Тень (ЛП)

Хотя проституция видящих в Китае была формально незаконной, считалось, что Лао Ху предлагали наложниц как знак доброй воли, как «услугу» или «подарок». Из-за взаимозависимых отношений между Лао Ху и китайскими коммунистами, они также предлагали эти «услуги» людям, которые считались важными для китайского правительства.

В ответ правительство щедро компенсировало их услуги.

Также считалось «невежливым» получить такой подарок и не передать некоторую компенсацию непосредственно самим Лао Ху. Отчасти это означало, что данный подарок удовлетворил получателя. Но что ещё более важно с точки зрения Лао Ху, компенсация от клиента служила жестом уважения. Лао Ху, как и люди в Китае, крайне чувствительно относились к намёкам, что подарок давался не по доброй воле, или что это делалось в результате какого-то рабства видящих, хоть отдалённо напоминавшего западную версию.

Всё это, конечно, смехотворно.

Как и многое другое в городе, я невольно воспринимала это как тщательное прикрытие для обычного бизнеса между видящими и людьми. Признаюсь, это разочаровывало меня, учитывая репутацию Лао Ху и китайцев в отношении того, как видящих якобы воспринимали на более просвещённом Востоке.

Но, как и в большинстве мифов, в этом имелась некоторая правда.

Я не видела здесь больше ни одной наложницы в ошейнике, кроме себя. Я вообще была единственным видящим в ошейнике на территории всего Города, и причины очевидны, учитывая телекинез. Я также слышала, как Мяо и Чарли говорили об отказе от клиентов.

Отказы случались по разным причинам, но тот факт, что они вообще могли отказаться, казался мне очень значимым. Наложницы или нет, но они всё равно обладали некоторой свободой решать, кого они пускали в свою постель. Их кураторы также могли решать. И им даже не нужно было называть клиенту причину.

«Нет» из уст Лао Ху действительно означало «нет».

Улай сказал мне, что ему наверняка придётся отказывать моим клиентам по причинам безопасности (протоколы безопасности доходили до абсурда, когда дело касалось моих клиентов) или в том случае, если он уловит в их мыслях что-то, что делало их «недостойными».

Он сказал, что я тоже могу отказываться от клиентов до тех пор, пока не стану злоупотреблять этой привилегией.

Я невольно испытала удовлетворение, когда услышала, как Мяо с огромным отвращением рассказывала о клиенте, которому навсегда запретили здесь появляться и лишили права на обжалование. Очевидно, её куратор поймал этого клиента на том, что он думал о женщинах-видящих как о недолюдях и фантазировал, как насилует их. После моего времени, проведённого в Белом Доме, приятно было жить в месте, где тебя могли вышвырнуть просто потому, что ты расист и женоненавистник.

Вопреки всему, что я изучала для профессии наложницы в Городе, большую часть тех первых недель я работала над своими новыми уроками разведки.

К моему огромному облегчению, мне вообще не приходилось давить на Вой Пай для исполнения этой части моего контракта. В моё первое утро здесь на пороге моей комнаты появились два охранника и отвели меня в мой новый класс. Когда мы пришли в отапливаемый деревянный павильон, Улай снял с меня ошейник и ушёл.

Каждый день проводились занятия по четыре-пять часов, и к концу первой недели мой мозг буквально взрывался. Поначалу мне было немного стыдно сидеть с одноклассниками кругом вокруг нашей учительницы, пожилой видящей по имени Силап, потому что большинство других учеников казались детьми по сравнению со мной. Однако через несколько дней мне стало уже всё равно, и я сосредоточилась на том, чтобы поспевать за сутью уроков.

Сначала она учила меня отслеживанию, а также блокированию и Барьерному спаррингу с другими видящими. Спарринг оказался забавным, хоть и сложным — это больше походило на игру в шахматы, чем на физический спарринг, пусть даже с использованием световых фокусов. Многомерность драк в Барьере одновременно сбивала меня с толку и восхищала, заставляя думать совершенно новыми частями моего света.

Когда я впервые попробовала провести настоящий спарринг один-на-один, мне надрал задницу паренёк, которому на вид было лет тринадцать. Когда драка закончилась так быстро, он как будто немного засмущался, но потом мы оба рассмеялись, и я вскоре попросила его сразиться со мной ещё раз.

Через несколько дней я увлеклась этим с головой.

Всё это время я старалась вообще не думать о Ревике.

Это удавалось на удивление легко. А может, это было легче, чем когда-либо ранее. Насколько я понимала, я во многом просто прикрыла для себя лавочку. Это оставляло меня в странном подвешенном состоянии, когда дело касалось секса и даже простого повседневного общения с видящими вокруг.

Той части меня просто не было дела. Ни до чего, имею в виду.

Я знала, что мне не должно быть всё равно. И что онемение, которое я ощущаю, это ненормально.

Проблема в том, что мне и до этого не было никакого дела.

К концу моей второй недели они сказали мне, что через четыре дня я начну работать в качестве наложницы.

Думаю, Улай нервничал ещё сильнее меня.

Ну, может, и нет, но он нависал надо мной на протяжении всего подготовительного процесса и не раз сообщал мне, что меня никогда не оставят одну, даже с клиентом.

Большую часть этих четырёх дней я провела с людьми, которые занимались одеждой Города.

Забавно, но эта часть процесса, наверное, весьма осчастливила бы многих моих подружек из Сан-Франциско. Лично я это возненавидела — особенно в начале. В тот первый день я почти каждые тридцать секунд смотрела на узорный циферблат над окном и ждала тех нескольких часов, когда меня отпустят на тренировку разведчиков.

Команда костюмеров, которая состояла из трёх женщин-видящих и двух мужчин, одевала меня так, как ребёнок одевает куколку, или как работник магазина одевает манекен. Они надевали на меня платья, юбки, туфли, накидки, шарфы и различное нижнее белье только для того, чтобы нахмуриться и снять всё обратно. Они никогда не спрашивали моего мнения, но с другой стороны, сомневаюсь, что мне хорошо удалось скрыть своё безразличие к их бесконечному дёрганью, подтягиванию, заворачиванию, завязыванию, цеплянию, застёгиванию пуговиц, поправлению узлов и развязыванию обратно, взбиванию и прочим играм.

В тот день голой я провела столько же времени, сколько и одетой, пока и это не стало мне безразлично. Когда становилось ясно, что они по той или иной причине вернулись к доске для рисования, то в половину таких пауз я даже не трудилась обратно надевать халат, потому что в натопленной комнате было жарко.

Вместо этого я просто плюхалась в плюшевое кресло, скрещивала ноги и как можно громче вздыхала, уставившись в потолок.

Осознав, что мне пофиг, они начали более открыто переговариваться между собой, обсуждать стили и цвета, которые подойдут к моему телу и лицу, перемежать это обсуждением предпочтений клиентов. Они также обсуждали, какая одежда наиболее совместима с ожиданиями от самого секса — в плане того, как эта одежда снималась.

Ближе к концу того первого дня я осознала, что невольно к ним прислушиваюсь.

К середине утра второго дня я по-настоящему старалась понять.

Отчасти это могло быть вызвано гордостью. Джейден, мой бойфренд на протяжении примерно шести лет в Сан-Франциско, как-то раз сказал мне, что я не понимаю, насколько трепетно мужчины относятся к женской одежде. Вообще-то он обвинил меня, что в этом отношении я была кайфоломщицей. Конечно, я слышала о стереотипах, как женщины манипулируют мужчинами с помощью одежды, но я никогда не умела управлять этой силой, и честно говоря, испытывала только презрение к такому подходу.

Но теперь это моя работа.

Я могла сколько угодно смотреть на это свысока, но правда в том, что мне нужно было понять это и отнестись серьёзно, если я собиралась работать по-настоящему. Может, это глупо, но я не собиралась позориться на своей дерьмовой работе — как минимум, не больше абсолютно необходимого минимума.