Подлунное Княжество

Ратибор мысленно хлопнул себя по лбу. Брикетик-то с зубными пилюлями! Совсем забыл!

— Вот, — глядя то в землю, то куда-то в чернильную мглу, всадник сунул ладонь прямо под нос девушке, — Симона говорил — лучше всякой пасты.

Света сперва отпрянула, потом, приглядевшись к возникшему перед ней предмету, удивлённо вскрикнула и поспешно ухватила брикетик.

— Откуда у тебя? — спросила она дрожащим голосом.

— Говорю же, — принялся объяснять Ратибор, радуясь, что лёд отчуждения дал трещину, — старик дал. Божился, что почище всякой пасты будет. Ещё, говорил, что тварь какую-то чудную это снадобье отгоняет: не то фариеса, не то кактуса… Наверное, кто-то навроде блох или клопов — тех тоже разными порошками отпугивают. Только врал наверняка. Торговцы, они народ такой — безногому драные лапти продадут. Может выкинуть от греха?

— Ты знаешь что это? — Света не слушая всадника, заворожено смотрела на пёстрый брикетик. — Это же «Орбит»!

— Да хоть Мордред, — пожал плечами Ратибор. — Вреда-то от этих пилюль не будет?

— Не говори глупостей! — девушка подцепила край упаковки длинным ногтем и вытряхнула на ладонь две гладкобокие белоснежные подушечки. — Попробуй, — она протянула одну Ратибору.

Всадник зажал пилюльку между губ, осторожно сдавил зубами краешек. Хрустнув, подушечка наполнила рот мятой. Аромат растения был настолько агрессивным и концентрированным, что у всадника перехватило дыхание. Ратибор принялся спешно разжёвывать пахучую пилюльку. Вкус мяты слабел, пока не стал едва ощутимым. Гладкобокая подушечка превратилась во что-то мягкое и податливое, вязнущее на зубах. Не долго думая, всадник проглотил ставший безвкусным комок.

— Наесться этим харчем не наешься, но коли польза какая будет, то кушай на здоровье, — улыбнулся он Свете.

— Ты проглотил? — удивилась девушка.

— А что с ним делать?! — холодок пробежал по спине Ратибора — нельзя быть таким беспечным с незнакомыми лекарствами, они может для зубов и полезны, а для внутренностей страшнее, чем для кариеса (от страха даже вспомнил имя чудного зверя). — На шнурке носить, в землю закапывать, при полной луне сжигать? Может мне желудок прочистить? Или кровь пустить?

— Зачем?

— Ну, чтобы копыта не откинуть. Как тому кариесу.

— Чудак, кариес это болезнь такая, когда зубы крошатся. Жвачка, она безвредная.

— Слава богам, — всадник вытер проступивший на лбу холодный пот. — Так чего же её глотать нельзя?

— Её жуют, а потом выплёвывают.

— Дурость какая — добром расплёвываться! Коли безвредная, то надо есть.

— Это же обычная резинка, — объяснила Света. — Её не столько от кариеса жуют, сколько для свежести дыхания. Хочешь ещё?

— Спасибо, — обиделся Ратибор. — Я сегодня вроде навоза не ел.

Всадник вытащил из мешка головку сыра и каравай. Повертел в руках закопченный котелок и сунул обратно. Кашу бы сварить неплохо, да воды маловато, к тому же мало ли кого может привлечь разлетающийся далеко по степи дух ароматной гречки, потомлённой с добрым куском окорока и с головкой чеснока. Пировать уж будем потом, когда разные клобуки на хвосте висеть не будут. Сейчас всё по-походному — кусок истекающего слёзой сыра, ломоть хрустящего корочкой хлеба, благоухающий ольховым дымом пласт окорока. К этому ещё по глотку воды да зубчик чеснока. Всё же не вонючую резинку на пустой желудок челюстями перетирать.

— Ужинать будешь или мятным духом сыта? — обратился он к Свете, которая, склонившись к костру, изучала пёстрый брикетик с таким вниманием, словно это была редчайшая книга из княжеской библиотеки.

Девушка подошла к разложенной на плаще всадника пище. На лице у неё какое-то неопределённо-загадочное выражение. В глазах поблёскивали хитрые искорки.

— Всё-таки вы меня дурите, — улыбнулась она. — И ты, и тот бородатый грубиян, и старик. Признайся!

— Ага, — кивнул Ратибор. — Селяне из озорства сами себе глотки исполосовали и в колодец попрыгали, и цветы ради смеха жалами машут, и саблезуб пошутить к нам вышел, а особливо нахохочемся, когда клобуков встретим, до смерти смеяться будем.

— Мог бы не вспоминать, — нахмурилась Света.

— Так нечего твердить одно и тоже: то сон, то обман. У приятеля моего, Геродота, ворон учёный и то больше слов знает.

— Значит, вся муть с разными Мирами, переходами, чародеями — всё это правда?

— Не хочешь — не верь, — пожал плечами всадник.

— Откуда же здесь «Орбит»?! — девушка показала Ратибору брикетик. — Чародей наколдовал?

— Зачем чародей? — удивился всадник. — Купцы всякий товар достать могут.

— А купцы где достают? — не отступала Света.

— Знал бы — сам в купцы подался, — усмехнулся Ратибор.

— «Орбит» — из моего Мира! — на губах девушки появилась торжествующая улыбка. — Или из моего времени, или измерения — я в вашей чепухе не разбираюсь.

— Покажи-ка, — всадник взял распечатанный брикетик, повертел, понюхал. — И много у вас такого добра?

— Хватает.

— И все жуют?

— Многие.

— Несчастный Мир! — вздохнул Ратибор.

— Это ещё почему?

— Дыхание зловонное — приходится резинку жевать. Зубы кариес источил. Ужас!

— Дурак! — Света отобрала у всадника брикетик и спрятала в карман штанов. — Ты хоть можешь серьёзно разговаривать?

— А разве убогим посочувствовать — дело несерьёзное? — удивился Ратибор. — Ладно, давай есть, — поспешил он сменить тему, видя, что назревает очередная ссора.

Девушка ела с аппетитом, не то, что вчера. Дневной переход всё-таки не шутка, а сыр и мясо может и не настолько полезные для зубов вещи по сравнению с ароматной резинкой, но зато гораздо более вкусные.

— Больше не могу, — выдохнула Света, с трудом разжевав и проглотив кусочек сыра — с Ратибором случился приступ хороших манер и он порезал огромные ломти, которые было так приятно ломать и рвать зубами, на мелкие кубики, кои вызвали бы смех и у воробья. Девушке, однако, понравилось, даже «спасибо» сказала. И то хорошо, чем бы дитя ни тешилось…

— Про запас ешь, — посоветовал Ратибор, горстями закидывая в рот смехотворные ломтики и хрустя очередной долькой чеснока. — В следующий раз только к завтрашнему вечеру перекусить удастся. Если всё нормально будет.

— Хватит. А то в одежду не влезу.

Всадник посмотрел на стройные ноги, к которым словно вторая кожа плотно прилегала тёмная ткань.

— Это точно, — согласился он. — Рубаха может и растянется, а вот штаны по шву разойдутся, как пить дать. Надули тебя с ними, так же как с сапогами. На размер меньше продали.

— Ты от природы такой? — Света внимательно смотрела на всадника, стараясь заметить хотя бы тень усмешки. — Или придуряешься?

— Все мы от природы. Вон даже скоморохи на площадях или лицедеи в княжеском театре вроде в личинах постоянно, кривляются, рожи красят, а натура-то всё равно, нет-нет, да проступит. Уж что в ком от природы заложено обязательно наружу вылезет, — Ратибор дожевал остатки ужина и мощно выдохнул — чеснок у Жданко был ядрёный, пробирал до костей.

Света скривилась и закрыла лицо ладонями.

— Ну, ты чеснока и наелся! — послышался её приглушённый голос. — Вампиров что ли боишься?

— Нюхнула бы ты снадобье, которым я вчера после бритья щёки мазал. Чеснок бы розой показался.

— Представляю.

— Дай мне тогда пилюльку пожевать. Глядишь, и посвежею, как все в вашем Мире.

Девушка протянула Ратибору белоснежную подушечку. Всадник закинул её в рот, моментально разгрыз и принялся мерно двигать челюстями. Занятие неплохое, чтобы время убить, особенно, когда в желудке ощущается приятная тяжесть. Некоторые в таких случаях в носу ковыряются или ноги грызут, куда боле неблаговидное и омерзительное занятие. А тут, мни да мни себе зубами эластичный комочек. Вроде как и при деле.

— Откуда же всё-таки здесь это? — Света снова рассматривала затейливую упаковку.

— А откуда в степном городишке какая-то тушенка? — вопросом на вопрос ответил Ратибор. — Карандашики всякие? Уж такой народ торговцы — без мыла из Мира в Мир пролезут, лишь бы барыш получить.