Страница 3 из 14
К тому моменту отношения с матерью у неё окончательно испортились. Крикливая, вульгарная, шумная – по мере взросления Кирста всё яснее осознавала, насколько разными людьми они были. Их вкусы не совпадали совершенно – ни в одежде, ни в способах времяпрепровождения, ни во взглядах на жизнь, и в доме месяц за месяцем нарастали скандалы. Кто-то когда-то сказал: “Вырастая, дети начинают видеть наши ошибки. Иногда они нас прощают”. С возрастающей скоростью в Кирсту вселялось презрение ко всему, что было связано с матерью. Она возненавидела картофельный салат, сладкий запах духов, крупные броши на шерстяных лиловых кофтах, фиалки в горшках и книги в зелёных переплётах. На первом курсе она являлась домой в порванных блузках, доводя мать и себя до истерики, и отказывалась есть в гостиной вместе с отчимом. Вот тогда-то и посыпались обвинения “Ты такая же, как и твой никчёмный отец!”, “Ты обязана мне жизнью!” и даже “За что я родила такое чудовище”… В сложившейся ситуации отдельная квартира и независимая жизнь были единственно возможным выходом. Отец предлагал подобрать ей квартиру получше, но Кирста по собственной воле перебралась в дешёвую комнатушку со страшными обоями и живописным видом на старый зелёный двор, заросший высокой травой. Денег с подработки хватало ровно на то, чтобы рассчитываться с хозяевами.
Семья и школа – вот два кита, на которых строится характер со всеми его недостатками и комплексами. Семья закладывает базовое мироощущение и самооценку, и чем они здоровее, тем лучше. Чем сплочённей семья и крепче поддержка родных, тем больше у ребёнка шансов выстоять перед внешними невзгодами, не сломавшись и сохранив светлый взгляд на мир. Школа – первое долгосрочное знакомство с обществом и поиск своего места в нём. Именно этот опыт закрепляет и корректирует уже имеющиеся у ребёнка модели поведения, и именно исходя из него он будет во взрослой жизни оценивать свои возможности, перспективы, способности и таланты.
Пожалуй, мы часто недооцениваем ту власть, которую над нами имеет детство, а ещё меньше – присущий нам пол. Это и более гибкий путь к выживанию и совершенствованию вида, и мощная психическая сила, кардинально ограничивающая сознание. Если бы окружающие воспринимали Кирсту не по полу, а по личности, ей бы легче было абстрагироваться от своей связи с матерью. Однако собственное отражение в зеркале с неумолимой жестокостью напоминало ей каждый день о том, что она есть плоть от плоти того, кого она презирает, и образ собственного тела производил на неё большее впечатление, чем схожесть характера с отцом. Мы так часто не видим самого главного и так легко обманываемся внешней личиной, которая по сути есть пустышка. Не горький ли это парадокс нашего разума? Однако общество так устроено, что в первую очередь судит по внешним критериям. Ведь зрительная информация – самая быстрая и, следовательно, простая для восприятия, и вместе с тем – самая обманчивая.
По мере того, как дело шло к выпуску, между студентами начались толки о трудоустройстве. Эфемерная взрослая жизнь, казавшаяся всегда чем-то недостижимо далёким, как мираж, вдруг резко приблизилась, нависла, стала реальностью. Тогда Кирста наконец осознала невыгодность своего положения и то слабое доверие, которое она вызывала в глазах потенциальных работодателей. Не желающая иметь никаких связей с матерью, не уверенная в том, что нужна собственному отцу, который не навестил её в последний год и даже последнее письмо написал не такое длинное, как обычно, сообщая о рождении нового ребёнка (тоже девочки!) Кирста, правда, совсем не представляла, как будет дальше жить. От природы впечатлительной, ей часто представлялось, как она приходит на собеседование, как не может ответить ни на один вопрос и как ей говорят, что такие никчёмные работники им не нужны. Эти грозные, с каждым разом становившиеся всё уничижительнее в воображении слова из уст работодателя повергали её в нервический ужас, и, чтобы как-то совладать с ним, она пыталась утешить себя, что будет неплохо жить, даже работая продавщицей фруктов. Так она просиживала в одиночестве вечера или, если пытка становилась совсем невыносимой, отправлялась гулять. Затем, в какой-то момент, в ней всё-таки пробуждалась гордость, она вспоминала все те усилия, которые вкладывала в учёбу – и ей становилось невыразимо жалко себя, своих честолюбивых стремлений, самоотверженных мечтаний, своей любви к науке… С тех пор, как, однажды придя домой, она от отчаяния разрыдалась, город, в котором она жила, стал ей ненавистен. Он душил её своими грязными улицами и однообразными домами, предрекая ей такую же серую и безрадостную жизнь. Ей казалось, само это место было проклятым, навлекающим на неё одни лишь несчастья, и она мечтала вырваться оттуда.
Но тут Кирсте наконец-то впервые повезло.
Было бы неправильно думать, что Кирста проводила все свои дни в полнейшем одиночестве, подобно отшельнику. Бывали дни, когда её неумолимо, почти помимо воли тянуло перекинуться хоть с кем-нибудь словом. Тогда она отправлялась в таверну.
Придя туда, она садилась где-нибудь с краю, заказывала кружку пива и тарелку вяленой рыбы, от которой рот мгновенно наполнялся солёной слюной. Сидела и наблюдала за посетителями – их смехом, выражением лица, разговорами, смеясь над чужими шутками и чувствуя себя уже вроде как принадлежащей к их обществу. Народ приходил туда самый разнообразный, и Кирста успешно сливалась с общим фоном, не привлекая к себе лишнего внимания. Иногда к ней кто-нибудь подсаживался – и завязывался тот непринуждённый, ни к чему не обязывающий разговор, когда между совершенно чуждыми друг другу людьми создаётся иллюзия близости. Это было приятно – отвести душу, поспорив о каком-нибудь предмете, а потом разойтись, вспоминая встречу как ничего не значащий сон. Если же собеседник выражал желание продолжить знакомство, Кирста незаметно уклонялась от предложения. Только один раз она согласилась на встречу в “реале”. Это был молодой мужчина, привлекательный и деловой. Совсем немного поговорив, он предложил зайти к нему. Кирста даже не знала, что заставило её согласиться. Точно не деньги – она ничего не просила. Быть может, втайне она надеялась, что каким-то образом это поможет решить её проблемы? Рекламщики так любят использовать образ жизнерадостных, самоуверенных, улыбающихся – и непременно сексуальных – молодых людей, перед которыми открыты все дороги мира. Быть может, ей просто хотелось капельку внимания и заботы? Быть может, ей просто хотелось доказать, что она нормальная и её тоже можно любить? Какие бы мотивы ею ни двигали, позже, лёжа дома без сна, Кирста чувствовала лишь омерзение к себе – словно она позволила запятнать себя чему-то грязному. Не было ни прилива энергии, ни чувства торжества – лишь стыд и тошнота, подкатывающая к горлу.
Затем она повстречалась с Сивилистой.
Если бы не она, жизнь Кирсты была бы совсем безрадостной. Сивилиста была единственной душой, которой Кирста могла излить хотя бы толику своей боли. Кирста даже не могла толком вспомнить, как именно они познакомились – кажется, однажды сидели рядом в таверне, и Сивилиста чуть не столкнула локтем её кружку. Тогда они перебросились всего парой шутливых, ничего не значащих фраз. Но через пару недель они снова столкнулись за одним столом – и на этот раз разговор вышел немного длиннее. Как и прочие посетители, они болтали обо всяких пустяках, но Сивилиста была уже зрелой, прожившей не один десяток лет женщиной, и Кирсту не могло не изумить, с какой простотой и радушием та держалась. Поначалу Кирста сильно смущалась, старалась обращаться на “вы” и, одним словом, сохранять необходимый пиетет перед старшими, но беззаботность и ласка Сивилисты вскоре разбили этот лёд. Незаметно для себя Кирста увлеклась этой энергичной, красивой и всегда полной оптимизма женщиной. Сивилиста даже не подозревала, что её неунывающий настрой стал той самой жизненно важной поддержкой для Кирсты, которую юная дроу нигде не могла найти. Она обладала сверхъестественной интуицией и всегда угадывала мрачное настроение Кирсты, в такие встречи не докучая общением; её непринуждённые, оживлённые мягким чувством юмора беседы развлекали, не становясь навязчивыми, а светившийся в спокойном взгляде ум позволял удивить Кирсту дельным советом даже в разговоре о самых пустячных вещах. Она умела настолько тонко чувствовать собеседника, что Кирста, пожалуй, при всём желании не могла бы найти ни раза, когда бы та раздражала её. “…Почему она не моя мама?..” Казалось, существование настолько идеального собеседника было невозможно. И всё же, Сивилиста сидела перед Кирстой каждую пятницу. Единственное, что вызывало недоумение – почему столь незаурядная женщина проводит так много вечеров одна в трактире. И, как-то месяц спустя таких встреч – поначалу редких и неуверенных, а затем всё более тёплых и назначенных в условленный час – Кирста наконец решилась спросить.