Страница 6 из 11
Манифест и гипотеза
Вершинные образцы и достижения литературной теории мы находим не в научных монографиях или диссертациях, а в манифестах – программных работах классицизма, романтизма, реализма, символизма, футуризма, сюрреализма, постмодернизма и т. д. Что такое ирония и гротеск, аллегория и символ, наивное и сентиментальное, лирический пейзаж или реалистический персонаж – обо всем этом мы узнаем преимущественно из манифестов. Позднее ученые-специалисты занимаются прояснением и толкованием этих понятий. Но основатели литературных движений и изобретатели приемов и стилей, как правило, не ученые-гуманитарии, подобно тому как и Томас Эдисон не был ученым-естественником. Это особая когорта – создатели идей, преобразователи культуры, гуманитарии-изобретатели.
Гуманитарная мысль – не только описание, анализ, она не исчерпывается жанрами состоявшихся открытий и исследований, такими как статья, доклад, учебник. Манифест – вот первое слово теории, а монография – ее последнее слово. Если отобрать во всей истории эстетики и литературоведения наиболее яркие, классические работы, то в них обнаружатся черты манифеста. В «Поэтическом искусстве» Буало и «Лаокооне» Лессинга, в статьях и фрагментах братьев Шлегелей и «Защите поэзии» Шелли, в «Литературных мечтаниях» В. Белинского и «Экспериментальном романе» Э. Золя, в «Символизме» А. Белого и «Искусстве как приеме» В. Шкловского, в «Манифесте сюрреализма» А. Бретона и «Нулевом градусе письма» Р. Барта провозглашаются новые принципы художественного мышления и благодаря этому открываются ранее неизвестные свойства и закономерности литературы как таковой. Самые общие теоретические вопросы ставятся изнутри художественной практики, как ее замысел и вопрошание о будущем. «Что есть литература» зависит от того, чем она становится и чем может стать.
Манифесты провозглашают новые литературные движения, культурные эпохи – и кладут начало этим движениям самим фактом провозглашения. Как известно, философ Джон Остин разделил все высказывания на констатирующие и перформативные. В этом плане манифесты перформативны, они не описывают ситуацию, а создают ее – сами осуществляют то, что провозглашают. Как священник произносит: «Объявляю вас мужем и женой», так и автор манифеста говорит: «Объявляю эти стихи образцом романтизма» или «Эти романы – воплощение натурализма».
Джон Остин спорил с утверждением позитивистов, что высказывание всегда что-то «констатирует» и потому либо истинно, либо ложно. Он предлагал другой критерий: высказывания могут считаться «счастливыми», если они достигают того, что провозглашают, либо «несчастливыми», если не достигают, как бывает в случае нарушенных приказов, обещаний или клятв. Некоторые манифесты, например, романтические или футуристические, обретают «счастье», а некоторые остаются «несчастными», как у русской литературной группы «Ничевоки», которые выступили со своим манифестом в 1921 году, но не получили значительной поддержки или признания.
С лингвистической точки зрения манифесты пользуются скорее сослагательным или повелительным, чем изъявительным наклонением. Они не описывают случившееся или происходящее, а предполагают, что могло бы или должно случиться. Приведем несколько отрывков, проясняющих модальность манифеста.
Фридрих Шлегель (из «Критических фрагментов» и «Идей» – манифестов немецкого романтизма): «…Всякое искусство должно стать наукой, а всякая наука – искусством, поэзия и философия должны соединиться». «Все, что можно сделать, пока философия и поэзия были разделены, сделано и завершено. Теперь настало время соединить их»[10].
Андрей Белый. «Символизм как миропонимание» (1904): «Захотелось перспективы. Опять запросило сердце вечных ценностей… Не событиями захвачено все существо человека, а символами иного. ‹…› Задача нового искусства не в гармонии форм, а в наглядном уяснении глубин духа…»[11]
Филиппо Маринетти. «Первый футуристический манифест» (1909):
«Мы впервые объявили всем живущим на земле свою волю:
1. Да здравствует риск, дерзость и неукротимая энергия!
2. Смелость, отвага и бунт – вот что воспеваем мы в своих стихах.
3. Старая литература воспевала леность мысли, восторги и бездействие. А вот мы воспеваем наглый напор, горячечный бред, строевой шаг, опасный прыжок, оплеуху и мордобой.
4. Мы говорим: наш прекрасный мир стал еще прекраснее – теперь в нем есть скорость…
6. Пусть поэт жарит напропалую, пусть гремит его голос и будит первозданные стихии!
7. Нет ничего прекраснее борьбы. Без наглости нет шедевров. Поэзия наголову разобьет темные силы и подчинит их человеку»[12].
«Искусство должно стать», «настало время соединить», «захотелось перспективы», «задача нового искусства», «да здравствует», «мы воспеваем», «пусть гремит голос поэта» – вот модальность манифеста. Манифесты дают жизнь новым литературным явлениям, а не описывают существующие. Место манифестов – именно в области гуманитарного изобретательства, которое должно стать столь же неотъемлемым спутником гуманитарных наук, как технологии – наук естественных.
Манифестам не всегда свойствен авангардный стиль приказа, политического или эстетического императива. Манифест – это не обязательно директива, установочное высказывание, повелительный возглас в той тональности, которая покоряла читателей – и исполнителей – «Коммунистического манифеста» К. Маркса и Ф. Энгельса или футуристических манифестов Ф. Маринетти. Наряду с манифестами-императивами есть манифесты-гипотезы. Они не сужают, а расширяют мыслительное пространство, вносят в него область возможного. В них не указываются единственно правильные пути к будущему, а раскрывается целый веер будущностей. Такие размышления могут иметь ценность не потому, что они верны, а потому что они веерны.
Гуманитарное изобретательство и университеты
Возникает вопрос: а можно ли учить и учиться гуманитарным технологиям, гуманитарному изобретательству – в той же мере, в какой можно преподавать и изучать гуманитарные науки? За последние полвека в систему университетского образования США интегрировалась такая область деятельности, как «творческое письмо» (creative writing) – литературное творчество. Пришло время институциализации и «творческого мышления», изобретательской деятельности в области гуманитарных наук. Почему в университетах учат писать стихи и рассказы, но не учат писать художественные манифесты и создавать новые слова и языки?
Гуманистика должна охватить оба способа интеллектуальной деятельности, признаваемые в науках: изучение и открытие существующих фактов и принципов – и изобретение идей и инструментов, способных преобразовать предмет изучения.
В наших академических институциях, однако, не предусмотрено место для таких форм концептуального творчества. Есть отделения литературоведения и «сравнительной литературы»; есть отделения литературного творчества (проза, поэзия, драма). Но есть ли такие подразделения в университетах, где мыслители-творцы, строители литературы, такие, как Фридрих Шлегель, Фридрих Ницше, Филиппо Маринетти, Андрей Белый, Андре Бретон или Вальтер Беньямин, могли бы найти себя как профессионалы?
Представьте Ф. Ницше, который пытается устроиться на место рядового преподавателя по кафедре философии в США. Он предъявляет книгу «Так говорил Заратустра» как свидетельство своей квалификации. Книгу без единой ссылки, без перечня источников, научного аппарата, полную туманных и претенциозных метафизических деклараций, которые надменный автор провозглашает под маской древнего персидского пророка. Скорее всего, Ницше отказали бы даже в позиции младшего преподавателя. А ведь десятки полных и заслуженных профессоров философии обязаны своей академической карьерой именно изучению наследия Ницше, в частности, его философии сверхчеловека.
10
Шлегель Ф. Эстетика. Философия. Критика. М.: Искусство, 1983. Т. 1. Критические фрагменты (115). С. 287. Идеи (108), С. 362.
11
http://evrika.tsi.lv/index.php?name=texts&file=show&f=120
12
Называть вещи своими именами: Программные выступления мастеров западноевропейской литературы. М.: Прогресс, 1986. С. 158. http://libelli.ru/works/marineti.htm