Страница 9 из 16
Вот там выпорхнувшая из-за пузатой колонны сдобная певичка решительно пригласила его на дамское танго. Она сделала это без тени смущения, – хозяйским движением рук выхватив его из стайки таких же хмельноглазых лейтенантов.
Он и раньше видел ее в Доме офицеров, – и был уверен, что девушка с такими броскими тактико-техническими данными наверняка уже давно охмурена каким-нибудь красавчиком из холостых (или женатых даже) кавалеров танковой дивизии.
– Вы здесь новенький офицерик, – дохнув на него винным запахом с примесью барбариски, томно сказала она, – я еще месяц назад приметила вас, но вы на меня – ноль внимания…
И она по-свойски повисла на нем, уложив на лейтенантский погон попахивающий клубничным мылом сноп белесых и колких, как сухое сено, волос.
Свет в холле пригасили до полумрака. На скупо освещенном подиуме с нежными надрывами рыдала скрипка в руках капитана Левы Белевцова. Многие в гарнизоне знали, что худой и бледный дирижер полкового оркестра давно мучился гастритной болью, а в тот вечер он играл так, словно только что у него наступило прободение язвы. Казалось, что скрипка плачет человеческим голосом.
Под эту возбуждающую музыку молодая и теплая женщина судорожно прижималась к Гаевскому – так, словно хотела раствориться в нем. Мешали только два тугих гандбольных мяча, спрятанных в ее твердом, как брезентовый чехол пушки, бюстгальтере.
Устоять перед напористой атакой блондинки он не смог…
После той ночи с Татьяной он из своего полка стал почти каждый день наведываться к ней на съемную квартиру во время обеденного перерыва (жена Людмила уехала тогда к матери в Воронеж – рожать ребенка).
В узком и тихом окраинном переулке, где среди древних бревенчатых хат, серых деревянных заборов и вольготно разросшихся кустов старой сирени стояла обшарпанная, как тюремный барак, пятиэтажка, – там часто припудривались седой пылью сверкающие лаком его хромовые сапоги и поскрипывала новенькая, еще не разношенная после училища, офицерская портупея.
В условленное время Татьяна встречала его в одном прозрачном халатике, – еще влажная после душа и пахнущая клубничным мылом. Уже в прихожей бросалась ему на шею и жадно целовала его теплыми телячьими губами. И жарко шептала в лейтенантское ухо:
– Ты меня хочешь? Брысь в душ!
А затем на широкой панцирной кровати, на виду у стаи приросших к клеенчатому коврику и потрескавшихся белых лебедей, с материнской основательностью обласкивала и обсасывала все, что хотела. О, по этой части она была большой, очень большой искусницей…
И он, как заколдованный, как голодный олень к лесной кормушке, рвался к ней снова и снова. Он ожидал обеденного перерыва, как праздника.
Иногда ему становилось страшно от того, что его засосало в этот аморальный омут, что все, происходящее с ним, невосстановимо рушит его отношения с молодой женой. Он чувствовал себя предателем. И пытался найти хотя бы крохотное оправдание давшей слабину совести, не устоявшей перед соблазном. Но тяга к наслаждению этой женщиной, к ее распутным чарам были сильнее его моральных мучений молодого мужа. Он иногда напоминал себе водителя машины, который сознательно проскакивает на красный свет светофора.
Однажды в минуты хмельных откровений на офицерском пикнике он набрался смелости и выложил все своему кумиру и «духовнику» в дивизионе – майору Жихареву. Майор с видом священника на исповеди прихожанина выслушал его и произнес фразу, которую Гаевский крепко запомнил: «Любовница дает мужчине то, что не дает жена».
– Жена – это как картофельное пюре в офицерской столовой, – философским тоном говорил с нетрезвой дикцией Жихарев, – его каждый день подают. А вот любовница – ооооо! Это уже деликатес. Хотя и она иногда от чрезмерного употребления приедается.
И он, пьяненький лейтенант Гаевский, с мальчишеской искренностью тогда допытывался у майора, – а с совестью, с совестью как быть? Ведь я же – изменник? Как жить с двойным дном в душе?
– Мой юный друг, – отвечал Жихарев тем же менторским тоном мудреца, – а уверен ли ты на все сто процентов, что вот сейчас, прямо сейчас, твоя супруга не барахтается в койке с каким-нибудь воронежским ловеласом? А? По глазам твоим вижу, что не уверен. То-то же! Новая любовь, мой юный друг, – единственное блюдо в мире, которое никогда и никому не надоедает! Если ты, конечно, не импотент, а твоя пассия – не бабушка с глубоким климаксом… Хе-хе-хе…
Жихарев тогда говорил, что в каждом мужчине должна быть тайна, что самая высокая любовь к жене не может быть преградой для «обновления чувств» с другими женщинами… Да-да, майор тогда так, кажется, и сказал – «обновления чувств». Или «освежения»? Кажется, «освежения».
– Но «освежение чувств» с чужими женщинами – это же… это же… простите, блядство, – с тою же чистой мальчишеской искренностью отвечал майору лейтенант Гаевский.
– Хе-хе-хе, мой юный друг, – тем же насмешливым тоном продолжал Жихарев, – блядство придумали холодные, несчастные и ревнивые жены! А которые сами имеют по этой части грехи, те обычно сопят в тряпочку! И не теряют времени на освежение чувств. Стремление мужчин к женщинам и наоборот (тут он высоко вознес вверх указательный палец) не-ис-тре-би-мо! Запомни, мой юный друг, – мужчина изменяет из любопытства. Хочется ведь узнать, как это самое у него получится с чужой женой или с незанятой дамой? Как она смокчет… Какие позы принимает… Проявляет ли фантазию, страсти и восторг… Но секс – это еще, конечно, не любовь! Секс – это всего лишь случка, кратковременное спаривание разнополых особей… А вот когда ты без ума не только от секса с женщиной, но и от души, от повадок, от голоса, от походки ее, от всего, что в ней есть, – вот это уже любовь, мой юный друг. Ты уже не можешь жить без нее, как без воздуха… Как алкоголик без похмелья!
Гаевский будто загипнотизированный слушал профессора сексуальных наук майора Жихарева. А когда тот закончил, явно довольный складностью своей лекции (судя по его веселым глазам сытого мартовским блудом кота), лейтенант очнулся и спросил его:
– А жены, жены почему мужьям изменяют?
И тут у Жихарева мгновенно нашелся ответ:
– А изменяют жены из-за потери мужиков интереса к ним. Бабы этого не прощают! Баба без регулярного секса – это как аккумулятор без подзарядки! Потому нам и приходится работать на два фронта, устраняя недоделки тех, кто плохо выполняет свои обязанности. Такая вот фи-ло-со-фи-я, мой юный друг… И никакая мастурбация бабам живого мужичка не заменят! Старательные мужики не позволяют им забыть про счастье быть женщиной!
– Пал Николаич, – сказал тут Гаевский, настороженно глядя на Жихарева, – а вы уверены, что жена вам не изменяет?
Жихарев взглянул на лейтенанта хитрыми лисьими глазами, закурил и ответил задумчиво:
– А хрен его знает. Моя супруга – женщина скрытная и осторожная. Даже если и наставит мне рога, то я об том и знать не буду… А вообще я скажу тебе так: если ты не рогоносец, значит, жена твоя не пользуется спросом у местного мужского населения… Но лучший способ не превратиться в рогоносца – регулярно проводить, так-скзыть, техобслуживание жены… Хи-хи-хи… Вон жена…
В этот момент Жихарев замолчал, посмотрел по сторонам настороженно и тихим голосом продолжил:
– Вон жена полковника Хохлова… Командира танкового полка, как-то в спаленке сказала мне: «Спасибо, Павлик, хоть ты напоминаешь мне, что я женщина… А той мой так увлекся своими танками, что я уже забыла, как его член выглядит… У меня, извини, писька уже паутиной зарастать стала». Великая женщина, великая!.. Из ее спальни вылезаешь, как попугай из стиральной машины! Попадешься ей, – спинной мозг высмокчет! Хе-хе-хе…
Три фразы остались после белогорской Татьяны в памяти Гаевского: «Ты меня хочешь?», «Брысь в душ!» и «Хочу, чтоб было так всегда-всегда».
А еще он долго помнил, как она нежно и громко стонала. Эти стоны невероятно заводили его. Заводили до того самого момента, когда он, мерно расшатываясь над белой луной ее голой попки (с розовым шрамом от фурункула на левой ягодице) однажды увидел в треснувшем зеркале шкафа, стоявшего напротив кровати, абсолютно бесстрастное женское лицо со скучными глазами уборщицы на двух работах.