День непослушания

А мы счастливы, черт подери! И все нам завидуют! И думают, что мы богачи! И пусть завидуют – всякие там Вадики и Хренадики. Пусть! Все у нас хорошо!

Я услышал тяжелые, шаркающие шаги и попытался подняться. Сразу закружилась голова, но… меня не вырвало. Кризис, похоже, прошел. А сколько же времени я валялся?

Вошел отец. Он был в форменных штанах, форменной рубахе. Галстук, который он расстегнул, болтался на груди, держась на заколке. Лицо бледное, руки по локоть обнажены, закатал длинные рукава рубахи. Почему-то вдруг подумалось: а почему он не в летней рубашке? Ну той, что с короткими рукавами?

Отец пошатнулся, едва не упал, и я шумно выдохнул, не веря своим глазам:

– Па-ап…

Получилось плохо – я каркнул, прохрипел, почти и не разберешь, что сказал. Но отец понял:

– Очнулся? Хорошо.

Он так же с видимым усилием взял стул, придвинул его к кровати и взгромоздился на него, тяжело дыша, задыхаясь, будто пробежал длинную, очень длинную дистанцию. Я всмотрелся в папины глаза – они были странными. Белки глаз желтые, как у больного гепатитом (мама врач! Я все медицинские энциклопедии перечитал!). Посмотрел на руки – пальцы дрожали, будто папа с тяжелого похмелья. А я ведь знал – он не пьет! Так в чем дело? И… где мама?

– А мама где? Пап, мама где?

Отец смотрел на меня тяжелым, немигающим взглядом, и мне стало нехорошо. Очень нехорошо! Сердце застучало резко-резко, будто пытаясь вырваться из груди.

– В соседней комнате, сынок…

Голос отца был глухим и каким-то мертвым. И я решил переспросить:

– Она больна? Пап, а с тобой что? Вы заболели? Что, эпидемия какая-то? Сколько я тут уже лежу?

Отец помолчал, будто собираясь с силами, а потом… потом закашлялся. Он кашлял долго, мучительно, будто пытаясь выхаркать легкие, и, когда вытер рот ладонью, выдав последнюю дозу кашля, я с ужасом заметил, что ладонь стала красной! Кровь! У него – кровь!

– Сынок… – отец замолчал, и было видно, что говорить ему трудно, – ты у меня уже взрослый, настоящий мужчина. Ты должен держаться. Слышишь? Ты должен выжить! Несмотря ни на что – выжить! Как все получится, я не знаю. Но уверен: ты и такие, как ты, выживут. Я научил тебя всему, чему смог. Чему успел… Ты самостоятельный, умный, сильный. Ты сможешь выжить, я знаю…

Он снова замолк, и я тут же вклинился в монолог:

– Да пап! Ты что?! Да что случилось-то?!

– Мама умерла, сынок. – Отец посмотрел на меня мертвыми желтыми глазами, и я неверяще помотал головой:

– Нет! Нет! Не может быть! Я не верю! Нет!

– Сынок! – Отец повысил голос, и я внезапно услышал прежнего отца – жесткого, резкого, бескомпромиссного. Настоящего солдата!

– Сынок, слушай меня и не перебивай. Мне осталось немного, и я должен успеть тебя хоть немного проинструктировать. Помочь чем могу. Слушаешь? Успокоился?

– Слушаю! – всхлипнул я, утирая слезы. Я едва его слышал, мне будто вату натолкали в ушные проходы. Мама умерла! Ма-а-ама-а! Мама… мама… мама… а-а-а!

– Слушай. Ты помнишь те метеориты, что упали седьмого июня? Так вот, это был метеоритный поток, который падает на Землю каждый год уже сотни лет. Или тысячи – я не разбираюсь в этом. Но в этот раз метеориты принесли с собой какую-то гадость, распространившуюся по всему миру. Метеориты упали на всех континентах. На всех! Зацепило все страны. И люди начали умирать. Вначале тошнота, покраснение кожи, потом начинается разрушение внутренних органов: печени, легких, сердца. Кровотечение и… смерть. Но не все умерли. Умерли дети до десяти лет возрастом. Умирают взрослые – старше пятнадцати лет. Болезнь развивается с разной скоростью, в зависимости от иммунитета. Некоторые умирают за считаные часы, а некоторые живут несколько дней. Два. Три дня. Не перебивай! Я скоро… мне мало осталось, я ждал, когда ты очнешься, не мог уйти. Мама умерла вчера утром. Она заболела одной из первых – к ней везли больных детей. Лекарства не помогают. Никакие антибиотики не берут этот вирус – если это вирус. Как уже сказал, выживают только дети и подростки от десяти до пятнадцати лет. Но тоже не все.

Отец помолчал и вдруг грустно улыбнулся:

– Помнишь, я тебе когда-то читал сказку, она называлась «Праздник непослушания»? Ну, там еще родители оставили непослушных детей в городе и ушли. Вот теперь такой… праздник. И вы, непослушные дети, остаетесь одни. Вам жить, вам поднимать цивилизацию.

Замолчал, повесив голову и уперев взгляд в пол, а через минуту снова заговорил:

– Надеюсь, новая цивилизация будет лучше старой! Хотя очень в этом сомневаюсь. Уж слишком часто дети похожи на родителей. И ладно, если дети такие, как ты, – мы с мамой все-таки были совсем не плохими родителями, ведь правда же? Жили честно, людей не обижали, не воровали и не грабили. Жили, как могли. Мама так вовсе святая… была.

У меня снова потекли слезы – мама! Ма-ама-а! А отец продолжал:

– Я-то в своей жизни много чего повидал! Кровь, смерть, подлость… Эх, жалко, не успел с тобой поговорить как мужчина с мужчиной! Все ждал, когда ты повзрослеешь, когда поймешь! Дурак был. Ты и так уже давно все понимаешь, и побольше многих взрослых. Может, сейчас успею хоть что-то сказать. Не плачь, сынок. Ты должен быть сильным! Забудь про слезы! Теперь ты не должен плакать. Никогда!

Пауза, секунд пять, и снова:

– В общем, так, сынок, о главном: в моем шкафу, на самом дне – книжка лежит, толстая такая. Она там такая одна – черная, с тиснением. «Капитал» этого самого Маркса, ни дна бы ему ни покрышки. В книге – пистолет. Это обычный пистолет Макарова. Он нигде не зарегистрирован. Я привез его с войны. Там же, в картонной коробке – патроны, две пачки и два запасных магазина. Возьми этот пистолет и ходи теперь с ним. Понял?

– «Капитал». Пистолет, – послушно повторил я. – Пап, а если кто остановит? Если увидят? В тюрьму ведь посадят! И зачем он мне?

– Сынок, некому останавливать. Из нашего отдела в живых остался один я. Здоровье у меня покрепче, чем у остальных, вот и дождался я, пока ты очнешься. Власти нет. Полиции нет. Никого нет, сынок! Зачем пистолет? Затем, чтобы ты остался жив. Я предполагаю, что образуются банды из подростков. Если в благополучное время они вытворяли такое, что в голове не укладывается: били, поджигали сверстников, убивали, насиловали, – представляешь, что будет теперь, когда не осталось никаких сдерживающих факторов? Будут банды, будут грабежи и насилие. Потом все устоится, подростки повзрослеют, создадутся поселения, но до тех пор крови прольется – море. И я хочу, чтобы ты выжил. Я очень хочу, чтобы ты выжил, сынок! Я тебя научил стрелять – пистолет ты знаешь, можешь и собрать, и разобрать. И автомат. Вот еще что – когда соберешься с силами, сходи в отдел. Там есть оружейная комната, ключи от нее у дежурного. Попробуй попасть в дежурку – скорее всего, она будет закрыта, но ты что-нибудь придумай. Я хотел сам взять оружие, но, пока за мамой ухаживал, боялся отойти, а потом… потом уже не смог. Не дойду. А уж принести что-то – вообще речи нет. В оружейке автоматы, в основном укороты калибра пять сорок пять. Но есть и пулемет, ПКМ, с магазином, как у калаша, длинный такой магазин. Еще пистолеты Макарова. Тебе нужно будет забрать все, что сможешь. Оружие, бронежилеты, рации – все пригодится. Главное, чтобы они не попали в руки ко всяким там АУЕ. Эта мразь будет творить беспредел, и тебе придется поискать себе сторонников. Вооружить их, научить стрелять, если не умеют.

Вот еще что… ружья забери – там по три сотни патронов к каждому, все с картечью. На всякий случай держал… ну так, вдруг чего. Они уже давнишние – сравнительно, конечно, – но «протухнуть» не должны бы. Да, насчет пулемета! Это, считай, тот же калаш, ты с ним легко разберешься. Я тебя учил автомат разбирать и собирать, а стрелять из него уже приноровишься. Главное, длинными очередями не сади – перегреешь ствол, и кирдык. Короткие очереди, два-три патрона. К нему в оружейке должен быть запасной ствол, поищи. Не уверен, что он есть, но надеюсь, есть. Но как менять, не расскажу, надо показывать. Сам разберешься.