Песня для Корби

Глава 14 ОЗЕРО БОЛИ

Корби вспомнил, как Ник говорил про «богатую мамку» и «еще более богатого отца» Андрея. Значит, Андрей обокрал собственного отца. Как и все они, он взял что-то, связанное с родителями.

– Не ожидал меня увидеть? – удовлетворенно сказал Токомин. – В лифт его.

Он приложил к индикатору идентификационную карту. Двери послушно открылись. Лифт был новый, чистый, с металлическими стенами, резными поручнями и безупречным зеркалом.

– Верхний этаж?

– Да.

Корби сжался на полу. Вокруг него были ноги в черных брюках и лакированных ботинках. Он знал, что отец Андрея смотрит на него. Лежа на холодной стали, он ощущал всем телом скоростные вибрации. Его начало трясти. «Почему я должен опять смотреть ему в глаза? Ведь я убежал. Я сам хотел себя убить. Мне оставалось так недолго. И вот я снова должен мучиться. Этого не может быть. Это все не настоящее. Не жизнь. Просто я не заметил, как умер. И сейчас я в аду».

Двери лифта открылись. Этаж представлял собой платформу с необработанными краями: штабеля облицовочных материалов, синие баллоны с газом, вокруг – четыреста квадратных метров голого бетона, глухие коробки двух лифтовых шахт, колонны, черные пруты металлических конструкций, небо на месте отсутствующих стен. Между полом и потолком гулял ветер.

– Сюда могут прийти сварщики.

– Наверх. На крышу. Там работы уже закончены.

Корби выволокли на столь же голую лестничную клетку – перил не было, в прорехах между ступенчатыми плитами открывалась перспектива устрашающей высоты. Путь на чердак перекрывала стальная решетка. Шершавый приложил карту к магнитному замку, что-то лязгнуло, красный огонек сменился зеленым, и решетка открылась. Здесь не было окон, солнечные лучи падали сверху, сквозь вентиляционные колодцы, отражались от окрашенных охрой лифтовых моторов и рассеивались мириадами оранжевых бликов. Пахло маслом, застоявшейся водой, птичьим пометом и чем-то еще – чем-то горьким, будто здесь недавно резали сталь. Корби протащили мимо лифтовых моторов к новой лестнице и новой магнитной двери. Один из людей Токомина открыл ее карточкой, и в лицо Корби ударил свежий ветер высокого мира. На крыше его отпустили, и он безвольно распластался на поверхности рубероида.

– Ну вот, здесь нам никто не помешает. – Токомин опустился на корточки рядом с ним. – Я задал вопрос, и ты промолчал. Но я хочу услышать ответ. Это ты убил моего сына?

Корби вдруг увидел перед собой лицо Андрея, вспомнил, как тот странно и нервно смеялся, напившись шампанского в предпоследний вечер своей жизни. Вспомнил его руки, и глаза, и улыбку, и светлые волосы. Теперь все это умерло. Светловолосый подросток больше не улыбнется, не скажет какой-нибудь новой путаной фразы. Он лежит на столе, накрытый белой простыней. Его мать сейчас смотрит на него, и внутри у нее тоже все умирает.

– Ладно, – сказал Токомин. – Ты можешь просто рассказать свою версию событий. Ты же наверняка что-то придумал. Не мог ты не знать, что тебя будут допрашивать. Так что вперед, расскажи мне хотя бы то, что собирался рассказать полиции. Давай.

Корби смотрел в его искалеченное лицо, напоминавшее карту какой-то бесчеловечной холодной планеты. Обезобразивший его шрам был неровным, сетчатым, между долинами серой кожи тянулись темные горные гряды спаек и рубцов.

«Что сделал Андрей, чтобы спасти его? И как ему это удалось? От чего этот шрам? От взрыва? От брызг кислоты? Что может так обжечь и изуродовать кожу человека? Андрей должен был быть решительным и смелым, совсем не таким, как я. У него получались настоящие вещи».

– Говори. Я приказываю тебе говорить. Как все произошло? Как мой сын упал с крыши? Как он умер? Кто с ним это сделал? – Токомин схватил подростка за грудки. – Почему ты молчишь? Тебе нечего мне сказать?

Корби молчал.

– Ты притворяешься. Я тебе не верю. – Токомин отпустил Корби, вскочил, прошел несколько шагов вдоль края крыши, поднес руки к лицу и застонал. Потом вернулся. – Рассказывай! Рассказывай! Рассказывай! Рассказывай! Рассказывай!

Корби молчал. Он нашел центр узора, нашел на лице своего мучителя круглую каверну посреди поля перепаханной кожи. Ему казалось, что он идет там, по серой долине, по земле, погребенной под пеплом, и выходит к темно-фиолетовому озеру с розоватыми берегами. К Озеру Боли.

– За что? За что ты его убил?

Корби повторил про себя слова Ника. «Он меня пидорски облапал, – подумал он, – и увел мою девчонку. Он мне кнопки клал на стул. Он мне сделал все плохое, и за это я его ненавижу». Эта простая ложь взорвалась у него в голове спазмом страдания.

– Кем ты был для моего сына? Другом? Приятелем? Просто знакомым? Ты предал его?

«Он говорил про тебя», – вспомнил Корби слова матери Андрея. Слова самого Андрея из сна: «Он мой лучший друг». Слова Андрея из реальности: «Что такого в твоих друзьях, чего нет во мне? Я не дурак и не урод». Слова Ника: «Ты мог быть его другом, но не хотел». Но, смотря в покалеченное лицо отца Андрея, он не мог вымолвить ни слова от себя. «Да, – думал Корби, – я мог, но не стал. Я предал всех. Я мог сделать его счастливым. Я мог сделать Иру счастливой. Я мог даже моего деда сделать счастливым. И еще кучу людей. Мне это ничего не стоило. Но я не хотел».

Токомин ударил его по лицу – не как дед, а так, что зазвенело в ушах и боль прокатилась через виски к затылку.

– Говори! Что ты с ним сделал! И за что! За что можно убить мальчика в семнадцать лет? Говори!

Оглушенный и скорчившийся, Корби вспоминал, как все время обижал Андрея, как раздражался на то, что прилипала безропотно сносит все мелкие тычки и издевательства, пренебрежение, разговоры за спиной. Раздражаясь, Корби хотел обидеть его еще сильнее, но тот все равно все сносил и не отставал от него. Стыд рвал Корби спазмами боли, как лезвие ножа, ворочающееся в кишках. «Убей меня, – мысленно обратился он к Токомину. – Убей меня. Убей меня. Я хотел всего только для себя. Я недостоин жить. Недостоин своих друзей. Недостоин своего отца. Недостоин солнца. Убей. Так будет лучше». Он закрыл глаза.

– Не можешь вспомнить? Но вспомнить придется. Говори, как вы это сделали? На спор предложили ему встать на край крыши, а потом толкнули? Или сначала избили, а потом, чтобы скрыть следы, решили отправить полетать, а?

Корби не отвечал.

– Смотри на меня! На меня смотри!

Корби открыл глаза.

– Я хочу знать, что случилось. Не разговаривая со мной, ты делаешь себе только хуже. Ты не понимаешь, да? Я объясню. Если ты его убил, ты все равно умрешь. Умрешь так же, как он. Но если ты не начнешь говорить, ты умрешь намного хуже. Это будет дольше и больнее.

«Мне все равно, – подумал Корби. – Если ему станет легче, пусть поступает, как хочет. Это последнее, что я могу сделать для Андрея».

– Не хочешь говорить? Даже сейчас молчишь? Может, ты мне не веришь? Думаешь, я на это не пойду? Ошибаешься. Думаешь, эти парни меня остановят? Опять промашка. Они всегда и все делают, как я говорю.

Корби молчал.

– Покажите ему, – приказал Токомин. Тот, который носил золотые наручные часы, подошел и ударил Корби ногой в бок. Подросток охнул.

– Еще, босс? – спросил Шершавый.

– Нет. Подвесьте его. Пусть почувствует то, что чувствовал мой сын.

Двое послушно схватили Корби за ноги и подтащили к краю крыши. Его майка задралась, он чувствовал, как жесткое покрытие крыши царапает его голую спину. Руки безвольно волочились по рубероиду. Токомин шел за своими людьми и неотрывным безумным взглядом смотрел ему в лицо.