Страница 4 из 7
Сказал он спасибо Господу за хлеба испеченные, завершив эту свою импровизированную молитву традиционным: «И да будет на все святая воля Твоя… И да будут Твои пути Господни счастливы для меня».
Теп ерь-то его точно не спишут по служебному несоответствию: хлеб с булками получился, а до приличного качества он доведет: чай, не глупее и не ленивее других!
Ну, и Николаю Угоднику, после молитвы, свое, как всегда прибавил: «Спасибо Тебе за очередной день путешествия длиною в жизнь, и да пусть то путешествие морское, что проложил Ты сейчас, будет удачным, и да не сплохую я на нем, и да будь, Святый угодниче Николае, Ты все дни путешествия длиною в жизнь со мною».
От души все то шло, от души…
Научится он хлеб печь – научится. Возьмет еще быка за рога: всегда ведь так было!
Ладно – коль из церкви вышли, чертыхнуться уже можно (хоть и все равно грех): ну какой, к чертям, там из Овсова еще повар? Сидел бы он себе в матросах, от греха подальше! Он вообще-то Роману тогда – три года назад – о том же и сказал. И честно сознался: запахов он, к тому же, не слышит.
– Не чую носом – вообще!
Оно и вправду так было: неведомо отчего, но уж лет, наверное, пятнадцать – двадцать, как жил Овсов без обоняния. Скорее всего, из-за самолечения родительского, когда по детскому насморку чего только в нос не закапывали… Трюма, опять же, с вечной их мерзлотой, да и пылью целлюлозной. Так, или иначе, но по сему факту о выгодной такой профессии – повар судовой – сроду трюмный матрос и не помышлял. Хоть, об элементе в ней творчества недюжинного всегда задумывался, и завидовал в душе…
– Это ерунда, – просто и ответственно заверил Рома, – на кухне ты никогда один не будешь – кто-нибудь тебе да подскажет.
Ой ли!
И прошлые кулинарные по жизни опыты особого оптимизма не сем поприще не внушали. В четвертом классе они начались, когда замыслил однажды мальчонка, со школы вернувшись, запеканку с вермишелью запросто заворганить: мать пару дней назад делала – страсть, как вкусно! Великое ли дело: нашел в столе макароны, высыпал полпачки на сковороду, сверху три яйца разбил, да газ разжег.
Не очень съедобным, понятное дело, блюдо юного кулинара получилось. Вернувшийся чуть позже из института брат открыл мальчугану Америку: все макаронные изделия сначала отваривать надо… Всегда! В воде – подсоленной чуть.
О том, что яйца вкрутую нужно варить десять минут («А можно и больше – чтоб уж точно!»), Овсова жена друга, спасибо, просветила – в неполные уж тридцать лет. А в возрасте Христа он уже поджаривал макароны на винном уксусе – было дело! «Прошибся» в магазинчике на склонах Канарских гор. Он там шабашил тогда, в отрыве от караулившего судно в порту экипажа, но с полного ведома и согласия его большинства (кому по очередному возвращению, за вахты «шабая» несомые, премиальных от того заслуженно перепадало), по всему острову. Вот и ухватил в очередной раз, евро-центы трудовые экономя, в магазинчике, где чуть печальный взгляд продавщицы Кармен неизменно его привечал, маленькую бутылочку масла оливкового: полкой ниже она полуторалитровых бутылок подсолнечного масла стояла. Вернувшись в апартаменты отеля «одного ключа» (однозвездочного), в котором плиткой ванные облицовывал, на угловой кухоньке своего номера принялся за готовку. Отварные (как брат учил!) макароны, что были на обед, на сковороде поджарить чуть – хоть какое-то в меню разнообразие!
А запахов-то тогда уже не чуял!
Что дело неладно, «чухнул» Овсов лишь тогда, уксус винный сизым дымком на сковороде подгорать начал, а макароны к ней прикипать накрепко. Тогда только с этикеткой и разобрался: какие там оливки – то гроздь виноградная изображена!
Впрочем, макароны получились вполне себе – с пикантной кислинкой: нет пределов поварскому творчеству полета!..
Но, Рома приснопамятный нужное зерно три года назад в его душу проронил. После первой их ночной выпечки, стал уже он Овсова подкарауливать – хлеба испекать залучать: «Знания закрепить же надо! Надо теперь тебе самому от начала до конца несколько раз выпечь». И усаживался в очередную ночную выпечку на табурет низенький: «Все – теперь я только смотрю: сам все делай». Раз, да другой, а потом уж Овсов, на вахты уповая, и скрываться от Ромы начал. И вот как-то во время очередной выпечки Рома и спросил серьезно:
– А почему, если у тебя так получается, да нравится тебе это, в повара не перейдешь?
– Так, – опешил Овсов, – это ж учиться года два, или три надо!
– Какой там! Месяц индивидуального обучения в школе нашей мореходной – шесть тысяч рублей за удовольствие… Ну, и продукты свои на занятия будешь приносить.
– Да, это-то ерунда! А что – так дешево отделаться можно?
– Может, сейчас подорожало чуть… Сходишь пару раз на занятие индивидуальное, рыбу какую-нибудь на экзамене комиссии запечешь – все дела!
Не сильно тут Овсов Роме поверил – в халяву такую невиданную, но в голове отложил. А когда пошел после рейса лучшей морской доли в крулингах торгового флота искать, то один клерк сходу заинтересовался:
– Вот вы пишете, что хлеб умеете печь. А нет у вас корок каких-то поварских – пусть и левых даже?
– Нет.
– Жаль… А то бы мы вас сейчас сразу в рейс отправили.
Прямиком из крулинга того в мореходку Овсов и отправился. Как говорил Рома, два ровно раза с пожилой преподавательницей они и встретились на занятиях, котлеты по-киевски, да рыбный пирог сгоношив. Накормили, вместе с другими экзаменуемыми, комиссию до отвала – вот и «корки» судового повара нежданно-негаданно Овсов заполучил – заимел. И увлекся теперь новым в жизни ремеслом не на шутку. Поваром, правда, сходу идти отказался: «Надо еще присмотреться». Три рейса еще бравым матросом отходил, на камбуз, правда, по сговору с поварами шастая: помочь где-то, глянуть, рецепт записать. В последнем рейсе – так и вовсе: вдвоем повара на месяц остались, так он – после вахты в цеху своей – каждый день по два часа помогал: картошку ведрами чистил, лук с морковью, а за то доверяли ему постучать отбивные, или блины попереварачивать. Ну, а к этому рейсу уж насмелился…
В море поспешили выйти двадцать девятого декабря – промедление было чревато: могли бы экипаж собрать уже не полностью, и так у немалой уже его части ближе к праздникам все чаще наблюдалась частичная утеря координации движений и полная, порой, потеря речи.
Пашка свалился еще в канале: «Качает». Овсов, как мог, приободрял товарища: «Все, абсолютно все морской болезнью болеют – только, кто-то в большей, кто-то в меньшей степени. Тот, кто говорит, что он не болел никогда морской болезнью – попросту врет! Так что, тебе надо просто-напросто этот момент пережить». На что пышногрудая Алена заметила свое: «Я лично никогда морской болезнью не болела!».
Вруша, оказывается!..
А Полина, когда нарезал он на полдник салат, приблизившись, молвила почти умоляюще:
– Только ты меня не бросай тут одну, ладно?..
Не бросит – он морской болезнью по-настоящему почти уж четверть века назад переболел. Не в первом, кстати, рейсе.
Пашка встал на второй день: «Все – прошло, вроде… Полина, я за вас отработаю!». Овсов готовил полдники и пек, под чутким Полины взором, хлеб. Что получался все-таки не т о т – Овсов и сам это прекрасно чувствовал. Он думал над этим все время – он таков был по натуре: когда вставал вопрос по работе, Освов «черепил» над решением до победного, в ущерб всему прочему, что его в этой жизни, с радостями ее включая, окружало. Но, иначе он не мог – таким уже сложился: не переделать! Но, да ведь как же иначе – сейчас хороший, пышный хлеб, что обязан он все же начать печь, стоял на пути всего будущего – так получалось!.. Зачем его сюда и взяли! Размышляя все, практически, время над причинами «тяжести» хлеба, Овсов интуитивно еще пока понял: по своей торопливости Полина не дает тесту как следует подняться – расстояться. Поэтому, и получается он «тяжелый».
Надо было выждать момента самостоятельной выпечки – когда бы Овсов мог остаться с тестом наедине.