Страница 4 из 17
Михаил Делягин принимает тезис о том, что распад продолжается на территории постсоветских республик[37].
Верхний предел постсоветской России является более флюидным в историографии и зависит от дефинирования понятия «постсоветская».
Для того, чтобы определить верхний предел, если это не просто юбилейное стремление к удобству – привычка историописцев, которые пользуются линейными отрезками времени легче, чем многомерными очертаниями, – необходимо фиксировать фактор, воздействующий как на внутреннюю, так и на внешнюю политику России, с одной стороны, и, с другой – с сильной исторической инерцией в последующие периоды (исторической в смысле присутствия – если ты не присутствуешь в историописании, то не существуешь).
Для постсоветской России, по моему мнению, самым сильным верхним пределом является вежливое воссоединение[38] Крыма 16 марта 2014 г., поскольку это не просто символический акт фактического восстановления позиций великой силы, утраченной Россией в 1991-м, но и событие, вызвавшее наиболее сильный резонанс в российском обществе в его новейшей истории как постсоветского государства. Крым будет отправной точкой не только конца постсоветской эры, но и начала евразийской, поскольку совпадает с интеграционными процессами, которые довели до января 2015 г., когда Евразийский экономический союз между Россией, Казахстаном и Беларусью стал фактом (впоследствии присоединилась Армения, ожидается и присоединение Киргизстана).
Владимир Путин в апреле 2012 г. в своем ежегодном отчете в качестве премьера перед Думой объявил, что наступил конец постсоветского периода[39] (1991–2012). Тогда, однако, скорее наступил конец его премьерства, которое плавно перешло вновь к президентству. Но совпадает ли «путинская эра», как называют Россию с 1999 г. до сих пор, с постсоветской эрой? Я бы не сказала, поскольку Путин является наследником и избранником Ельцина, который поставил начало президентской постсоветской российской республике в советском стиле – со стрельбой по парламенту (1993).
Если интеграционный экономический евразийский процесс начался в 2000 г., то геополитическая смена российской орбиты, из страны, «побежденной в Холодной войне»[40], в великую (хотя и региональную) силу, была официально объявлена Путиным в его Мюнхенской речи 2007 г. Не случайно на следующий год имела место первое прямое противостояние между Россией и США в Августовской войне 2008 г. (точнее называть ее «грузино-осетино-российской», а не только «грузино-российской», поскольку вовлечены три стороны).
Для некоторых исследователей еще в 2005 г. (после Оранжевой революции в Киеве, 2004) уже началась «новая Холодная война», признаки которой видны в убийствах журналистки Анны Политковской и бывшего агента ФСБ Александра Литвиненко (2006)[41].
Второй внешний тест геополитической турбулентности России последовал после решения Путина баллотироваться на третий президентский срок в 2012 г., а на следующий год – но на сей раз в наиболее чувствительном месте на границе федерации-Украине, майдан 2013–2014. На украинской земле произошло столкновение двух интеграционных проектов – евразийского (регионального, России) и трансатлантического (глобального, США), который является заявкой на судьбу следующего столетия, и который является битвой за Старый континент, стоящий перед выбором между Трансатлантическим соглашением с США и «Большой Европой» от Лиссабона до Владивостока с Россией.
Если евразийский проект России является региональным (Европейский Союз плюс Россия и вновь созданный Евразийский экономический союз, на принципе многополярности в партнерстве с БРИКС и др.), то трансатлантический проект является глобальным (США плюс ЕС плюс Евразия после фрагментации России как богатейшего ресурсами региона, самого близкого к Азии, чей экономический подъем опережает Европу, по принципу корпоративной однополярности). Китай останется с победителем, чтобы пережить его.
Присоединение Крыма (март 2014) является историческим фактом, который не только отделяет постсоветскую от евразийской России, но и знаменует окончание «длинного XX века» и начало XXI, когда интеграционные проекты будут доминировать над национальными.
Постсоветская Россия имеет и свою внутреннюю периодизацию, которая также варьирует в зависимости от различных исследовательских подходов. Первый спор касается понятия – что происходит в 1991 г. – «переворот», «революция», «полураспад империи», «длительный процесс разложения советской тоталитарной системы», «геополитическая катастрофа», «перелом»?
Первую границу (1989–1993) предлагает Юрий Пивоваров как «комбинацию трех революций» («антиимперской, или антироссийской» – «преступной» – «демократической»)[42]. Самым популярным является понятие «демократическая революция» в отношении периода от Горбачева до создания президентской республики при Ельцине (1985–1993), причем различия определяются пониманием типа российской демократии: «либеральная»[43], «электоральная»[44] («репрезентативная»[45]), «догоняющая», «развивающаяся» и др.
Вторую границу определяет Лев Гудков (1990–1996), в которой 1991 г. рассмотрен лишь как «эпизод в борьбе за власть», а весь период является «трансформационным распадом российской экономики». Лев Гудков фиксирует следующий период (1997–2007) как «постепенное возвращение к централизованной практике государственного управления»[46] с двумя ключевыми годами. Первый год (1999) он связывает с началом преобладания «силовиков» («чекистов»), разделяя мнение Ольги Крыштановской[47], что с тех пор не менее двух третей руководства страны в погонах. Л. Гудков использует для этого периода и понятие «чекистская корпорация»[48], для которого вторая ключевая дата (2004) знаменует «ликвидацию» местного самоуправления.
Третья граница (1991–1993) является самой популярной, Алексей Вдовин и Андерс Аслунд категоризируют ее, прежде всего, как «капиталистическую революцию»[49]. Майкл Макфол определяет тот же период (1991–1993) как «первую российскую республику», а последовавший за ним период (1993-) как «вторую российскую республику»[50].
Четвертую границу очерчивает Борис Кагарлицкий (1990–1999), отрицая как термин «революция», так и термин «реформа», и дефинируя этот период нестандартно как «реставрацию», или «естественное завершение политического цикла, начавшегося в 1917 г.». Фактически охвачено президентство Ельцина с внутренними подпериодами: 1990–1991, 1992–1993 («период Гайдар-Хасбулатов»), 1994–1998 («период Черномырдин-Зюганов») и 1999–2000 («агония Ельцинской России»)[51].
Джеймс Биллингтон заменяет понятие «революция» относительно событий 1991 г. русским термином «перелом», проводя связь со сталинским «Годом великого перелома» (1929), когда началась коллективизация[52].
Марк Креймер доразвивает тезис Стивена Коэна[53] о том, что советская система могла быть реформирована, не доходя до коллапса СССР в стиле «ретроспективного детерминизма». Марк Креймер отметил, что Стивен Коэн фокусирует внимание только на внутриполитических и экономических реформах, тогда как радикальное изменение СССР, по мнению Креймера, иллюстрируется главным образом «трансформацией советской внешней политики Горбачева». Креймер делает различие между «советским государством» и «советской системой», но не считает, что первое может продолжить свое существование, если исчезнет вторая[54].
37
Делягин, М. Распад СССР еще не завершен. 07.12.2009. Новости. Гуляй-Поле. Украино-российский портал, http://www.politua.su/ news/13900.html
38
Я принимаю именно этот термин «вежливое воссоединение», поскольку международное право допускает как «право на самоопределение», которое реализуется референдумом в марте 2014 г., который как бы ни ставился под сомнение ввиду отсутствия достаточного числа международных наблюдателей, не может скрыть радости от возвращения на родину русского бесспорного большинства крымского населения. Термин «аннексия» также является верным, если визируется «право на неприкосновенность государственных границ», но это фактически ничего не может изменить и остается вопрос юридической и геополитической позиций. Объединение Княжества Болгария с Восточной Румелией также является «аннексией» с турецкой точки зрения. – Д.Г.
39
Владимир Путин. Постсоветский период в жизни России завершен, впереди новый этап развития страны. – ИТАР-ТАСС, 11 апреля 2012 г. http://itar-tass.com/arhiv/542941
40
«Распад СССР и крах советской модели был воспринят Западом как свидетельство его безоговорочной правоты – моральной, исторической, экономической»: Лукьянов, Ф. Европа, которую мы потеряли. // Российская газета, 05.11.2014. Федеральный выпуск № 6523 (251). http://www.rg.ru/2014/ll/05/lukjanov.html
41
«Cold war murder»: Angus Roxburgh. Strongman: Vladimir Putin and the Struggle for Russia. I.B. Tauris, 2011, p. 157.
42
Пивоваров, Ю. С. Советская посткомунистическая Россия. // Россия на рубеже веков, 1991–2011. Ред. и сост. А. Зубов и В. Страда. М., 2011. С. 55–58.
43
Tom Bjorkman. Russia’s Road to Deeper Democracy. Brooking Institution Press, 2003, pp. 15–18,115.
44
Michael McFaul. Lessons from Russia’s Protracted Transition from Communist Rule. Political Science Ouaterly, Vol. 114, 1 (Spring, 1999), p. 104: Russia is at best an electoral democracy but most certainly not a «liberal democracy».
45
Marc Garcelon. Revolutionary Passage: From Soviet to Post-Soviet Russia, 1985–2000. Temple University Press, 2005, p. 202.
46
Гудков, Л. Перерождение коммунистической номенклатуры. // Россия на рубеже веков, 1991–2011. Ред. и сост. А. Зубов и В. Страда. М., 2011. С. 117–121.
47
Крыштановская, О. Анатомия российской элиты. М., 2005. http:// anatomia-elity.narod.ru/anatomia_elity.html
48
Гудков Л. Абортивная модернизация. М., 2011. С. 348.
49
Вдовин, А.И. Русские в XX веке. Трагедии и триумфы великого народа. М., 2013. С. 384.
Anders Aslund. Russia’s Capitalist Revolution: Why Market Reform Succeeded and Democracy Failed. Peterson Institute for International Economics, 2007, pp. 284: The main achievements of Russia’s capitalist revolution were the peaceful dissolution of the Soviet Union, the building of market economic institutions, and privatization.
50
Michael McFaul. Lessons from Russia’s Protracted Transition from Communist Rule…, p. 106.
51
Boris Kagarlitsky. Russia under Yeltsin and Putin: Neo-Liberal Autocracy. Pluto Press, 2002, pp. 3–7.
52
James H. Billington. The Search for a Modern Russian Identity. Bulletin of the American Academy of Arts and Sciences, Vol. 45, 4 (Jan., 1992), p. 31.
53
Stephen F. Cohen. Was the Soviet System Reformable? Slavic Review, Vol. 63, 3 (Autumn, 2004), pp. 459–488.
54
Mark Kramer. The Reform of the Soviet Union and the Demise of the Soviet State. Slavic Review, Vol. 63, 3 (Autumn, 2004), 505–506, 509.