Страница 26 из 46
Лет через двадцать и она будет выглядеть так же, как Варвара.
– Я так испугалась, когда мне сегодня сообщили о твоей болезни, – гостья присела на край кровати. Было видно, что гнев затихает в ней: унялся огонь в глазах, лицо осветилось тихой ласковой улыбкой, длинные тонкие пальцы уже не сжимались в кулаки, а бережно поглаживали святой образ на груди. – На богомолье приехала нынче жена доктора Балахнина и спрашивает меня, как, мол, племянница. А я в толк не возьму, что она имеет в виду. Как же, отвечает, муж говорил, что совсем плоха Анна Афанасьевна, шансов на выздоровление мало. И доктор Шеффер, мол, того же мнения. Я из церкви не помню, как вышла. Настоятельнице просила передать, что по срочному делу в Лыково, а сама велела запрягать и сюда. Думала, кучер коней загонит.
– Господи, Варвара Петровна, – снова взвыла нянька, – да разве я подумать могла, что вам не сообщили о…о болезни Анечки. Думала, господа в первую очередь вам сообщат. Если бы знала, что так выйдет, сама бы на больных ногах приползла, но известила.
Варвара подошла к няньке, ласково прикоснулась к её плечу.
– Верю и ценю твое усердие. Только странно, что из болезни Анны секрет сделали. Я так толком ничего и не знаю. Балахнину не расспросила, как следует, сразу кинулась сюда. Что произошло?
– Господи, Боже мой, – захныкала старая, – так вы ничего не знаете.
– Да нет же, говорю тебе. Ну, рассказывай.
– Боже мой, боже мой, – запричитала нянька, – да тут вот какое дело…
Так и не успев начать, нянька замолкла, уставилась на дверь, которая с тихим скрипом отворилась. Варвара отметила про себя, что на лице старой появилось и исчезло тревожное выражение.
– Здравствуйте, матушка Евпраксия, – послышался голос от двери. – Благословите.
Катя боком проскользнула в комнату, плотно притворила дверь за собой, и теперь, сложив перед собой руки горстью, просила благословения.
Монахиня ее перекрестила. Катя приложилась к руке и подняла глаза на монахиню:
– Позвольте мне все по порядку рассказать, чему я свидетелем была. А то нянька плакать только будет…
– Егоза, – под нос себе проговорила старая, но возражать не стала. Ей до сих пор было не по себе, когда она вспоминала страшную неделю.
Гостья села в кресло, взяла руку «Анны».
– Рассказывай, – потребовала она, не взглянув на Катю.
– Дело мое – за барышней приглядывать, – степенно начала горничная, – но и я не все знаю, не все видела. Одни только догадки…
Дальше Катя не успела – в комнату поспешно вошел Афанасий Петрович.
– Здравствуй, сестра, – подошел он к ней. – Виноват, виноват, суди. Совсем голову потерял, когда с Аней такое случилось. Ведь и хотел послать за тобой, да сам слег от пережитого. Сейчас и не припомню, распорядился ли… от горя чуть не …
– Может, женушка тебе помешала, не посчитала нужным мне сообщить, а ты послушал её.
– Сестра, сестра, – укоризненно проговорил Афанасий, – за что ты так не любишь Анастасию?
– А за что мне ее любить, скажи на милость? – с горячностью начала Варвара, но сама себя и осекла. – Ладно, я хочу знать, что тут произошло.
– Как ты похожа на матушку, Елизавету Федоровну. Строга больно…Может, сначала чаю, отдохнешь с дороги?
– Не до чаю мне, пока дела не узнаю. И отдыхать не от чего.
Но заметила, как огорчился брат, и смягчилась:
– Прикажи сюда чаю подать, братец. Да про яблоки не забудь. Ты в этом году и не попотчевал меня яблоками.
– Сестрица, милая, до того ли было? Как раз в канун Преображенья и…
Афанасий Петрович прикрыл заблестевшие от близких слез глаза и обессилено опустился в кресло. Потом испуганно вскочил, поглядел на дочь, но увидел ее спокойно-внимательный взгляд и смущенно проговорил:
– Анечка, голубка, я и не поздоровался с тобой сегодня. Как ты себя чувствуешь? Болит ли что? Хорошо ли ночь прошла?
– Спасибо, – ответила «Анна»
То, как она произнесла это слово, заставило и отца, и тетку внимательно взглянуть на неё. Это не было «спасибо» девушки, дочери и любимой племянницы, окруженной заботой и любовью. «Спасибо» было сказано взрослым уже человеком, повидавшим на своем веку, пережившим и перетерпевшим.
Молчание повисло в комнате. И только Катя, привыкшая к новой «Анне», улыбалась с пониманием, снисходительно поглядывала на ближайших родственников. Она быстрее и лучше, чем кто-либо, понял, что «Анна» стала другой, хотя и не поняла разумом, как это произошло.
– Варвара Петровна, – начала она, – барышня с лестницы упала, с самой высоты. Сильно ударилась спиной и головой. Сейчас с трудом ходит и на голову все жалуется. Но главное – она памяти лишилась. Ничего не помнит. Может, и вас она не узнала. Вот ей Богу, не придумываю я ничего.
Катя перекрестилась, глядя на иконы.
В ответ Варвара Петровна ни слова, только лицо её покрылось темным румянцем. Глаза перебегали с горничной на «Анну», с «Анны» на брата. Она пыталась осмыслить услышанное. Она не могла поверить в то, что ей сказали. Спина повреждена, голова ушиблена – это понятно. Но чтобы человек ничего не помнил, даже близких ей людей?
Только сейчас она обратила внимание на лицо «Анны». Ведь поначалу она восприняла племянницу как единое целое с этой комнатой, с белоснежной постелью и старой нянькой на страже. Она не успела вглядеться в лицо, а теперь рассматривать его отдельно ей показалось неловко. Поэтому она коротко бросила взор на лежащую, а все внимание сосредоточила на Афанасии и Кате.
Тут до нее дошел смысл сказанного: упала с лестницы! Она резко встала и повернулась к няньке. Та аж дернулась, словно ударили её.
– Ты…
– Варвара Петровна, матушка, если виновата, казни, только не смотри так на меня, – нянька повалилась на колени, стащила с головы платок и завыла, как раненая волчица. Катя кинулась к ней, стала успокаивать, поглаживая по содрогающейся спине.
– Варвара, одумайся, нянька чем виновата? Аня не ребенок, её за руку целый день водить не будешь.
Афанасий Петрович подошел к сестре и резко встряхнул за плечи. Та как безумная глядела на всех, ломала пальцы и кусала губы.
– Успокойся, Варвара. Не доводи себя до крайности. Сядь. Вот так. Успокойся. – Афанасий нежно поглаживал плечи сестры, просительно заглядывал ей в глаза. – Послушай меня, Варвара. Главное, что девочка жива. Спину мы поправим, голова заживет. При падении, сама знаешь, бывает сотрясение, отсюда и головные боли. А отлежится в покое и забудет про боль.
Варвара стала успокаиваться. Она опустилась в кресло, наклонилась над «Анной» и глазами, полными слез поглядела на неё.
– Ты упала или… – она стала задыхаться. – Ты и меня не помнишь, девочка моя? Совсем не помнишь? Не верю! – женщина зарыдала.
Афанасий смущенно глядел на сестру и ничего не мог сделать. Разве только воды подать. Поэтому он отошел к столу, на котором стоял кувшин с морсом, налил высокий стакан и тихо приблизился к рыдающей женщине.
– Возьми, успокойся. Сама не отчаивайся и не пугай Анечку. Что ты как над покойницей причитаешь? – Афанасий втиснул в руку сестры стакан и отошел к окну. Потом посмотрел на Катю и взглядом приказал объяснить случившееся.
Катя кивнула, подошла к Варваре Петровне со спины и снова начала прерванный рассказ.
– Сегодня десятый день пошел с того дня, как барышня упала. Доктора были, а толком ничего не сказали. Только одно – трогать ее не надо, пусть мол, лежит, а как дальше будет – неизвестно. Такие падения, говорят, без последствий не обходятся. Шесть дней пластом пролежала, ну что твоя покойница. А тут пришла в себя. Мы обрадовались, что Господь смилостивился, жива наша Анна Афанасьевна. Правда, спина у нее сильно зашиблена, и на голове шишка изрядная. Да это бы не беда. А беда в том, что очнулась и стала расспрашивать меня (я тогда с ней была всю ночь, ни на минуту её не оставляла) кто мы, да где она. Никого не признала, даже имени своего не вспомнила. Мы уж потом с нянькой ей все про нее рассказали: кто она, где родилась, да как…