Страница 39 из 46
– Наталья Николаевна, – наклонился ангел с усталыми глазами, – как вы себя чувствуете?
Анна похолодела. Почему ее называют Натальей Николаевной? Хотелось им сказать, что она Анна Афанасьевна, но тут сообразила, что если они узнают, что она не Наталья Николаевна и попала сюда по ошибке, то что будет с нею? Отправят в другое место. Она с содроганием подумала, что другим местом вдруг будет пекло ада. Буду молчать, пришло к ней решение.
– Вы слышите меня? – настойчиво спрашивал ангел. – Если не можете говорить, моргните.
Анна осторожно опустила и вновь подняла ресницы. Ангел вздохнул и отошел. Его место занял ангел поменьше, с голубыми глазами и светлой прядкой, выбившейся из-под белой круглой шапочки. Этот ангел заботливо промокнул ей лицо чем-то мягким и пахнущим лекарствами, потом погладил по руке мокреньким и уколол. Анна не шевелилась и даже старалась дышать через раз. Через несколько мгновений ей неудержимо захотелось спать. Веки отяжелели и сами по себе закрылись. Прежде чем провалиться в сон, она услышала чье-то радостное восклицание и детский смех. Откуда дети взя…, недодумала Анна и отключилась.
Проснулась она от ласкового прикосновения к своей щеке. Пальчики нежно касались ее кожи, приятно холодили и пахли почему-то земляникой. Земляника уже отошла, подумала со сна Анна, и открыла глаза. Перед ней опять было ярко-желтое пятно, а на нем тень. Анна с трудом повернула голову направо и увидела девочку. Маленькую девочку со светлыми волосами под беленькой косынкой и белой накидке, края которой она стягивала одной рукой, а другой тянулась к ней.
– Ты кто? – дрогнули в улыбке губы женщины.
– Мама, мамочка, – залепетала девочка, наклоняясь над нею и гладя ее по щекам вкусно пахнущими земляникой ладошками. – Мамочка, любимая моя, я так боялась, что ты никогда не откроешь глазки. Я так плакала, и папа плакал и бабуля. Мы все плакали, а ты взяла и открыла.
Схожу с ума, решила Анна. Какая мама, что за девочка, какой папа? Бабушка не должна плакать, она год как умерла.
Тут она почувствовала, как девочка гладит ее руку, лежащую поверх белого покрывала. Анна опустила глаза, ожидая увидеть детскую ручку поверх своей. Но, о ужас! Вместо своей бледной, с длинными пальцами и проступающими синими жилками руки, она увидела чужую, короткопалую и с накрашенными розовой краской ногтями. Кроме того, на безымянном пальце тускло светилось тонкое кольцо-ободок.
Это не моя рука, не мое кольцо, в смятении думала Анна, лихорадочно ища обоснования всей этой странной неразберихи.
А девочка продолжала что-то лепетать, целовала ей ладонь, плечо. Потом ручки ребенка обняли ее, светловолосая головка со сползшим платочком опустилась ей на грудь. Девочка потянулась и легко поцеловала Анну. Счастливо вздохнув, девочка прижалась своим тельцем к женщине и замерла. Анна даже слышала стук сердца, но не знала, чье сердце так стучит.
Если я в раю, то откуда эта вполне живая девочка? Почему ангелы не поют своих гимнов, а эта крошка рассказывает мне о каком-то папе, какой-то бабушке. И почему у меня так изменились руки?
Вдруг ее обожгла мысль, что она не в раю. Просто она сошла с ума. Все это плод ее больного воображения. Но что случилось с ее бедной головой?
Анна попыталась сосредоточиться, вспомнить события, предшествующие помутнению ее рассудка.
Сон про бабушку… потом родители сердились на меня из-за наследства. Потом приехал князь Ногин, матушка опять сердилась. Потом что-то страшное произошло у пруда. Да там была в воде тетка Варвара. А потом? Было еще что-то и очень, очень страшное, но что? Матушка, лестница…
Вдруг она почувствовала, как стала леденеть, дыхание прервалось, сердце готово было выпрыгнуть из груди. Что дальше, что? Пытаясь вспомнить, она подняла голову к потолку и тут…
– А-а-а-а… – вырвался жуткий крик, раздирая грудь. – А-а-а-а… – она не могла остановиться, выгибалась на жесткой кровати дугой. Ей показалось, что постель ушла из-под нее, и она летит в пустоту, со страхом ожидая жестокого удара о камень.
– Я вспомнила! – не своим голосом заорала женщина. – Я вспомнила!
Силы оставили ее, и она погрузилась в спасительную тьму, где нет жестоких матерей, ненужных женихов, ничего нет.
Не успел затихнуть душераздирающий крик, как медсестра и врач были уже у постели больной. Девушка прижала к себе насмерть перепуганного ребенка, врач тяжестью своего тела попробовал прижать больную, опять выгнувшуюся, как под действием электрического тока, к лежаку.
– Это она опять вспомнила аварию, – задыхаясь от усилия, проговорил врач. – Воспоминания мучают ее, не дают покоя.
– И долго она будет под впечатлением этого? – сочувственно спросила сестра.
– А кто знает? Бывает, люди с ума сходят от таких впечатлений.
Сестра продолжала прижимать к себе ребенка, который вцепился ручонками в её бока, выворачивал голову, чтобы увидеть, что происходит с мамой.
– Мамочка, мамочка, – бормотала девочка, вытирая ладошкой слезы.
Занятые больной, медработники не замечали тревожно-испуганных взглядов стоящих в дверях людей. Немолодая женщина, в накинутом на покатые плечи белом халате, прижимала к груди пакет, сквозь который просвечивали упаковки с соком и желтая кожура бананов. На ее лице была такая мука, будто это она подвергается самым жестоким пыткам. Казалось, еще немного, и она закричит. В голос, как до этого кричала женщина в палате.
Высокий симпатичный мужчина, стоящий в шаге позади женщины, был бледен до синевы. В глазах стояли слезы, а сжатые в кулаки руки свидетельствовали о невероятном усилии сдержаться, не заплакать, не выказать слабости.
Женщина прислонилась головой к косяку и чувствительно при этом ударилась. Видимо, боль была более реальна, чем все, что происходило в палате, и она еще и еще ударялась головой о косяк, чтобы разрушить нереальность происходящего с ее дочерью, мучимую невидимыми, но жестокими призраками.
– Не надо, – дернул ее за плечо мужчина и развернул лицом к выходу. – Не надо. Что вы делаете, и без того.. – не закончив, он развернулся и первым шагнул к близ стоящей скамье в коридоре. Тяжело на нее опустился, сгорбился, как старик, сунул кисти рук между коленями и прижал подбородок к груди. Вся его поза выражала такое непоправимое горе и такое раскаяние, что хотелось подойти к нему, погладить по крупной светло-русой голове, прижать его к себе как маленького, успокоить ласковыми словами.
Но женщина не отходила от двери, будто надеялась своим присутствием исправить непоправимое.
– Что с ней? – с усилием произнесла она, – Что с моей доченькой?
– Успокойтесь, – подошел к ней врач, – такое бывает. Это реакция на то, что произошло и что ее страшно напугало. Все-таки попасть в такую аварию, это, знаете ли, без последствий не проходит. К тому же этот ушиб височной кости…
– Может, ей успокоительно сделать?
– Мы делаем все, что положено в таких случаях, – начал раздражаться врач. – Но уколами страха из памяти не вытравишь. Нужно время.
– Сколько?
Врач слегка пожал плечами. Он мог соврать и сказать, что речь идет о нескольких днях или неделях. Но он-то знал, что порой страх, испуг заполняли сознание больных, и как это не печально, дни свои они заканчивали в специальном лечебном учреждении, в народе называемом дурдомом. Ему, конечно, было жаль и мужа больной, и мать, и особенно дочку, да и саму женщину ему было жаль, но медицина в таких случаях бывает бессильна.
– Давайте надеяться на лучшее, – приобняв женщину, он слегка подтолкнул ее к выходу. – Идите, отдохните. Станет ей лучше, я вам лично позвоню.
– Нет, я останусь. Я не могу дома сидеть. Неизвестность хуже.
– Ладно, – устало произнес врач, взглянув на часы. – Я скажу, чтобы вам разрешили сидеть рядом с дочерью. Может, она почувствует ваше присутствие, и это скажется на ней положительно.
– Я тоже останусь с мамой, – послышался робкий голосок девочки, которая схоронилась за шкаф с инструментами, и с испугом наблюдала за происходящим.