Страница 34 из 76
— Проверю, освободились ли понятые, — Козинец исчез за дверью.
Капитан безмолвно наблюдал, как в воде расправляется белье. Если там действительно паспорт Ревы, то положить его туда мог только убийца.
Криминалист, все это время торчавший в ванной, обернулся.
— Северин, по поводу окон… Все закрыты на шпингалеты. И форточки тоже. Кое-где рамы заколочены…
Запертое помещение. Дверь закрыта на ключ и изнутри подперта стулом. Все окна заперты и даже «кое-где заколочены». Отверстий в крыше, полу и стенах дома нет. Внутри — труп с раной от бритвы на шее. Сама бритва лежит на полу, под свесившейся рукой. На рукоятке — отпечатки хозяина дома, а поверх них — потеки его крови. И мотив страшного поступка у погибшего имеется — он, похоже, три дня назад убил своего учителя…
— Точно окна не открывали?
— Ржавчину не наколдуешь. Открывали бы — на ней были бы видны свежие следы.
— На каждом окне? — настаивал Северин Мирославович.
— Да. Даже на том, которое ты высадил, когда влезал.
Сквира оглянулся. В ванной они находились одни.
— Дядя Слава, — он понизил голос, — нет записки. Чистого самоубийства… ну… не получается…
— Решать тебе, барашек, — криминалист развел руками. — Если бы в момент смерти рядом с Рыбаченко был еще кто-то, как бы тот человек смог выйти? Мертвец не запер бы за ним дверь. Спрятаться здесь негде, сам видишь…
— Нет записки…
— Нет, — согласился криминалист. — Но ты же знаешь, барашек, не всегда самоубийцы их оставляют…
Да, Сквира это знал. Как и то, что такое случается крайне редко.
— А входная дверь?
— Стул подпирал ручку. Замок был закрыт на два оборота. На язычке ключа свежих царапин нет — ни круговых, ни продольных. Да и вообще там царапин практически нет. Однозначно дверь запирали изнутри. Такое снаружи без явных следов не подстроить…
В проеме двери возник Козинец.
— …Так что, товарищ капитан, — тут же официальным тоном заговорил криминалист, — протокол раньше полудня я оформить не успею.
Василь Тарасович бросил на него удивленный взгляд, но раздумывать не стал:
— Понятые сейчас заняты. Я бы пока вам кое-что в прихожей показал…
Северин Мирославович кивнул и последовал за ним.
В прихожей, служившей одновременно и кухней, Козинец остановился.
— Видите чистый стакан?
Рыбаченко не отличался тягой к чистоте. Вымытой посуды у него просто не было — сетка над мойкой пустовала. Зато в раковине валялись вилки, ложки, стаканы, чашки, тарелки самых разных калибров — все с остатками пищи.
— Зацените: в этих завалах — один стакан, самый нижний не имеет остатков бухла, на нем нет следов жратвы с окружающих тарелок, и вообще, он весь светится чистотой. А заныкан почти на самое дно.
— Ну и что?
— Зачем совать чистый стопарь в грязную посуду?
Сквира молчал.
— Ну, зачем? — настойчиво переспросил Козинец.
Северин Мирославович устало посмотрел на лейтенанта. Ему бы в школу КГБ! Тогда бы знал, что на любом месте преступления такого типа вопросы можно придумывать тысячами. Схоластика сплошная…
— Это догадки, — сказал капитан. — Зафиксируйте, изымите на экспертизу, но с выводами пока…
— Там же, кстати, две чистые тарелки, — не унимался лейтенант. — Я проверю отпечатки пальцев.
— Проверяйте, — Сквира пожал плечами. — Хотя… Выпил Гена воды, простой воды, и бросил стакан в мойку, даже не подумав, что тот, вообще-то, все еще чистый.
Василь Тарасович покачал головой и принялся разбирать посуду.
У его ног стояли мусорное ведро, пустые бутылки из-под вина и водки и какой-то небольшой ящик.
— В мусоре тоже придется покопаться, — заметил Сквира.
— Обязательно, — не прекращая своей работы, ответил Козинец.
— А что за ящик? — капитан стукнул ногой по стенке.
— Пустой. Старый, довоенный еще. Внутри банки. Тоже старые, таких теперь не лабают. И тоже пустые. Отпечатки только Рыбаченко.
Сквира нагнулся и поднял ящичек. Крепкие еще стенки были выкрашены изнутри и снаружи под вишневое дерево. За многие годы краска выцвела. Сверху налипли грязь и известка. На одной из стенок изнутри можно было еще прочесть надпись полуосыпавшейся позолотой «Raszewski i Syn. Sklep. Włodzimierz Wołyński, 1939».
— Что это значит? — капитан ткнул пальцем в буквы.
— «Рашевский и сын. Магазин. Володимир», — бегло перевел Козинец, лишь на мгновение оторвавшись от мойки.
В ящике, занимая где-то треть объема, стояли две пустые банки с притертыми крышками. Больше всего они походили на аптекарскую посуду. Во всяком случае, формой. Сходство дополнял темно-коричневый цвет стекла.
— Что здесь хранилось? — спросил Сквира.
— Черт его знает. Может, это от бабки осталось? В наследство?
Капитан вернул ящик обратно.
Рядом было мусорное ведро. Несколько скорлупок яиц, картофельные очистки, две пустые консервные банки. Из-под всего этого на Сквиру смотрело знакомое лицо. Рева. Даже здесь — Рева.
— Рева? — Северин Мирославович указал пальцем в ведро.
Василь Тарасович заглянул внутрь.
— Некролог в газете.
Сквира кивнул. Козинец показывал ему этот выпуск на похоронах.
— Видно, эта статья его добила, — буркнул лейтенант.
В прихожую заглянул участковый. Он жестом поприветствовал Северина Мирославовича и опять вышел на улицу. Капитан, которого почему-то тяготил разговор с Козинцом, последовал за ним.
Двор тонул в темноте. Лишь «Москвич» сиял электрическим светом. Все дверцы автомобиля были распахнуты, багажник открыт, капот поднят. Кто-то из криминалистов ползал внутри.
Ребята из Луцка не халтурили. Сквира в очередной раз порадовался, что не стал полагаться на местных милиционеров и вызвал бригаду специалистов.
У калитки кипела своя жизнь. Милицейские машины, местные и из Луцка, запрудили переулок. Перевозка уже уехала. Несколько зевак, несмотря на ночное время, топтались у забора. Молоденький милиционер стоял у калитки и с важным видом предлагал всем разойтись.
Воздух был свежим, прохладным. Капитан несколько раз глубоко вдохнул, выпустив изо рта облака пара. В голове стало проясняться. Даже тревога по поводу предстоящего звонка Чипейко понемногу рассеялась.
Сало стоял рядом, благодушно сложив руки на животе.
— Вы курить? — спросил его Сквира.
— Воздуха глотнуть. Это вы к запаху крови привычные, а я тут еле держусь…
Они помолчали.
— Жалко Генку, — сказал Сало. — Не думаю, что он был совсем уж пропащим. Молодой, да. Бесился, да. Ничего, женился бы, детьми обзавелся и, глядишь…
— Возможно, — не стал спорить Сквира. — Вы что же, сегодня вечером разыскивали его?
— Разыскивал. Кто ж знал, что тут такое…
— А что случилось? Или просто плановое посещение?
— Его девушка… бывшая девушка, Бронислава Ващенко, оборвала все телефоны. Мол, Гена ей позвонил. Случилось что-то страшное, ищите его.
— А что случилось? Что эту Брониславу так… ну… напугало?
— Генка ей позвонил и сказал, что очень виноват, что жизнь теряет всякий смысл…
Вот она, предсмертная записка! Своеобразная, конечно, но это именно она! Только Рыбаченко вместо того, чтобы писать, позвонил…
Сквира невольно выпрямился и в возбуждении сделал несколько шагов по двору.
— Во сколько она вам позвонила? — резко обернулся к участковому капитан.
— В шестнадцать пятьдесят…
— И вы сразу сюда приехали?
— Какое сразу! Разве по таким делам, да еще и по телефонному звонку, сразу приезжают? Но Бронислава набирала меня каждую минуту, в трубку рыдала. Я не выдержал и в восемнадцать десять был здесь. Понятно, никто мне не открыл…
— Машина была во дворе?
— Генкина машина? — задумчиво протянул участковый, вспоминая. — Да! Была!
— Капот был теплый или холодный?
Сало пожал плечами.
— Я не проверял. Я не думал…
— Ворота были закрыты?
— Да, конечно, — кивнул участковый. — Незапертые я заметил бы.
— Видели здесь кого-нибудь? Может, по улице кто проходил?