Страница 14 из 27
- Вадря! (Хорошо) – неожиданно для себя отвечаю на эрзя.
- Аволь пек вадря, кода аштят больницяса. (Не очень хорошо, раз находишься в больнице)
Разговорная эрзянская речь для меня трудна - отвечаю на привычном русском.
- Правда хорошо!
- Помогак тонять Пазысь, цёрыне. (Помоги тебе Бог, мальчик) - она усаживается на соседнюю кровать рядом с мамой.
В полудреме прислушиваюсь к тихой эрзянской речи. Мама с тетей Настей вспоминают свое детство и юность.
«Молодыми в лаптях и онучах (портянки под лапти) они часто ходили в Вейсэвский лес, летом - за ягодами, осенью - за грибами. Все четыре километра от Шугурово до поселка шутили и смеялись - время в пути пролетало незаметно. Завидовали жителям Вейсэ. Маме хотелось жить там. Впоследствии так и случилось.
Во время войны мама, закончив кратковременные курсы, работала в колхозе комбайнеркой. По ее словам: «Не знала где болт, а где гайка».
Работали в поле бесплатно, и каждый колхозник норовил принести в укромном месте одежды, хоть немного зерна для своей семьи. При обыске у маминой сестры Кати, в подвале нашли собранный по горсточке мешок зерна, - арестовали в тот же день. Она умерла в трудовом лагере, возле города Рузаевка. Ее муж, призванный в начале войны еще раньше пропал без вести. Настя для младших пятерых братьев и сестер стала мамой и папой.
Моя мама за «горсть зерна», три года валила деревья в лесах под Кировым. Жили в деревянных бараках, спали на нарах в два яруса. Месяцами не мылись, и волосы у женщин шевелились от огромного количества вшей. Их давили между ногтями больших пальцев. Вернулась она в родное село только после Победы над Германией.
В 1947 году по настоянию старшего брата Сергея, жившего своей семьей в родовом доме, мама была сосватана за овдовевшего моего отца. Парней в деревне осталось мало, и завидующим ей подружкам, она говорила: «Замуж выйду, да за кого выйду!». Было ей 24 года, а по деревенским меркам - почти «старая дева». Без любви, с руганью и упреками мама родила от папы шестерых сыновей.
О том, что когда-то «сидела» напоминала привычка щелкать ногтями больших пальцев и протяжная песня «Хаз-Булат удалой». Такой песни в репертуаре эрзянского села нет, а мама выполняя монотонную работу, поет ее постоянно»…
В палате сумерки. Настя рассказывает маме деревенские новости, вспоминает бабушку Анастасию.
- Тонь авась пек «берянь» (Твоя мама очень «плохая»)
Мама вздыхает, смотрит на меня.
- Как тебя могу оставить? Без присмотра пропадешь! Твоя бабушка живет в большой семье, есть кому за ней ухаживать, да и лет ей почти девяносто. Не дай Бог, мне дожить до такого возраста , когда не сможешь за собой ухаживать.
Со слов моей мамы бабушка была очень строгой и даже деспотичной…
Помню ее другой:
«Сухонькая старушка в кокошнике, сидит в углу комнаты под иконами.
Подхожу к ней. Зная, что она не понимает русскую речь, здороваюсь на ломанном эрзя.
- Чумбрачи, бабай! (Добрый день, бабушка)
- Чумбрачи, цёрыне. Тон кинь (Добрый день, мальчик. Ты чей?)
От обиды на глазах у меня слезы, но все же поясняю:
- Цёкаинь цёра, Сашка (Феклы сын, Сашка)
Лицо ее становится приветливым.
- Адя тей (подойди ко мне) – подхожу ближе, почти вплотную. Она, высохшими жилистыми руками, прижимает к себе и взяв со стола варенное яйцо, подает мне.
- Ярцак монь цёрыне (Кушай мой мальчик) – гладит мою голову. Обида проходит.
Внуков у бабушки много, более тридцати. Всех не запомнишь, да и старенькая она…
24 декабря 1968 год.
Капустный рассол, хлебный квас, ложка «Кагора» перед едой, улучшили аппетит. Организм требовал пищу. Кровь капали реже, порой заменяя ее светло-желтой плазмой.
Каждый день в больнице похож на предыдущий – завтрак, врачебный обход, перевязка с Виктором Николаевичем, подключение капельницы (от множественных гематом, руки имеют сине-желто-зеленый цвет), обед, тихий час, посещение родственников и знакомых, ужин и сон.
Пищеварительный сок, разъедая края раны живота, вызывает жгучий зуд - не помогает и постоянная чистка скапливающего пищевого содержимого. Очищаю уже сам, но требуется помощь со стороны – подать вату, «плевашку», банку с пастой «Лассара», а затем все убрать.
Маму на ночь периодически подменяет папка. Он работает днем плотником в «ЖЭКе», а ночью посменно охранником на фабрике «Химчистка». На фабрике работала и мама, но по причине моей болезни находится в отпуске без содержания.
Сегодня дежурит брат Колька. В палате ему неуютно. Пытаюсь его разговорить:
- Ты знаешь, у нас есть двоюродная сестра – ровесница мамы?
Коля поправляет «офицерский» ремень, на сшитых в ателье расклешенных брюках.
- Знаю конечно, она когда приезжала тебя навещать, ночевала у нас. Да и раньше это знал.
- Коль, по-эрзянски разговаривать умеешь? Я понимаю все хорошо, а говорить не получается.
- Свободно! Правда стесняюсь. Я до пяти лет жил в деревне и разговаривал на эрзя. Когда отцу дали одну комнату в нашей квартире, мамка забрала из деревни Ваньку, Петьку и тебя годовалого, а меня оставила у бабушки в Вейсэ. Из деревни забрали, когда нашей семье разрешили вселиться в освободившуюся от соседей вторую комнату – это наш зал. Помню, как впервые приехал на автобусе из деревни в Саранск. Когда автобус остановился, водитель сказал: «Саранск». Часть людей стало выходить и я вышел. А это оказалась остановка на окраине города. Стою один - не знаю куда идти. Вскоре автобус вернулся. Сопровождавший меня житель Вейсэ обнаружив, что ребенка в автобусе нет, попросил водителя возвратиться. Затем он уже не отпускал мою руку, пока не передал маме. Между залом и первой нашей комнатой стояла раньше печка - там сгорели мои маленькие плетенные лапти. В Саранск, я в липовых лаптях приехал! - таким откровенным, брат еще со мной не был. Он продолжает: - В Шугурове у нас очень много родственников. У тети Насти есть братья - Григорий, Михаил, Сергей и сестра Таня. Еще один ее брат, на войне умер от гангрены ног - натер их сапогами. У нас родни - пол деревни!
Брат говорит и говорит. За разговором время не заметно, но кожа живота, пощипывая напоминает: «Пора очищать рану».
- Коля! Достань мне вату из тумбочки и вытащи плевашку из-под кровати.
Наклонившись он достает из тумбочки вату, а я в это время откинув одеяло, снимаю с раны пеленку. Разогнувшись брат видит мои шевелящиеся хлюпающие дырками кишки и столбенеет. Положив вату на стул, он с бледным лицом отходит к окну - ему плохо.
Немного выждав, зову его:
- Коль, подай плевашку! Мне некуда кидать грязную вату. На рану не смотри. Просто придвинь ее ногой и все.
Не ожидал от брата такой реакции - из всех братьев он самый смелый.
Вспомнился случай, произошедший в августе этого года.
«Между молодежью разных районов города, постоянно происходили междоусобные войны. Этим летом тэцкие пацаны вели бои с посопскими, что жили за рекой Инсар, протекающей по окраине Саранска.
В один из дней, мы семьей перекапывали землю на огороде, расположенного в пойме реки. Кольки с нами не было. Вдруг между заборами соседних огородов бежит он. Подбежав к нам, брат молча хватает свободную лопату и снова убегает. Папка крикнул ему что-то вдогонку, но он даже не обернулся. Пришел Колька домой поздно вечером. На расспросы не отвечал.
Где-то через неделю, я увязался за толпой ребят шедших на «стрелку» с посопскими. Наши расположились на своем левом берегу реки, посопские на правом. Обе стороны, обвиняя друг друга, кричали матом. Орали долго, затем решили пойти на мировую. Каждая «армия» выбрала парламентера, и они раздевшись, бросились одновременно в воду. На середине реки парламентеры поздоровались и поплыли дальше на противоположный берег, навстречу к «врагам». Когда «наши» стали предъявлять претензии к парламентеру противника, тот в ответ говорит: