть врожденную стеснительность, я грубовато спросил:
-- Послушайте, ребята, почему это женские манекены торчат у вас в витринах ножками вверх?
-- Вероятно, так виднее товар покупателям, -- объяснила Пэн.
-- А почему у вас никто не подает слепым нищим?
Я десять минут наблюдал нищего, и никто ему не подал! Это безобразие, ребятки!
-- Где ты видел нищего? -- удивился Адам, выводя автомобиль из щели паркинга.
-- Да ты оставил меня рядом с ним! Слепой, с собакой!
-- Клянусь мадонной, не видел! -- пробормотал
Адам.
-- Понимаешь, -- начала объяснять мне Пэн, морща чудесный носик и наматывая кудряшку на пальчик, -- Ад полон внимания и симпатии ко всему миру -- ко всему миру в целом, но, вообще-то, он замкнут в оболочку чудовищного эгоцентризма! Молчи, Ад, молчи! -- воскликнула Пэн, хотя Ад не отверзал уста. -- Он не видит нищих и знать не знает, что в стране восемь миллионов безработных. Его цель любовь, а не гражданская справедливость...
-- Пэн, конечно, права! -- сказал Адам. -- Она всегда права, эта Пэн! Слушай ее внимательно, дружище!
-- Ну, а старуху-то ты уже видел! Ведь, она, пожалуй, голодная или совсем уж вдребезги несчастная, -- сказал я.
-- Она просто сумасшедшая, -- сказал Ад. --Пэн, а куда мы?
-- Ад -- искатель и исследователь гуманистической тайны, -- сказала Пэн, -- но он равнодушен к тому, как проявляется справедливость в повседневной жизни... Ад, ведь ты не ощущаешь никакого долга к "человеку с определенным артиклем"?
-- Пэн, дорогая, я запутался, -- сказал Ад, сворачивая с шумной авеню в тихий закуток, к какому-то скверу. -- Куда мы едем, дорогая?
Оказывается, они оба потеряли путеводную нить поездки. Мы стали возле памятника с бюстом какого-то великого человека, и Пэн с Адамом принялись обсуждать, куда меня везти. Они обсуждали это на французском, изредка переводя мне самих себя.
Я глядел на тихий сквер, конечно зажатый и стесненный высокими домами, но не раздавленный ими; по-европейски уютный, старый сквер с черными зимними деревьями, остатками мертвых листьев на газонах и влажными скамейками, с глухой стеной из прокопченных кирпичей позади, и отражением далекого неба в луже на дорожке, со старыми воробьями и остатками ягод на кусте боярышника, и бюстом великого человека у дома, в котором он, вероятно, никогда не жил.
Мы медленно и неуверенно тронулись, и я разобрал буквы на памятнике: "Вашингтон".
-- Георг Вашингтон? -- спросил я с тем оживлением, которое всегда возникает, если в чужом мире наткнешься на знакомое.
-- Да-да! Вашингтон! -- сказал Адам. -- Маш великий Георг!
И тут я явственно разобрал имя. Его звали Ирвинг.
-- Кажется, это Ирвинг, -- пробормотал я с той дурацкой инерцией, которую так же глупо ловить за хвост, как ящерицу; но вот почему-то произносишь ненужные звуки -- с той же бессмысленностью и даже вредностью, с какой хватаешь отделяющийся хвост несчастной ящерицы.
-- Черт возьми, Ад! -- воскликнула Пэн. -- Это Ирвинг!
-- Неужели? -- спросил Ад. -- А кто это такой?
Пэн наклонилась к рулю, потерлась щекой о перчатку Адама и сказала:
-- Я тебя безумно люблю! Ирвинг Вашингтон наш великий историк и юморист, дорогой! Запомни, пожалуйста!
-- Ну, вы даете, ребята! -- сказал я. -- Нельзя подсовывать иностранцу неверную информацию. Засобачиваешь потом разную чушь в путевые заметки, а бдительные педагоги из средних школ шлют тебе омерзительные письма.
Ад засмеялся и погладил жену по легким волосам лапой в грубой желтой перчатке.
-- Пэн мой единственный педагог, да, Пэн? -- спросил ок. -- Я был бы совсем диким ковбоем, если бы не моя подружка Пэн. Слушай ее внимательно, дружище!
-- Куда мы едем? -- спросил я.
-- В Метрополитен музей, -- сказала Пэн.
-- О'кэй! -- сказал я.
-- Знаешь, почему ваш великий Маяковский мало известен у нас? -спросил Адам.
-- Переводить сложно, -- сказал я.
-- Нет! Он написал в "Бруклинском мосту": "Отсюда безработные кидались в Гудзон вниз головой". А они кидались в Ист Ривер, потому что мост, именно через Ист Ривер, а не через Гудзон. И мы ему этого никогда не
забудем. Разве ты простил бы мне, если бы я поставил Василия Блаженного на место Исаакия? -- ядовито объяснил Адам и повернул по авеню Америки направо. Мне же казалось, что Метрополитен музей должен быть по левой руке. Ночью я внимательно проглядел планы Нью-Йорка, и штурманская память теперь все время работала впопад и невпопад, она не выключалась.
-- Мы не туда зарулили, -- сказал я. -- Метрополи-тен слева.
-- Не может быть! -- воскликнул Адам. -- Пэн, дорогая, ты как думаешь?
-- Разбирайтесь сами! -- заявила Пэн, переходя на французский.
-- Значит, Маяковский спутал реку с протоком и это ему никогда не простится? -- спросил я, гордясь в душе тем, что знаю, что Гудзон и что Ист Ривер, и потому в этом вопросе длиннее Маяковского.
-- Дружище, ты прав! Нам в обратную сторону! --согласился Ад. -- Боже, куда они лезут?! Боже, наши пешеходы самые неожиданные в мире! Какое удовольствие ездить по Австралии!
-- Нет, лучше всего по Новой Зеландии, -- сказала Пэн. -- Осторожнее -собака!
Ад затормозил перед бесхозной собакой на 47-й стрит. Собака была дворняга, черная с белыми ушами. Она немного покружила на перекрестке, потом уселась на проезжей части. Полторы сотни автомобилей остановились и загудели. Дворняга если и нервничала, то чуть-чуть. Она, сидя, повиливала хвостом и крутила головой. И все водители продолжали сидеть на своих местах, в своих карах и возмущенно крутить головами, но никому не приходило в голову вылезти и прогнать собаку.