Страница 25 из 46
– С того дня я при тебе была неотлучно.
– И ты не спросила мою бабушку, почему она взяла меня на воспитание?
Нянька замялась.
– Холопское ли это дело спрашивать отчета у хозяина, – старая юлила глазами.
Значит, знает причину, по которой росла Анна в доме бабушки, а не у родителей.
– А дальше что? – поощрила «Анна» рассказчицу.
– Дальше? Дальше все семнадцать лет я была с тобой, глаз не спускала. Ты росла умной, здоровой и красивой, Елизавета Федоровна, упокой, Господи, её душу, нарадоваться не могла. Лет с десяти начала она тебя поучать, как хозяйство немалое вести. Ты понятливой в учении была. Помню, сидишь за столом и циферки в тетрадь выписываешь. И так ловко у тебя все выходило! Тогда же и музыке стали тебя учить, учителя пригласили. Ты и здесь не оплошала, а уж пела, что твой ангел!
Нянька продолжала свой рассказ, старательно вывязывая узор спицами. А перед «Анной» вставала жизнь замечательной женщины, Елизаветы Федоровны Лыковой, посвятившей жизнь внучке и передавшей ей навыки правильного хозяйствования и отношения к крестьянам. Ко всем она была добра и справедлива, не признавала физической расправы над провинившимися, ежегодно жертвовала деньги на больницы и школы, помогала многочисленной родне своего покойного мужа.
И только семью своего сына не жаловала. Редко они её навещали, еще реже она сама бывала в Лыкове. Причин такого отчуждения, по словам няньки, никто не знал.
– И ты не знаешь? – усмехнулась «Анна».
Нянька в сердцах дернула спицей и распустила часть узора.
– Знаю! Но слово твоей бабушке дала, что ни единая душа об этом не узнает. И не пытай меня, мое слово крепко.
– Да я не прошу тебя нарушать слово, – «Анна» потянулась. – Мне достаточно того, что причина была. А теперь спать давай. Скоро рассветет.
– Ну и правильно, голубка, – обрадовалась нянька. – Утро вечера мудренее. Что было, то прошло, что будет, одному Господу известно. Мы должны на его милость уповать, – она сладко зевнула, перекрестила рот. – Я свечу задую?
– Как знаешь.
…Раннее утро. Конец августа. В воздухе летают серебристые паутинки. Листья в саду не только изменили окраску, но начали уже опадать, выстилая дорожки узорами, меняющимися по прихоти ветра.
В поле, на току, в саду идет работа, каждый занят своим делом. Некогда головы поднять, чтобы полюбоваться окружающей красотой. Успеть бы хлеб убрать, сено уложить, соломой запастись. Бабы и девки на зиму готовят припасы под надзором строгой ключницы Аграфены, которая за нерадение или нерасторопность строго взыскивает. Бывает, и хозяйке жалуется. А с Анастасией Куприяновной шутки плохи: чуть что не так, оттаскает за милую душу, не пощадит ни щек холопских, ни своих белых ручек. Потому и стараются дворовые, ниже склоняются под взором Аграфены, проворно бегут босые ноги, мелькают натруженные руки.
Вдруг послышался дробный стук копыт, и все как один обернулись в сторону дороги, ведущей к усадьбе. Поднимая пыль столбом, пара откормленных рысаков летела по направлению к дому. Издалека был слышен разбойничий свист кучера. На полном скаку взмыленные кони пролетели в широкие ворота и как вкопанные встали у парадного крыльца. Когда пыль улеглась, увидели, кого доставили вороные: на крыльцо торопливо всходила высокая стройная женщина в монашеском одеянии.
Ее признали, ей кланялись до земли, потому что прибыла сестра хозяина дома, Варвара Петровна, ныне монахиня Евпраксия из монастыря. Она остановилась на ступеньках, обернулась к замершим при виде ее дворовым, потом высоко подняла правую руку и широко перекрестила людей. Левой рукой она прижимала к груди образ на толстой серебряной цепи. Потом поклонилась всем и заспешила к двери, которые уже открыл для нее старый Влас.
Не было ни в фигуре, ни в поведении монахини смирения, благости, а только порыв и сила. Влас низко поклонился гостье и не поднял головы, пока она не скрылась за дверью прихожей. Через минуту он услышал резкий голос Варвары Петровны, требующий и упрекающий одновременно. На цыпочках Влас отошел от двери и тихо опустился на стул. А гостья уже поднималась по лестнице. Навстречу ей спешила не одетая по случаю раннего утра барыня. На лице Анастасии Куприяновны досада, неприязнь, легкий испуг от нежданного приезда золовки и еще тень давнего соперничества.
Хоть и стояла Анастасия выше Варвары на лестнице, но гостья была ростом высока, так что встретились они глаза в глаза. Как огнем полыхнули темные очи из-под черного плата монахини, обожгли, пригвоздили к месту. Дрожь пробежала по телу хозяйки, но виду показывать не хотела, что заробела, улыбнулась через силу.
– Какими судьбами столь редкая гостья, – запела Анастасия. – Почему не предупредила нас, Варвара Петровна? Прошу вас в гостиную, чаю с дороги…
– Я не в гости приехала, – сквозь зубы проговорила Варвара. – Я поглядеть приехала, что вы с Анной сотворили.
– Свят, свят, свят! Да что ты! Как ты помыслить такое могла? Сама она нечаянно упала с лестницы, зашиблась. Но теперь поправляется. Вчера в баню ходила, и аппетит хороший.
– Почему не сообщили сразу? Почему от случайных людей узнала о несчастии?
– Так ведь ничего страшного не произошло, – лицо Анастасии Куприяновны пошло пятнами от волнения. – Доктора были…
– Неделю без сознания – это, по-вашему, ничего страшного? – голос монахини зазвенел. – А ну как не пришла бы в себя? Да я бы тогда…
– Но, но! Что это вы, Варвара Петровна, позволяете в моем дому? Угрожать мне, винить меня! – тоже на крик сорвалась Анастасия Куприяновна.
Гостья вскинула голову, как боднула. Потом обошла стороной застывшую хозяйку и направилась к двери, за которой уже не спала, а прислушивалась к крикам «Анна». Анастасия Куприяновна хотела наговорить еще резких слов, но посчитала за лучшее схватиться за сердце и со стоном опуститься на ступеньки.
– Глафира, Глафи-и-ира… – протянула она.
Глафира, подслушивающая разговор двух женщин из-за полуоткрытой двери покоев, заспешила мимо Варвары к барыне, которая закатила глаза и тихо постанывала, прислонившись к балясинам лестницы.
Тут послышались торопливые шаги внизу, и показался хозяин дома. Он удивленно поглядел на сидящую посредине лестницы жену и удаляющуюся спину в монашеском одеянии.
– Варвара! – окликнул он. – Ты?
Сестра на секунду остановилась, обожгла брата яростным взглядом, но не промолвила ни слова. Резким движением она дернула ручку двери в комнату больной. К ее удивлению, дверь оказалась запертой. Варвара дернула еще и еще, даже стукнула кулаком по двери с досады.
– Анна!
Тут дверь отомкнули. На пороге стояла и загораживала собой весь проем старая нянька. Увидев, кто посмел нарушить покой больной, нянька ахнула и повалилась в ноги монахине.
– Матушка, Варвара Петровна, не вели казнить рабу твою. Недоглядела я, не уберегла кровиночку нашу, Анечку…
Резко отстранив няньку, Варвара Петровна сделала два шага по направлению к постели больной и замерла. С белоснежной подушки глядели на нее такие знакомые и такие чужие глаза «Анны». Хотела кинуться к ней, но словно наткнулась на невидимую преграду, замерла, рукой провела перед лицом, как паутину смахнула, сделала еще шаг к кровати.
– Анечка, сердце мое! Как же так? Что случилось? Я ведь не знала ничего. Не сообщили мне. Случайно узнала, что ты больна. А ты, – тут Варвара повернулась к няньке, – ты, что же? Аль забыла…
«Анна» тем временем внимательно разглядывала гостью. Лицо монахини было странно знакомым. Виделись раньше? Нет. Кого-то напоминает? Да. Но кого? У кого она видела такие же темные, почти черные глаза, длинный нос с изящно вырезанными крыльями. И рисунок губ такой знакомый! Но «Анна» точно знала, что видела это лицо не в прошлой, а уже в этой жизни. Притом совсем недавно.
Ё-моё! Да у нее лицо, что я видела в зеркале. Это значит, что она похожа на меня, то есть я на нее. Только скидку на возраст надо сделать.
Из рассказов Кати и няньки «Анна» уже знала, что у Афанасия Петровича есть сестра Варвара, ушедшая еще в молодости в монастырь. Но такое поразительное сходство бывает у детей и родителей, а она один в один вылитая тетка. Правда, она знает случай, когда похожи лицом не самые близкие родственники. Ну, взять хотя бы ее троюродных сестер. Никто и не заподозрит, что они родные. Зато младшую из них всегда принимали за ее, Натальину, сестру.