Страница 14 из 25
И все ближе будет становиться для вас образ Страдальца, и оживут в памяти все бесчисленные Его призывы, с которыми Он и со страниц Своей Божественной, завещанной миру книги и в разных обстоятельствах вашей жизни так часто обращался. И тогда, не сокрушаясь о земле и чувствуя, что вам возможно владеть небом, вы упадете пред Ним ниц и, простирая к Нему руки, воскликнете в слезах: «Христос мой, Христос!»
Обновление
Благоухающая, цветущая, счастливая весна; обрызганное золотыми лучами голубое небо с редко бродящими по нем перистыми облачками; реки, давно пронесшие весенний лед, уже вошедшие в берега, но еще многоводные; звонкие ручьи, текущие в зеленой мураве; недавние, свежие цветы в полной красоте, ярко блестящие среди невысокой еще травы; хлопотливая пчела, носящаяся от цветка к цветку, чтобы, повиснув на колеблющейся чашке, пить из нее хоботком сладкий мед; быстро подымающийся над землей урожай – озимое поле, готовое скоро колоситься, и спешно подымающаяся кверху щетина ярового посева; входящая в силу давно развернувшаяся и быстро увеличивающаяся в объеме листва; старые развесистые дубы, сменившие розово-нежную завязь на светло-зеленую, нежную, по тонкости своей кажущуюся прозрачной листву; долгие дни, светлые зори, теплые ночи, кудри берез, сережки цветущих тополей – это ты, Троицын день, это ты, благодать кончающейся весны, преддверие наступающего лета!..
И в церквах какое-то торжество во имя торжествующего, мир создавшего (Бог Отец), мир искупившего (Бог Сын), мир непрестанно возрождающего (Бог Дух Святый), в Троице славимого Божества, праздник, говорящий о торжестве жизни, о вечном обновлении, о незакатности бытия… Радостные гимны во имя Утешителя. И какое сплетение этих гимнов со свежими, зелеными гирляндами, вьющимися по колонкам золотых иконостасов, по этим кудрям берез, из свежих рощ внесенных во храмы, с этими весенними, свежими цветами в руках молящихся!..
Зеленый праздник, торжество, напор жизни: земля – для которой открылись небесные дали, небо – которое сошло вниз торжествовать и радоваться вместе с землей.
Вот, казалось бы, радость, которую надо продлить на все лето, на весь год, на все годы своей жизни, радость, в лучах которой надо просыпаться, в сиянии которой надо засыпать.
В самом деле, если только ежедневно, ежечасно напоминать себе: «Христос за меня пострадал, меня искупил, загладил мои грехи, победил для меня смерть, открыл мне двери рая и в этих дверях ждет меня; благодать Святого Духа неисчерпаемыми волнами ходит над миром, и надо только решиться броситься в эти волны, чтобы быть чистым, счастливым, оправданным, блаженным», – как от этого сознания станет прекрасна, легка и праведна жизнь!
Сравним.
Определенный на ежедневный, однообразный, скучный труд, горожанин никак не мог собраться за город и к вечеру, освободившись от своего труда, оставался в городе. Уныл был и отравлен его отдых. Порывы ветра разносили уличную пыль, перемешанную с частицами засохшего навоза, попадавшую в глаза и в легкие. Не было вокруг ни кустика, ни деревца. Как какой-то страшный змий, завораживавший свою жертву и влекший ее к себе, смотрел открытыми своими дверями ближний кабак, из которого доносились звуки дикой музыки и крики пьяного, безобразного разгула.
Бедно одетые, болезненные ребятишки играли в тесных дворах, и матери глядели на них, плохо одетые, изнуренные деторождением и жизнью в лишениях! И проходящая в беспокойстве о завтрашнем куске хлеба жизнь казалась лишенной радости, сплошной беспросветной каторгой.
И так тянулись для него день за днем, месяц за месяцем. И когда наступал праздник, праздник этот был не отдыхом, а временем тяжелого, хмельного забвения.
И вот как-то случайно он попал за город.
Все реже становились дома и все больше пространство между домами. Многоэтажные громады сменялись маленькими, приветливыми, деревянными домиками, из которых лишь иные выходили на улицу, а другие стояли, полуспрятавшись в зелени садов. Кусты акаций с маленькими, желтенькими цветиками, сирень с благоухающими белыми и лиловыми кустами высовывалась из-за решеток. Воздух был напоен запахом свежей, еще пахучей листвы, недавно смоченной дождем.
И как там, в городе, в его грустном быте все говорило о безотрадном труде, о возможности лучшей доли, так здесь все говорило о том, что жизнь может быть прекрасна, разнообразна и содержательна.
И вспоминался бедному рабочему рассказ более, чем он, образованного товарища о том, как в некоторых странах образуются рабочие поселки в сельских местностях, среди зеленых лужаек в уютных садах, как рабочему не за чем идти в разгул кабака, когда у него дома маленький рай.
И в мечтах о том, что такая жизнь когда-нибудь станет доступной если не ему, то его детям или внукам, он медленно шел по пути, где загородные дома – и те попадались все реже и реже, пока не вступил в область, где очутился один на один с природой. И шел он и шел все дальше, дальше и дальше.
То шел он прекрасным старым сосняком, верхушки которого там, высоко над головой его, перешептывались друг с другом непонятными словами, тогда как внизу, у корней, белые ландыши тихо кивали друг другу своими белыми, душистыми головками на стеблях, выходящих из крепкой, яркой, зеленой листвы.
То перерезал он лужайку с изумрудной травой, с золотыми чашечками блестящей куриной слепоты и с другими, не известными ему по имени, разноцветными цветами; то входил он в лиственный лес, где все казалось полным тайны, где странным свежим запахом пахнули разрезные папоротники и разливались своим прекрасным, рассыпчатым пением соловьи.
Бедный городской рабочий был удивлен и поражен разнообразием, богатством и красотой окружающей его жизни природы. Та жизнь – унылая, лишенная красоты, отрады, разнообразия, из которой он только что вышел и в которую должен был сейчас возвратиться, казалась ему какой-то дальней и чужой. А вот эта жизнь, с тихими уютными домиками в зелени, со старыми шепчущими соснами, крепко пахнущими папоротниками, лесными тенями и перекликающимися соловья ми, казалась ему в эти часы близкой и родной жизнью.
И он вернулся домой уже другим, принеся с собой постоянное тяготение к тем местам, где был короткое время так счастлив. И с тех пор, как только была ему малейшая возможность, он оставлял докучный город и бежал туда, под тень деревьев, на зеленую скатерть лужаек, к щебечущим птицам, к жаворонкам, сыплющим на подымающийся урожай серебро своего голоса.
И прежние удовольствия, которыми он себя одурманивал, стали ему противны. Разнообразные звуки природы казались ему милее и для души его нужнее, чем звуки человеческого голоса. Как бывал он счастлив теперь, уходя в праздники из города с утра, возвращаясь поздним вечером и не видя всего безобразия пыльного, душного города; ах, как душа его была вся насыщена виденными им за день красотами, которыми она питалась опять до новой своей прогулки.
И задался он мечтой брать от города только работу, а жить там, у полей и лесов. И, ограничив себя, перестав платить дань кабаку, он скопил достаточно, чтобы переехать за город, откуда за несколько копеек поезда всякий день доставляли его на работу.
И стал он жить новой свежей жизнью, поздоровел, почувствовал в душе новые силы, окреп волей, тратил на себя все меньше и меньше и стал копить быстро прибавляющийся капиталец, чтобы расстаться совсем с городом, купить землю для огорода и, выращивал на продажу дорогие овощи, содержать тем самым свою семью…
Не то же ли будет и с нашей душой, когда мы, отчаявшись от обычной мирской суеты, возродившись как-нибудь случайно упавшими на нас духовными впечатлениями, захотим продолжить их еще и еще и наконец очутимся в положении того горожанина, которому город опротивел до того, что он бежит от него и заглядывает в него лишь по крайней необходимости?
Пышный, но в то же время грешный, грязный и душный город для нашей души – это мир, который все у нас берет, все себе требует, которому мы служим, как рабы купленные, ничего от него не получая взамен, которому мы все отдаем, ничем от него не обогащаясь.