Страница 10 из 16
Ее стоны были фальшивыми! Оглушительное разочарование нахлынуло на него в тот момент, когда он понял, что и ее страсть, и ее восторги – подделка. «Мы так подходим друг другу. Мы могли бы быть счастливой парой… Я была бы тебе верной женой», – так промурлыкала она однажды на панцирной кровати, становясь в его любимую позу у холодного клеенчатого коврика, – и Гаевский подумал: надо включать задний ход, пока не поздно.
«На обед» к ней он стал забегать все реже. А потом и вовсе словно забыл дорогу в обшарпанную пятиэтажку. И на то была еще одна, постыдная причина, – Татьяна наградила его дурной болезнью. И все было кончено. Два раза в день он наведывался в медсанбат, где Шмуль – конопатый сержант-белорус, утром и вечером с какой-то садистской ухмылкой большим шприцем всаживал в лейтенантскую задницу дозы антибиотика, многократно выверенные на других «пострадавших» от половых битв с нечистоплотными куртизанками гарнизона.
В те же дни Татьяна исчезла из Белогорска, даже не попрощавшись с ним.
Больше он ее никогда не видел.
А потом там же, на Дальнем Востоке, был у него отпуск и он приехал в камчатский военный санаторий Паратунка. Там повстречалась ему молодая и красивая женщина, – но ни лица, ни имени ее он уже не помнил. Помнил лишь, что у нее была чрезвычайно «аппетитная» фигура – с невероятно тонкой для женщин того возраста талией и налитыми крепкими ляжками. У способных к сексу и не нагулявшихся еще санаторных мужиков сверкали хищной мечтой глаза, когда эта женщина грациозно и зазывно несла мимо свой стан зрелой самки. Гаевский помнил, что в то время он был уже капитаном, молодцем с атлетическими плечами, – видимо, это и сыграло главную роль в том, что она выбрала именно его. А познакомился он с ней на танцах под пьяненький аккордеон и «при свечах» – в санаторном клубе не было света после очередного землетрясения. Две бутылки красного вина, выпитого из целлофановых стаканчиков на скамейке в дальнем конце санаторной аллеи, быстро довели их свидание до жадных поцелуев.
– Я уже вся мокрая, – судорожным голосом бубнила она, вынимая набухший сосок роскошной груди из его трудолюбивого, как у голодного младенца, рта, – эта прелюдия должна иметь окончание… Не томите же меня…
Вот это тоже он очень хорошо помнил, – наверное, ничего так крепко не запоминает мужчина, как слова женщин, зовущих его в амурный омут.
Потом они оказались в ее номере, где яркий, как прожектор пограничного катера, лунный свет пробивался сквозь жидкие казенные шторы. Гаевский, сильно напуганный в свое время белогорской гонореей, уже напяливал на бивень любви призрачно тонкий японский кондом, когда обнаженная дама строгим учительским тоном сказала:
– Не надо. Это снижает мою чувственность. Я чистенькая. Я замужем.
Она ловким движением сняла с него презерватив и гордо добавила:
– Мой муж – атомный подводник, морской офицер.
После этих ее слов капитан стал терять «боеготовность». Чувство офицерской солидарности брало верх над похотью в самый неподходящий момент.
Ему представилось, как где-то в черных гробовых глубинах Тихого океана, в прочном корпусе атомной подводной лодки, героически мучается на боевой службе муж этой чистой и теплой женщины с тонкой талией и давно неласканной грудью… А тем временем сухопутный отпускник Гаевский наслаждается ею.
Она все, наверное, увидела и почувствовала его смятение, она угадала его состояние и пошла на выручку:
– Мой муж потерял здоровье на этой проклятой подлодке… Он становится импотентом и у него все меньше охоты до этих дел… А я вот страдаю… Мне это нужно… Я ничего не могу поделать с собой… Наверное, я так устроена. Так что если ваша армия лишает меня здорового мужа, то извольте, товарищ капитан, отработать долг за него! Но сначала я приведу вас в полную боеготовность! – так сказал она и рассмеялась, медленно опускаясь на колени и давая волю своим шаловливым рукам и губам.
Затем она поднялась с колен и подошла к холодильнику, на котором стоял стакан с какими-то ягодами.
– Вот чудодейственное таежное средство для повышения мужской силы, – тоном доброй врачихи сказала она, протягивая ему горсть ягод. Они были невероятно кислыми, но он добросовестно ел их.
В ту бурную, почти бессонную ночь он впервые познал, что такое голодная и алчная в любовных утехах женщина.
– Я сама, я все сама, – задыхаясь, словно в забытьи надрывно бормотала она, меняя позы, – вы пока отдыхайте, товарищ капитан… Вы отдыхайте…
Она стонала, о, как же она стонала!
Кто-то грозно и нервно стучал в стенку из соседнего номера.
Но даже это не останавливало разгоряченную жену тихоокеанского атомного подводника, которая жадно и страстно стремилась к желанному пику наслаждения. При ярком лунном свете Гаевский очарованно ласкал пляшущие на его животе полушария дивно упругой и трудолюбивой попки…
Она не остановилась даже тогда, когда кто-то суровым старшинским басом заорал в коридоре:
– Дежурная, дежурная, твою мать! Срочно вызовите милицию! Тут в соседнем номере женщину душат!!!
– Ее не душат, товарищ отдыхающий! А дерут как следует! – так же громко ответила дежурная и заржала сипло, по-зэковски.
Гаевский слышал шлепающие по линолеуму ее шаги. Затем – нахальный стук в дверь и тот же насмешливый, гортанный голос дежурной:
– Товарищи отдыхающие, просьба трахаться потише, – вы нормальным людям спать не даете!
В тот момент Гаевскому показалось, что прыгающую на нем голую женщину прошиб удар эпилепсии и она описалась. Какие-то звериные, нечеловеческие звуки вырвались из ее широко распахнутого рта и она, наконец, рухнула на него, царапая ему спину и больно кусая мочку уха. Теплое и липкое расширялось под ним на мятой простыне…
Он, словно только что слезший с операционного стола больной, на дрожащих ногах ушел от нее на рассвете мимо дежурной, тракторно храпящей на коридорном диване под синим солдатским одеялом.
Второй стакан с ягодами тоже остался пустым…
Тем же утром она, не предупредив его, уехала во Владивосток, а Гаевский после бассейна возвратился в свой номер. Убиравшая его старушка в белом переднике блеснула лукавым молодым светом выцветших глаз и сказала игриво:
– Тут одна приятная дамочка вам письмецо оставила… Конвертик под подушкой.
Он распечатал конверт и прочитал: «У меня много ягод, приезжай. Мой телефон…»
Года через полтора он был в командировке во Владивостоке. Позвонил ей. И шутливо сказал: «Это покупатель из Паратунки. У вас ягоды еще продаются?».
– Это кто? Андрей? Слава? Игорь? Все, все, все… Побаловались и хватит. Забудь меня и больше сюда не звони!
Та женщина из Владивостока чем-то напоминала ему Валю Любецкую, – жену однокурсника Гаевского по академии.
Гаевские жили тогда в офицерском общежитии и в том декабре устроили у себя в квартире встречу нового года. Было, кажется, еще три или четыре семейных пары.
Сверкала в полутьме огнями елка, горели свечи, из утробы магнитофона звучала музыка, звенел смех, пары танцевали, а сильно набравшийся майор Любецкий храпел, развалившись на диване в безобразной позе.
Гаевский пошел на кухню то ли за штопором, то ли за бутылкой. А следом за ним вошла и Валя с пустой тарелкой.
Гаевский уже выходил с кухни, когда Валя вдруг с какой-то обезьяньей ловкостью повисла у него на шее и теплыми сочными губами стала жадно и нежно целовать его, – Гаевский попытался отстраниться от нее (вдруг жена зайдет на кухню!), и сделал это так резко, что затылком ударился о выключатель и свет на кухне погас.
И тогда он, пользуясь моментом, лихорадочно и страстно измял руками дрожащее и переспелое молодое женское тело – и чуть не съел крупные и сладкие губы Валентины.
Затем включил свет и стремительно ретировался с кухни.
И весь остаток вечеринки, закончившейся уже на рассвете, они с Валей обменивались горячими взглядами тайных любовников.
А потом Гаевский приболел и остался дома один (Людмила отвела сына в детсад и уехала на работу). Он лежал в кровати с температурой, когда в квартиру кто-то позвонил. Накинув халат, он вышел в прихожую и открыл дверь.