Страница 27 из 76
Квасюк затянулся, стряхнул пепел на землю и выпустил дым через нос.
— Никак не научусь кольца ртом пускать, — пожаловался он. — Говорят, девчонкам нравится. Вам легче — еще больше, чем дым кольцами, девчонки любят военную форму… — Он махнул рукой какой-то даме, которая как раз открывала дверь фотоателье. — Я сейчас! Только докурю. Пока причесывайтесь.
Дама улыбнулась в ответ и слегка наклонила голову.
— Кстати, — вдруг оживился фотограф, — вы обязательно должны сделать портрет в форме. Я уверен, она вам идет. Представляете — огромный снимок на стенку? Для эффекта я его сделал бы черно-белым, несколько выцветшим, пожелтевшим, будто очень старым.
— Да я своим фотоаппаратом обхожусь…
— Вы шутите? Разве может домашний снимок сравниться со студийным? Это будет произведение искусства. Я не шучу. Серьезно. Поверьте! В конце концов, я же художник! Посмотрите мои работы. Нет, нет, сегодня же приходите!
— Сегодня вряд ли. Я ведь убийство расследую. Может, потом как-нибудь…
— Да, да, обязательно зайдите, — Квасюк положил ладонь на ручку двери и обернулся к Северину Мирославовичу. — Слушайте, я уже вижу, как это будет. Бравый майор отдыхает после службы… Портрет в колониальном стиле.
— Я не майор, я капитан, — рассмеялся Сквира. — И колониальный стиль вряд ли подходит советскому офицеру.
— Не страшно! — Квасюк тоже засмеялся. — Что-нибудь придумаем. Что-нибудь патриотичное и соцреалистическое.
Володимир, центральное городское кладбище, 15:30.
Сквира стоял, прислонившись плечом к какому-то старому дереву. Кора была шершавой и влажной. Наверняка потом на пиджаке останутся следы.
Над головой колыхалась густая ветвистая крона. Ветви одного дерева переплетались с ветвями другого, и сотни деревьев образовывали над могилами что-то вроде огромной зеленой крыши. В вечной тени здесь росли кусты, закрывая собой оградки, кресты и полустертые надписи.
В дальнем от главного входа конце центральной аллеи виднелся холмик свежевырытой земли. Будущая могила Ревы.
Было пустынно, одиноко и холодно. Вечная сырость города здесь превращалась в физически ощутимую влагу. Где-то далеко, наверное, кварталах в трех-четырех отсюда, звучала траурная музыка. Она медленно, еле уловимо приближалась, но все еще была тихой, едва различимой.
Зажатое со всех сторон городом, старое кладбище отгородилось от улиц и парков высокой кирпичной оградой. Оно задыхалось от нехватки места. Здесь хоронили поверх старых гробов, слой за слоем. Солидные плиты и траурные таблички несли на себе отпечатки по крайней мере семи языков и четырех религий.
На центральной аллее появился Козинец. Он был, против своего обыкновения, в свитере, надетом на рубашку. В руках держал какую-то газету. Некоторое время Василь Тарасович растерянно озирался. Потом, наконец, заметил Сквиру.
— Становитесь рядом, — буркнул Северин Мирославович, когда Козинец подошел.
Лейтенант прислонился к дереву с другой стороны. Прямо у его ног находилась ржавая оградка какой-то могилы. Среди разросшегося кустарника виднелся каменный крест, над ним грустный ангел распростер свои крылья. У основания креста было что-то написано на польском языке, но надпись давно стерлась и заросла травой.
— Чего новенького? — спросил Сквира, кивая на газету.
— Некролог в сегодняшнем номере, — ответил Козинец. — В киоске по дороге затарился.
Это был печатный орган местного горкома, горсовета и чего-то там еще. Назывался он просто и незатейливо: «Слово правды». «Четыре полосы текста — и лишь одно слово правды!» — подумал капитан, но тут же мотнул головой, отгоняя мысли, совершенно не подобающие офицеру госбезопасности.
На первой странице был напечатан портрет Ревы. Орест Петрович на фотографии выглядел серьезным и официальным. Две колонки текста сухо описывали его жизненный путь, лишь вскользь упоминая о нумизматике.
— Я звонил во Львов и Луцк, — говорил тем временем Козинец. — Кранц-Вовченко на выставке была, но со вчерашнего вечера испарилась.
Сквира свернул газету и отдал ее лейтенанту.
— На фига вам старуха? — спросил Василь Тарасович.
Северин Мирославович пожал плечами.
Звуки траурного марша стали заметно громче.
— Только что был у Рыбаченко, — сказал Козинец. — Хата заперта. Повестка ваша так и не тронута. Мотора нет и не было…
— Хотел бы я этому удивиться… — пробормотал Сквира.
Из кустов на дорожку вынырнула дворняга неопределенной масти. Присела на минутку, почесала задней лапой за ухом и побежала дальше. По дороге, не сбавляя темпа, оглянулась на мужчин у дерева, но не издала ни звука.
Откуда-то сверху тоскливо крикнула птица.
— ОБХСС уже на кирпичном… — продолжал рассказывать лейтенант. — Я успел опросить соседей этого вашего Руденко. Никто ни разу не видел его в обществе Ревы…
В конце аллеи показались двое мужиков с лопатами в руках. Они подошли к свежевырытой могиле и закурили.
— Подтягиваются, — заметил капитан. — Уже скоро.
— Да, — ответил лейтенант и замолчал. Потом, спустя минуту, добавил: — Приходил кадр, у которого Рыбаченко прикупил колеса. В конце июня как раз. Гена, типа, не торговался, но аж пищал — так хотел, чтобы обязательно была скидка, хоть какая. В конце концов сошлись на двух шестисот. Платил старыми и новыми бумажками разного достоинства, от пятерок до соток. Все рубли прошли через сберкассу, так что они точно настоящие. Оформили как дарение — Гену ломало светиться. Получилось дороже. Классно, в общем, получилось — хотел, чтобы скинули, а потом переплатил… — Василь Тарасович выглянул из-за дерева. — Вы нацелились на Рыбаченко всерьез?
— Нужно с ним поговорить, — Сквира стряхнул листик, спланировавший прямо ему на голову. — Почему он после убийства исчез? Откуда у него так много денег? Из-за чего они с Ревой на самом деле поругались?
В дальнем конце аллеи началось какое-то движение. Похоронная музыка зазвучала намного громче. Среди кустов что-то заблестело, и на дорожке появился пожилой человек с большой фотографией Ревы. Траурная лента охватывала один из углов снимка. Мужчина медленно двигался, глядя прямо перед собой. За ним, метрах в трех позади, катился грузовик с откинутыми бортами.
— Думаете, Генкиных рук дело? — спросил Козинец.
— Не знаю.
Василь Тарасович вздохнул.
— А причем тут монета с трезубом?
Сквира промолчал. Этот же вопрос постоянно задавал ему подполковник Чипейко.
Грузовик приблизился. В чисто вымытом кузове на коврике стоял обитый красной тканью гроб. За грузовиком шла Леся Орестовна в черном платке. Муж поддерживал ее под руку, оставаясь все время немного позади. За ними в нескольких шагах следовала довольно длинная процессия — люди парами несли венки. Ветерок трепал волосы на обнаженных головах. Развевались траурные ленточки.
Впереди двое пионеров несли венок. Лица мальчишек были серьезны, белые рубашки выглажены, красные галстуки аккуратно повязаны. Капитан подумал было, что они представляют Дом пионеров, но на ленточке мелькнули слова «от городского комитета…», и стало понятно: это официальный венок от властей.
Сразу за ними капитан увидел Игнатенко с каким-то мужчиной. Взгляд главного инженера скользнул по дереву, под которым стояли сыщики. Сквира кивнул Андрею Андреевичу, но тот тут же отвернулся и что-то сказал своему товарищу. Его напарник покосился на капитана и поджал губы.
Пара за парой проходили люди с венками. Сквира вглядывался в их лица, пытаясь понять, кто они и какое отношение имели к убитому, ловил проблески эмоций, поворот головы, непроизвольное движение. Увы, большинство здесь лишь отбывало повинность. Трудно ожидать, чтобы командированные с заводов трудяги горевали по человеку, которого при жизни едва знали.
Мимо прошел Гаврилишин. Он держал венок в паре с какой-то пожилой женщиной. Директор Дома пионеров заметил Сквиру и лейтенанта и слегка склонил голову в знак приветствия. Капитан кивнул в ответ.