Полуночный Дождь (ЛП)

Мы с Блейком пили вино и наблюдали, как расцветала любовь не только к Блейку, но и к Дженни тоже.

Мама любила эту малышку, и каждая страница служила тому доказательством. Я ни капли не сомневалась, что, если бы мама не поддалась искушению, Дженни всегда присутствовала бы в ее жизни. Думаю, если бы она не испытывала чувство вины перед Сарой за то, что причинила ей боль, она бы поддерживала связь с Дженни. Я всем сердцем в это верю. По крайней мере, ее внимание было направлено на Дженни, а не на всемогущий доллар.

«Карма — та еще сука», — такой была следующая подпись, прямо над черно-белым УЗИ снимком.

— Это ты, — прошептал мне на ухо Блейк.

— Да, — монотонно ответила я. Это я, и моя мама была влюблена в Барри Холдена. Тяжело было смотреть на фотографии мамы с разбитым сердцем и, как она переживала все это в одиночку. Отчаянные попытки связаться с ним на протяжении всей беременности были подписаны оскорбительными надписями над фотографиями подавленной женщины.

«Три месяца, а ему по-прежнему плевать», — фото мамы с рукой на животе.

«На шестом месяце, и мой номер теперь заблокирован», — снимок разбитого беспроводного телефона на полу и вмятина на стене. И я была уверена, что разбила она его ногой, судя по многочисленным кусочкам и деталям, валявшимся вокруг.

«Как я могла быть такой глупой?» — фотография с грудой подарков, брошенных в самодельный костер. Плюшевый мишка, несколько CD дисков, толстовка, билеты, театральные программки и старая книга.

«Я так сильно по нему скучаю», — это чье-то фото, вырезанное из журнала и вклеенное в альбом. Печальные глаза и стекающая черная тушь.

«Господи, как больно», — на следующем снимке опять была не моя мама. Это было изображение девушки на коленях, молящейся небесам с протянутыми руками. Я чувствовала ее отчаяние, агонию и опустошение, но это была боль не незнакомки, а моей мамы. Она действительно любила Барри Холдена. Она никогда мне об этом не рассказывала. По ее словам, это был всего лишь летний роман.

«Я не могу сделать это в одиночку», — на следующей фотографии моя мама была очень грустной. Судя по размеру ее живота, я должна была родиться очень скоро.

«Господи, я все испортила для Дженни Линн», — четыре фотографии Дженни: одна — смешная с респиратором на голове; другая — в ручье с закатанными джинсами; третья — сидя на коленях моей матери и играя на пианино, и четвертая — с ее отцом.

«Позвони мне, чертов ублюдок!» — еще один разбитый телефон, этот белого цвета.

«Да и пожалуйста! Ты мне не нужен», — это был снимок Барри без рубашки с улыбкой в глазах и на губах.

Фото было разорвано на семь кусочков и склеено скотчем обратно.

«Я думаю, что ты — ничтожество», — надпись была сделана под статьей об открытии Зазен Ризорт в Питтсбурге, в которой говорилось, насколько жители города взволнованы новыми рабочими местами и реконструкцией целого квартала. И фото Сары с Барри и Дженни.

«Надеюсь, ты будешь гореть в аду!» — еще одна статья: «Зазен Ризорт открывается в Чарльстон».

«Это девочка. Как вам имя Макайла?» — новое фото УЗИ. Стрелочка указывала на определенную часть тела, подтверждая, что это девочка.

«Святой Боже на небесах. Я влюбилась. Вполне возможно, впервые в жизни. Я же говорила, что ты мне не нужен...» — слова были написаны прямо над ее головой, и на последних двадцати страницах альбома надписи стерты. Больше не было печали, больше никакой боли и никакой мольбы. Одинокое разбитое сердце исцелилось. Моя бабушка стояла у больничной кровати и целовала новорожденную малышку, которую держала моя мама, в голову. Целовала меня.

На самой последней фотографии была я, и надпись гласила: «Это любовь всей моей жизни. Может, я и не последовала за своей мечтой в Вегас, но у меня теперь есть кое-что получше.

Для меня не существует ничего, кроме этой девочки. Я только что записалась в школу для подготовки медсестер и, должна сказать, немного этим взволнована. Я буду продолжать играть, и когда-нибудь буду выступать в Чикагском симфоническом оркестре.

А пока, я собираюсь заниматься этим прекрасным маленьким человечком. Я ее так сильно люблю и, завершая свой год, заявляю следующее:

Я, Виктория Рэйн Карли, провела лучший год в своей жизни. Я являюсь идеальным примером человека, который благодарит Бога за не отвеченные молитвы. Это того стоило, и я не задумываясь сделала бы это снова».

Вздохнув, я зарыла альбом.

— Моя мама любила его. Почему она мне об этом не рассказала?

— Не знаю, думаю, это было серьезнее, чем просто летний роман, — Блейк притянул меня ближе к себе и поцеловал в щеку.

— Несомненно. То есть, я же родилась в сентябре, и почему я не подумала об этом раньше? Она забеременела мной где-то в январе, следовательно, ее летний роман длился дольше, чем то лето.

— Ты ведь знаешь, что он ответит на любые твои вопросы?

— Думаешь? Думаешь, он знал об этом? Я имею в виду, мама пыталась рассказать ему с самого начала.

— Нет, не думаю, что он знал. Барри — хороший человек. Это правда. Он бы позаботился о тебе, даже если бы ему пришлось скрывать это он нее.

— Твоя очередь. Расскажи мне, что было после того, как ты потерял отца.

— Я полагал, что просто помогу тебе избавиться от этих баскетбольных шорт.

— Может, я и позволю тебе это... Если ты закончишь свой рассказ.

— Нет, достаточно для одного вечера. Я все еще не видел тебя маленькой.

— Ты тянешь время, и ты видел. Я была манипуськой.

— Ты и сейчас крохотулечка.

— Блейк...

— Я больше не хочу об этом говорить. Это бессмысленно. Пойдем спать. Завтра у меня трудный день.

— Ладно, оставайся лицемером. Я иду спать.

— Ты не можешь сказать такое и уйти, — Блейк крепче сжал меня, не позволяя сбежать. — Что это значит? Почему это я лицемер?

— Как часто ты об этом говорил? О том, что случилось с Дженни?

— Не часто. Никогда. Ни разу. И меня это вполне устраивает. Я могу рассказывать Пи истории о ней, когда вспоминаю что-нибудь интересное. Разве не в этом смысл? Ты ведь об этом и говорила.

— А ты говорил... Что я не хочу смотреть на старые фотографии по какой-то причине. Ты хотел, чтобы я взглянула в лицо этой причине, чтобы смогла оставить ее в прошлом и двигаться дальше. Ты ведь сказал мне перестать думать и просто смотреть. Именно эти слова и делают тебя лицемером.

— Нельзя сравнивать это с тем, что пережил я.

— Почему? — меня мгновенно охватила злость, я отстранилась и повернулась к Блейку. — Потому что ты видел, как умирала Дженни, и это отличается от того, через что прошла я? У тебя была мама, Барри и Сара по-прежнему находились рядом. У меня не было никого. Мне все приходилось делать самой. Не смей говорить, что твоя история печальнее моей. Мне тоже больно, Блейк.

— Утратить любовь всей своей жизни не то же самое, что потерять родителя. Если помнишь, мой отец тоже умер? Но ты и понятия не имеешь, каково это лишиться того, с кем тебя так много связывало.

На этот раз Блейк не удерживал меня. Я встала и посмотрела на него. Его слова больно ранили меня. Грудь сдавило, и на глаза навернулись слезы. Дженни была любовью всей его жизни, и мне никогда не сравниться с ней.

— Да, ты прав. Не стоит нам говорить об этом. Спокойной ночи.

— Макайла.

— Все хорошо, Блейк. Пойдем спать.

— Нет, не хорошо. Я ранил твои чувства и сожалею об этом. Иди сюда, пожалуйста.

— Нет, все хорошо. Я устала. У нас был насыщенный день, — внешне мне удавалось держаться намного лучше, не показывая своих истинных эмоций. Внезапно я почувствовала острое желание схватить гелиевую ручку.

— Точно?

— Да, Блейк. Правда. Ничего страшного. Не переживай.

Я забралась в палатку и, сдерживая слезы, подождала, когда Блейк выключит везде свет и залезет следом. Одна слезинка скатилась по переносице, когда он придвинулся ко мне сзади и поцеловал в затылок. Заставляя себя расслабиться, я старалась дышать спокойно, глубокий вдох и медленный выдох.