Страница 40 из 76
— Вы знакомы с тонкостями ювелирного дела, товарищ капитан?
— Нет, — ответил тот коротко. Слишком коротко.
— Золото — благородный, так сказать, инертный металл. Золото не вступает ни в какие реакции. Оно не меняется со временем. Поэтому, когда произведено изделие, определяют по тому, насколько окислились примеси. Ну и по технологии, использованной ювелиром…
— А это долго проверять? — спросил Козинец.
— Довольно долго. Но основная проблема состоит в том, что при любой чистке именно окислы и удаляются. А наши изделия перед продажей тщательно чистили, причем с использованием химических методов. В результате, разброс дат получился довольно широким. Эксперты уверяют нас, что кольца и цепочки были произведены в нашем веке…
— Да ну! — Козинец, ухмыляясь, откинулся на спинку стула.
— …но не позже семидесятого года, — закончил Сурат Бахтиерович, уперев в него ставший ледяным взгляд.
— Подождите! — все еще не до конца осознав сказанное подполковником, воскликнул Сквира. — Значит, все эти изделия где-то лежали не менее десяти лет?
Икрамов покосился на капитана и пожал плечами.
— Похоже, да. Теперь вы понимаете, как я удивился, узнав, что тот же год — семидесятый, пропечатан и на вашей монете.
Козинец и капитан переглянулись.
Сурат Бахтиерович подождал немного, не выскажется ли кто-нибудь, и продолжил:
— В Союзе имеются два месторождения золота, находящиеся в непосредственной близости от залежей урана. Известно, что в районах с высокой естественной радиоактивностью есть еще несколько жил. Радиоактивным может быть и серебро. Его могли привезти из стран соцлагеря — Польши, Венгрии и Чехословакии. Есть карпатские рудники, загрязненные тяжелыми изотопами. После победы народной демократии в этих странах такое серебро запретили использовать для изготовления ювелирных изделий, и пускают его только на технические цели. В любом случае, каждый из возможных источников сейчас изучается.
— А покупателей допрашивали? — спросил Козинец. — Покупателей золота?
— Если идти по цепочке продавцов и покупателей, то мы упираемся в некоего мужчину, известного как Денис. Возраст двадцать пять — тридцать лет. Брюнет. Стрижка «канадка». Карие глаза. Без особых примет. Часто носит солнцезащитные очки. Большинство первичных покупателей знали его и раньше и покупали у него сэвовскую электронику — магнитофоны, радиоприемники, кассеты и тому подобное. Вот его фоторобот, товарищ лейтенант…— Икрамов вытащил из своей папки пачку листов. На каждом красовалось лицо, неестественное и безжизненное. Реального человека по нему вряд ли можно было бы узнать.
— На меня похож, — хмыкнул Сквира. — Как-то уж слишком схематично…
— Покупатели чего только нам про внешность Дениса не наговорили… — вежливо улыбнулся Икрамов.
— Может это быть Рыбаченко? — Козинец повертел фоторобот в руках.
— Хорошая идея, товарищ лейтенант, — ответил Икрамов. — Староват Денис для Рыбаченко, но мы все равно покажем фотографию Геннадия фигурантам дела. По описаниям покупателей, кстати, Денис отличается приятным характером и удивительной воспитанностью. Расценки у него всегда строго соответствуют государственным. Сдачу дает до копейки. За раз продает одно-два изделия, не больше…
— Прям передовик советской торговли… — съязвил Василь Тарасович.
— Я с вами согласен, товарищ лейтенант. Денис, похоже, состоит из одних достоинств. Если не учитывать того, что он преступник.
— А в каких условиях изготовлена наша монета? — встрепенулся Сквира.
— Простите? — не понял Икрамов.
— Ее чеканили на монетном дворе или в кустарной мастерской?
Подполковник вынул из портфеля лупу и протянул ее Сквире.
— Вот, взгляните.
Северин Мирославович взял увеличительное стекло и уставился на монету. Он не знал, что именно должен увидеть.
— В современном мире при изрядной доле терпения можно добиться высокого качества рисунка, идеальной окружности и отсутствия угóльных расхождений аверса и реверса, — объяснил Икрамов. — Именно это вы и видите, товарищ капитан.
Сквира понятия не имел, что такое «угóльное расхождение», но на всякий случай кивнул.
— Производство монет вне монетных дворов в странах соцлагеря является тяжким преступлением. В капиталистическом мире и развивающихся странах иногда малые тиражи монет изготавливаются в особых мастерских. В таких случаях, конечно, качество монетного двора недостижимо. Устаревшее или кустарное оборудование, упрощенная технология, невозможность стандартизации производства — все это отражается на гурте, рисунке, однородности монетного поля и так далее…
— А что это — гурт? — перебил его Василь Тарасович.
— Гурт? — голос Икрамова был ровен и доброжелателен. — Гурт — это ребро. — Он провел пальцем по монете, показывая, что имеет в виду. — Не путайте с кантом. Кант — это выступающий над поверхностью край гурта…
Василь Тарасович изобразил на лице предельное внимание.
— С раковинами сложнее всего. Это следы пузырьков воздуха, остававшихся на промежуточных формах или окончательном штампе. Они проявляются на готовой монете неровностями и рытвинами. Единственный способ бороться с ними в условиях небольшого цеха — это тщательная отбраковка штампов. — Икрамов обвел взглядом притихших сыщиков. — И, конечно, мастерские повышают качество отбраковкой не только штампов, но и готовой продукции. К тому же с каждой отдельной монетой может подолгу работать гравер…
— Так что же с нашей монетой? — опять спросил Сквира, совершенно к этому моменту сбитый с толку.
— Условия ее производства сразу определить невозможно, — ответил подполковник. — Я рекомендовал бы, товарищ капитан, отдать монету нашим экспертам. Собственно, для этого я и везу ее в Киев.
Володимир, гостиница, 14:35.
Едва закрыв за собой дверь номера, Сквира с наслаждением снял пиджак и галстук, плеснул в лицо водой из графина и сел за стол.
Хотелось побыть одному. Неважно, что разгар рабочего дня. Неважно, что дел невпроворот. Разговаривать с кем-либо, ловить на себе чьи-либо сочувственные взгляды было бы сейчас просто невыносимо. Северин Мирославович воспользовался первым попавшимся предлогом и ушел.
Предлог нашелся быстро: на завтра в райотделе запланирована политинформация, которую почему-то должен вести Сквира.
Капитан сидел на стуле и глядел в окно. Прямо перед ним простиралась центральная городская площадь, огромная, пустынная, серая. Такая же серая, как небо над ней. Небо было низким, угрюмым, неприветливым, но даже такое оно казалось Сквире своим, близким, уместным. Почему, почему он не пошел за своей мечтой! Находился бы сейчас в каком-нибудь аэропорту, разговаривал бы со стюардессами, ждал рейса…
Он потянулся и со вздохом развернул «Правду».
«Около 3300 человек были зверски убиты во время кровавой оргии, устроенной в прошлый четверг и пятницу израильскими интервентами в лагерях палестинских беженцев и в двух больницах в западном Бейруте, — заявил находящийся в Джидде, Саудовская Аравия, Председатель Исполкома Организации освобождения Палестины Ясир Арафат. В интервью саудовскому телевидению Я.Арафат сообщил, что свыше 1800 палестинцев и ливанцев стали жертвами израильского геноцида в лагерях Сабра и Шатила и около 1500 больных и раненых были добиты палачами в бейрутских госпиталях Газы и Акки. Резко осудив пособничество израильским преступникам со стороны Соединенных Штатов, Я. Арафат подчеркнул…»
Вникать в статью совершенно не получалось. Отвлекали невеселые мысли.
Сквира взял карандаш и стал водить им по газетным строчкам. Это не слишком помогало. Казенный слог утвержденного где-то в ЦК текста лишь отталкивал своей прямолинейностью и безапелляционностью. Невольно закрадывались подозрения, что израильская военщина и стоящие за ней США вообще не имеют отношения к ливанской трагедии…
Гостиничная комната Сквиры производила довольно безрадостное впечатление и никак не располагала к работе. Четыре кровати. Столик с многочисленными следами открывания бутылок. Прибитая к полированной поверхности крышка от банки кофе, служившая пепельницей. Настольная лампа без абажура. В углу — черно-белый телевизор с погнутыми рожками антенны. Два стула. Голые стены…