Страница 58 из 62
— Не стоит особенно привлекать к себе интерес окружающих, — говорил он, — людям свойственна зависть, а в такое сложное время, как наше, надо соблюдать особую осторожность. Все, что выходит за пределы обычного человеческого восприятия, вызывает у людей не только зависть, но и страх.
Зато дед настойчиво рекомендовал ей учиться проникать в мысли людей и даже управлять ими, поэтому Ингонда довольно неплохо умела внушить человеку, как ему поступить и даже могла отвести глаза кому-либо, если возникала такая необходимость. Когда ей исполнилось восемнадцать лет, дед передал ей довольно увесистый медальон странной формы, напоминавший орех с рельефом полушарий и извилин.
— Это старинный амулет, — сказал старик, — древняя реликвия, передававшаяся в нашем роду из поколения в поколение. Мне он достался от прабабки, незадолго до ее смерти. Кто выковал этот амулет, в какие времена, из какого металла, мне не известно. Возможно, его тайна уходит вглубь тысячелетий, когда еще даже не существовало Валузии, Лемурии и Ахерона. Прабабка говорила, что это амулет Рианноны древней богини врачевания, но насколько это верно, не знаю. Секрет амулета в том, что, если носить его на шее, он защитит от проникновения чужого разума в твои мысли. Как это бывает, ты сама знаешь. Амулет не допустит ничьего постороннего воздействия на твой мозг, но кроме того, он усиливает способность его владельца проникать в мысли других людей. Он обладает и другими свойствами, о которых я до конца не знаю. Носи его внучка, не снимая, и ты всегда будешь чувствовать себя в безопасности.
Дед вскоре умер, но Ингонда, помня его наставление никогда не расставалась с амулетом. Она носила его на груди, пряча от посторонних взглядов, что было не трудно, так как девушка предпочитала одевать платья и кофты, застегивающиеся под самое горло.
Обычно Ингонда не злоупотребляла своей способностью проникать в мысли других людей, так как в ее окружении, в основном, находились бесхитростные крестьяне, которые всегда говорили то, что думали. Но, когда ее дедушка-ювелир из Шамара нанял Дагобера, чтобы сопроводить их в Туарн, она впервые почувствовала и осознала всю мощь амулета. Девушка сразу сообразила, что Дагобер пытается проникнуть в ее разум и силе его воздействия она самостоятельно не могла бы сопротивляться, но амулет с легкостью защищал ее мозг от попыток вторгнуться в него чужого разума и у мага ничего не получилось. Он, правда, не особенно и старался, так как правильно понял, что магией чистого разума Ингонда не владеет. Но Дагобер и допустить не мог, что у малышки врожденная способность к чтению мыслей других людей, которую, к тому же, в ней развил дед.
Ингонда же, в свою очередь, терпеливо выжидала каждый удобный случай, чтобы осторожно покопаться в мозгу Дагобера, который ее совершенно не опасался, и вскоре она уже знала историю его жизни, а также планы, свергнув и уничтожив Нумедидеса, захватить Рубиновый трон аквилонских королей. Не секретом для нее стало и то, что для достижения этой цели он был готов уничтожить любого противника. Чаще других среди своих возможных соперников он вспоминал о Конане. Явившись очевидцем сражения Дагобера с дезертирами, Ингонда сразу поняла, что противостоять ему в искусстве боя никто не сможет, он уничтожит любого, кто встанет на его пути. Но девушке планы Дагобера в общем были безразличны, она не знала ни Конана, ни Троцеро, ни Нумитора, а сам адепт магии чистого разума казался ей вполне благопристойным человеком.
… Между тем, Повстанческая армия повернула на запад и клубящееся облако пыли стало удаляться, пока не пропало вообще из виду. Ингонда ощутила некоторое сожаление, что ей не довелось увидеть Конана и Троцеро, но вскоре, занявшись домашними делами, перестала об этом думать.
Несколько дней спустя до нее дошли слухи, что повстанцы разбили свой лагерь в двух лигах отсюда. Об этом сообщили заезжие жители соседних сел, от которых она узнала, что по слухам, повстанцы готовятся к решающей битве с королевскими войсками, которые уже заняли позиции на Леодегарийской равнине. Прошло еще некоторое время и стало известно, что армия Конана тоже выступила в поход, оставив у себя в лагере небольшой по численности гарнизон.
Нельзя сказать, что Ингонду вообще не интересовал исход битвы Повстанческой армии с войском Ульрика и Нумитора, но во владениях графа Сервия Неро местные жители особых притеснений не испытывали. Налоги, установленные королем, конечно, были чрезмерными, но граф не позволял баронам допускать злоупотреблений по отношению к вилланам и они, лично свободные люди, платили в казну ровно столько, сколько было положено согласно королевским указам. Но многим была памятна ужасная судьба графа Имируса и в Туарне опасались как бы то же не случилось и с Сервием Неро, поэтому симпатии народных масс были полностью на стороне повстанцев. Ингонде об этом было хорошо известно, так как, обладая способностью проникать в мысли других людей, она прекрасно знала их настроения, заветные думы и чаяния. Возможно, поэтому и у нее формировалось убеждение, что правда на стороне повстанцев и мириться с безумным королем-тираном и кликой его приспешников, дальше нельзя.
Поэтому и известие о разгроме королевских войск, гибели принца Нумитора и бегстве графа Ульрика с поля боя, она восприняла с радостным облегчением, жадно слушая рассказы о том, как повстанцы устроили западню атакующим королевским войскам, срезав подножие холма; как боссонские лучники за десять минут выбили весь цвет королевской тяжелой конницы; как повел в атаку всадников Повстанческой армии маршал Просперо, мчавшийся впереди них на своем гнедом жеребце, словно грозный демон бури; как рыцари графа пуантенского Троцеро мощным натиском сокрушили мечников графа Раманского. В особое восхищение ее приводили рассказы о нечеловеческой силе командующего повстанцами Конана Канаха, который в поединке с Нумитором, оставшись с обломком меча в руке, выдернул принца из седла и, задушив в своих могучих объятиях, бросил его бездыханный труп на землю. Многие слухи выглядели настолько удивительными, что Ингонда даже отказывалась им верить, например, о том, что Черные Драконы перешли на сторону повстанцев, но они повторялись другими рассказчиками и было трудно понять, где кончается правда и начинается вымысел В любом случае реальные события этой знаменательной битвы уже обрастали легендами и мифами, грозя в течение непродолжительного времени стать жемчужинами аквилонского фольклора.
Спустя несколько дней Ингонда узнала, что Конан не надолго возвращается в свой лагерь, чтобы дать войскам отдохнуть перед походом на Тарантию. Теперь, когда в столице Аквилонии не осталось никаких войск, кроме городской стражи, повстанцам торопиться было некуда, но нужно было сформировать новые полки из королевских солдат, изъявивших желание стать под Львиное знамя. Хотя все они были профессиональными воинами, но для боевого слаживания необходимо было какое-то время и это понимала даже Ингонда, плохо разбирающаяся в военном деле.
Ингонда заранее распорядилась приготовить несколько телег с овощами и фруктами, и отправилась в лагерь Освободительной армии. Она была не одна такая, много телег с продуктами уже подъехало туда из окрестных сел. Здесь она с любопытством смотрела на военачальников, которые уже стали живой легендой. Пуантенский владыка понравился девушке, он, хотя уже был не молод, но его сухощавой подтянутой фигуре могли позавидовать многие мужчины младше его на два десятка лет. Рядом с пуантенским графом стоял в алом плаще с леопардами стройный и гибкий красивый человек, неопределенного возраста, которому можно было дать и двадцать пять и сорок лет. Его — темно каштановые волосы волной спадали на плечи из — под ухарски надвинутого на одно ухо бархатного берета с соколиным пером. Ингонда поняла, что это знаменитый своей лихостью командующий конницей повстанцев маршал Просперо. В нескольких шагах от него стоял генерал Гродер, командующий пехотой Повстанческой армии. Он был выше Просперо и более плотного телосложения, в кирасе, шлеме без забрала, с наброшенным на плечи синим бархатным плащом. У него было суровое выражение лица, но искрящиеся весельем глаза, выдававшие в нем человека, не чуждого обычным житейским удовольствиям. Еще дальше она увидела толстяка в черном камзоле с венчиком седых волос на голове. Его доброе, круглое лицо светилось радостной улыбкой, и разговаривая с Троцеро, он время от времени добродушно посмеивался. Это был Публий бывший государственный казначей, уже давно перешедший на сторону повстанцев.