Слишком верная жена

Наполеонов подошел к открытому окну и выглянул на улицу. Густой туман, окутывавший город так, что мало что было видно, почти полностью рассеялся. Сквозь оставшуюся легкую дымку просвечивало солнце, и создавалось такое впечатление, что город облили с неба медом.

– Красиво! – вырвалось у Наполеонова.

И он тут же подумал о том, какая красота царит сейчас на приусадебном участке его подруги детства Мирославы Волгиной. Неосознанно он перенесся на кухню особняка. Перед его внутренним взором предстала и вовсе соблазнительная картина – Морис Миндаугас, колдующий над кастрюлями и сковородками, в которых что-то тихо булькало и скворчало.

Наполеонов проглотил слюну и вздохнул. Но тут же напомнил себе, что он съел аж четыре бутерброда и запил их горячим чаем. А если бы не умчался из дома ни свет ни заря и дождался бы завтрака, приготовленного матерью, то и вообще думал бы не о еде, а о деле.

– Да! О деле! – произнес он вслух, вернулся за стол и разложил бумаги. В дверь постучали пару раз, и она тотчас распахнулась.

– Ах, Александр Романович! – воскликнула влетевшая секретарь Элла, – как вы сегодня рано!

Наполеонов открыл рот, чтобы возмутиться ее вторжением, но она застрекотала, не дав ему произнести ни единого слова:

– А я как знала! Как знала!

– Да что ты знала? – удалось вклиниться Наполеонову.

– Что вы пришли! И, как всегда, голодный!

– Я не голодный!

– Ну, просто, как знала, – продолжала она, не слушая его, – я по пути купила ванильные булочки, – она бухнула пакет прямо ему на стол, – сейчас чай принесу!

– Элла! У меня на столе документы!

– Вижу, вижу, – зачирикала она, – какая прелестная туфелька! – Она уставилась на фотографию найденной на даче Фалалеева туфли и печально вздохнула: – Но мне таких туфель никогда не носить!

– Это еще почему? – спросил следователь.

– Потому, что я секретарь!

– Ну, и что с того, – не понял Наполеонов, – секретари что, босиком должны ходить?

Элла подозрительно уставилась на следователя.

– Ну, что ты так на меня смотришь? На мне узоров нет, – фыркнул он.

– Вы чего? – недоверчиво спросила Элла, – на самом деле не понимаете или притворяетесь?

– Чего я не понимаю?! – рассердился Наполеонов.

– Того, что эти туфли стоят ваше годовое жалованье! – выпалила девушка.

– Мое годовое жалованье? – не поверил следователь, – ты ничего не путаешь? Какие-то жалкие башмаки…

– Я ничего не путаю! И вовсе они не жалкие! Любая женщина мечтает о таких!

– Ну, уж с этим позволь не согласиться, – усмехнулся Наполеонов, вспомнив Мирославу.

Он не сомневался, что его подруга ни за что не станет отдавать за туфли не то что годовое жалованье следователя, но и десятую его часть. И при мысли об этом он зауважал ее еще больше.

– Ну да, – усмехнулась Элла, догадавшись, о чем он думает, – таких, как Волгина, единицы.

– Жаль, – констатировал Наполеонов, – но не в этом дело, раз ты у нас такой эксперт по башмакам, подскажи, где их можно купить, – он кивнул на фотографию, – за границей?

– Почему обязательно за границей, – сказала Элла, – например, в бутиках в центре города.

– А еще?

– Еще, может быть, в «Итальянской слободе», – задумчиво проговорила Элла.

– А это что такое?

– Магазин элитный на Герасименко.

– Буржуйский, значит?

– Ну…

– Все понятно!

– Но такой обуви даже хозяева элитных магазинов много не закупают. Их может быть не более двух-трех пар.

– Да? Ты молодец, Элла! Неси чай! – Наполеонов раскрыл пакет с булочками и зажмурился от удовольствия, – какой аромат!

Вернувшаяся через пару минут Элла поставила перед ним чашку дымящегося чая и собралась уходить.

– Подожди, Элла, возьми половину себе, – он протянул ей пакет.

– Нет, – отмахнулась она, – это все вам! Я за фигурой слежу.

– Ну, как знаешь.

– К тому же я не удержалась и одну по дороге слопала, – покаянно вздохнула девушка и, не дожидаясь комментария следователя, исчезла за дверью.

Наполеонов улыбнулся и покачал головой. Когда он доедал третью булочку, телефон на его столе ожил.

– Алло? – схватил трубку следователь.

– Чего жуем? – донесся до него голос Незовибатько.

– Булочки…

– Вкусные?

– Очень!

– Может, тогда тебе больше ничего для счастья и не надо? – прозвучал насмешливый голос эксперта.

– Надо, надо! – торопливо заверил Наполеонов.

– Но раз надо, то слушай. У жертвы в крови обнаружена приличная доза снотворного.

– Снотворного?

– Ага.

– То есть убийство было спланированным?

– Это уж тебе решать.

– Ну да…

– Окурки, принесенные тобой, идентичны взятым с дачи жертвы, и по отпечаткам пальцев, и по ДНК.

– Понятно…

– На записке тоже те же отпечатки, но затертые.

– Спасибо.

– Но, может, тебя заинтересует тот факт, что отпечатков жертвы на записке нет.

– Странно…

– Я тоже так думаю.

– Может, Фалалеев брал ее в перчатках? – бухнул Наполеонов.

– А может, и в валенках, – хмыкнул Незовибатько.

– Возможно, убийца забрал записку, затер отпечатки, а потом случайно обронил ее? – предположил Наполеонов.

– Чего на свете только не бывает, – откликнулся Незовибатько и распрощался.

– Итак, что мы имеем? – спросил сам себя Наполеонов. И доев последнюю булочку, сам себе ответил: – Окурки на даче оставила Маргарита Максименкова, там же найдена записка, написанная ее рукой. На орудии убийства – бутылке – отпечатки ее пальцев. Остается только разобраться с туфлей и доказать, что она принадлежит ей.

Аветику Григоряну было поручено отправиться к вдове Фалалеева и взять у нее фотографию Максименковой. Наполеонов был уверен, что таковая у нее имеется.

Дверь оперативнику открыла высокая светловолосая женщина со слегка раскосыми серыми глазами.

– Вы кто? – удивленно спросила она.

Аветик догадался, что она кого-то ждала, поэтому и распахнула так торопливо перед ним дверь.

– Старший лейтенант полиции Григорян Аветик Арменович, – он развернул свое удостоверение.

Она чуть наклонила голову, рассматривая его, и выбившаяся из прически светлая прядь волос упала на ее высокую скулу.

– А вы Анна Васильевна Фалалеева? – спросил, в свою очередь, оперативник.

– Нет, я Анина подруга, Людмила Сергеевна Лукьянова. Аня в Сашином кабинете, проходите, пожалуйста.

Аветик, не оглядываясь, прошел в указанном ему направлении.

Анна сидела на диване и держалась за щеку, точно у нее болели зубы. Она даже не посмотрела в сторону оперативника, пока вошедшая в комнату следом за ним Людмила не сказала:

– Аня, к тебе из полиции.

– Из полиции? – переспросила та бесцветным голосом, отняла руку от щеки и посмотрела на Григоряна светло-голубыми, почти прозрачными глазами. Взгляд у нее был отсутствующий. Аветику пришло в голову, что женщина приняла слишком много успокоительного.

– И что вам всем от меня надо? – спросила она.

– Не могли бы вы на время дать нам фотографию Максименковой?

– Фотографию Маргариты? Зачем? – В голосе женщины прозвучало слабое удивление.

– Для оперативной работы! – отчеканил Григорян.

– Для работы?

– Странно. Впрочем, Люда, – обратилась она к подруге, – покажи ему альбомы, пусть выберет.

Лукьянова кивнула и, дотронувшись до рукава оперативника, сказала:

– Пройдемте со мной.

Она провела его в гостиную, предложила сесть в большое мягкое кресло возле низкого журнального столика и, достав из стенки несколько альбомов, положила их перед Аветиком:

– Вот, выбирайте.

– Не подскажете, какой из них по времени последний? – спросил Григорян, устремив на женщину свои темные глаза, похожие на две черносливины.

– Вот этот, – указала она рукой на один из альбомов.

– И в нем есть Маргарита Максименкова?

– Конечно.

– Спасибо.

Аветик раскрыл альбом и стал его листать.