Страница 13 из 17
Действительно, не только славяне, но и тюрки являются представителями средневековой России, название «Киевская Русь» было введено как политический термин в XIX веке. С другой стороны, прямая связь «Древней/Киевской Руси» с христианством, которое является частью европейской культуры, не имеет ничего общего с тюрками в пределах России. Бесспорно, существует привнесенный татаро-монгольский элемент в русскую культуру и язык на бытовом уровне, но они не являются ведущими. Отказ от термина «Киевская Русь» – это политическое и идеологическое решение, которое не улучшит отношений с украинцами, и не удовлетворит амбиций татарских историков.
Другой термин, «татаро-монгольское иго» был заменен «системой зависимости русских земель от ордынских ханов». Цель заключалась не только в отказе от слова «иго», но и от этнической характеристики его носителей – татаро-монгол, во избежание неприятностей при интерпретации в Татарстане, что само по себе является, если не идеологическим, то чисто политическим подходом к истории, и вряд ли будет иметь ожидаемый результат.
Татарские общественные деятели не против идеологического подхода как государственнической рамки, а против доминирования «славянского», «русского» и «европейского» в истории России, которое они настаивают заменить на «евразийское». Рафаэль Хакимов, вице-президент Академии наук в Республике Татарстан: «Объективная история и экономическая потребность в рынках сбыта требуют признания евразийского характера России. Уже сегодня фактическое состояние исторического сознания среди регионов страны обнаруживает существенное расхождение в этом вопросе. Пока в российских учебниках славяне через Карпаты мигрируют в сторону Киева, а варяги спускаются по рекам в сторону Новгорода, в учебниках Татарстана уже расцветает Тюркский каганат. Все это нельзя оставить в качестве регионального компонента, поскольку задевает сущностные характеристики нынешнего государства»[113].
Желание татар в большой степени было исполнено. Новая концепция ввела определение «евразийский контекст» – «евразийское» и по отношению к средневековой истории, как и «Евразия» вместо «Россия»: «Внешняя политика русских земель в евразийском контексте, сер. XII – нач. XIII в.»; «Народы и государства Евразии в XIII и XIV вв.». В свое время «История СССР» начиналась с раннего средневековья, а не с 1922 г., сейчас в более мягком варианте и не ко всем периодам вводится история «Евразии», вместо «России».
Если до сих пор евразийская лексика была преимущественно частью геополитического словаря о векторах внешней политики России на Востоке, то с 2013 г. впервые это понятие официально было введено в периодизацию истории России, что означает его массовизирование.
До создания культурно-исторического стандарта евразийство присутствовало только в понятийном аппарате неоевразийцев из числа российских общественных деятелей – особенно у Александра Дугина, непопулярного вне консервативных сред, многозначительным является провал его партии «Евразия» (2001–2003), но показательно также и ее воскресение в 2012 г., как и намерение участвовать в парламентских выборах 2016 г. – вряд ли самостоятельно, но, вероятно, как часть Общероссийского народного фронта.
Евразийский след в новом историко-культурном стандарте, который будет служить навигатором для авторов единого учебника, заметен и в отсутствии классических определений управления Петра Великого: «вестернизация» и «европеизация», а это уже идеологическая автоцензура (я бы не назвала ее цензурой ввиду отсутствия таких указаний, очевидно, имеет место рефлексивное усердие в советском стиле).
Обход молчанием «европеизации» можно назвать даже академической неточностью, поскольку именно при Петре Россия европеизировалось в светском отношении, когда создавалось современное государство наряду с империей. В религиозном отношении Россия европеизировалась впервые при Владимире благодаря принятию христианства.
В отношении Петра I авторы стандарта использовали единственное понятие «модернизация», которую они определили как «жизненно важную национальную задачу». Вообще, для всех периодов характерно особое отношение к национальной политике.
Еще один удаленный из классической историографии термин – «Великая Октябрьская Революция», как и предшествовавший ему «Февральская» революция, обобщенный в термин «Великая Российская Революция» (1917). Здесь авторами руководит желание представить весь процесс, не рискуя спорить о том, является ли это «революцией» или «переворотом», или и обеими последовательно.
Сергей Мироненко категорически отверг новое понятие «Великая революция» и предложил назвать ее «Русская революция 1917 г.», поскольку не считает это событие «великим»[114]. Владимир Козлов, член-корреспондент РАН, выражаясь нейтрально, обрисовал пять подходов к изучению «революции 1917 г.», и также, как и Мироненко, прежде всего, акцентируя внимание на документальном подходе[115].
В отношении новой России в концепции также была предложена своя периодизация: 1991–1993, «постсоветская Россия»; 1993–2000 и 2000–2012. Ограничить «постсоветскую Россию» периодом Августовской республики (1991–1993), которая даже не присутствовала в виде термина, представляется весьма искусственным и необоснованным, как хронологически, так и тематически. Логика, согласно которой принятием новой конституции 1993 г. завершается постсоветский период, лишена аналитического комментария.
Второй верхней границей временных рамок «постсоветской России» является 2012 г., предложенный самим Путиным при его третьем вступлении в должность президента, что является более основательным.
Третьей верхней границей временных рамок «постсоветской России» я была склонна принять, 2018 г. (или 2024 г., если он выдвинет свою кандидатуру на следующих президентских выборах), поскольку личностный фактор в истории России всегда был очень сильным, а в данном случае фактор «Путин» является не менее важным. Сам он вряд ли может убежать от самого себя, а его поведение с просвещенным авторитаризмом в консервативном стиле и прагматичной внешней политикой невозможно определить иначе, кроме как «постсоветское». Но после присоединения Крыма считаю, что 16 марта 2014 г. является верхней границей временных рамок постсоветской России ввиду исключительного влияния этого факта, как во внешней, так и во внутренней политике России в дальнейшем.
Из политкорректных соображений в новом стандарте отсутствует определение «переворот» о событиях октября 1993 г., когда Ельцин стрелял танками по Белому дому и таким образом дал начало президентской республике. Навязывается понятие «трагические события в Москве», октябрь 1993 г., что само по себе может быть использовано в отношении многих эпизодов российской и советской истории, является безличным, и, по меньшей мере, неаналитическим, что, несомненно, не могло бы стимулировать мышление учеников.
Удаляется и получившее уже гражданственность понятие «Чеченская война» 1–2. Первая чеченская война при Ельцине (1994–1995) получает термин «военно-политический кризис», а вторая чеченская война (1999) – «военный конфликт».
Если сравнивать с Кавказской войной XIX века, действительно их с трудом можно назвать войнами, но причина избегания термина не столько в продолжительности, сколько в смысле слова «война», она легко может связаться с «национально-освободительной» или «сепаратистской», в зависимости от точки зрения, тогда как «конфликты» и «кризисы» существуют в любое время во всех странах.
Одним из способов, если не избежать разделительных линий, то, по крайней мере, тушировать их, являются дискуссии о методологическом подходе к российской истории. Всеобщую поддержку находит предложение избежать монополии политической истории, и обратить внимание на повседневную жизнь, и на примере человеческих судеб проиллюстрировать государственное развитие. Разнообразится политическая история культурологическим и антропологическим подходом, что является плюсом, и только обогатило бы учебник для средних школ, при этом сохраняется хронологический, или линейный подход, в отличие от англо-саксонской модели.
113
Хакимов, Р. С. «Учебник истории не должен сеять вражду среди казанцев». – www.business-gazeta.ru/article/89374/ (12.10.2013).
114
Интервю на Сергей Мироненко в тв програма на митрополит Иларион «Церковь и мир», 21 декември 2013 г.
115
«Первое – традиционное, я бы его назвал научным: ученые устанавливают достоверность факта, потом на основе этого факта выявляют явление, процесс и пишут доказательную историю. Второй подход – публицистический. Он очень опасен и очень соблазнителен даже для профессиональных историков, потому что обеспечивает быстрый видимый успех. Чем оригинальнее, тем интереснее. Третий – драматургический, когда в прошлом видят не жизнь, а трагедию, пьесу. К таким авторам принадлежит Эдвард Радзинский. Кстати, и в таком освещении истории есть свой смысл. Например, в книге о Николае II Радзинский выдвинул великолепную гипотезу того, почему вся императорская семья послушно пошла в подвал Ипатьевского дома. Дело в том, что Юровский, который организовывал расстрел, когда-то был фотографом. И якобы он сказал Николаю: «На Западе говорят, что вас расстреляли, мы хотим всех вместе сфотографировать, поэтому спуститесь». Четвертый подход, очень активно культивируется деятелями Церкви. Его смысл в том, что все беды 1917 года связаны с реформами Петра Великого. А последний, лично мне очень близкий, можно было бы назвать документальным. Когда прошлое узнается через документы»: Козлов, В. Октябрь без тайн. Интервью Елене Новоселовой. // Российская газета, № 4511 от 7 ноября 2007 г. http://www.rg.ru/2007/ll/07/ myths.html