Страница 9 из 11
Всё прекрасно в этом отрывке из воспоминаний Меттерниха. Есть и драматизм, и комичность. Мы ведь уже знаем, как Кэмпбелл любил «поправлять здоровье». Говорят, кстати, что Наполеон, отплывая от Эльбы, пошутил: «Кэмпбелл, должно быть, расстроится».
Кэмпбелл бесславно ушел в историю, а вот у Меттерниха появились варианты… Он первым получил важнейшую информацию и, если бы захотел, мог извлечь из этого выгоду и хотя бы немного поинтриговать. Но Меттерних предпочел обойтись без интриг, и, как вскоре выяснилось, не зря.
Он поспешил с плохими новостями к императору Францу, тот, в свою очередь, велел тут же поделиться ими с прусским королем и русским царем.
Герцог Веллингтон узнал о побеге Наполеона с Эльбы лишь на пару часов позже, чем Меттерних. Он получил донесение из Флоренции. Так что если бы австрийский канцлер решил «придержать» информацию, могло получиться очень нехорошо. Веллингтон скрывать ее точно не стал бы.
В десять часов на квартире Меттерниха собрались министры. Талейрана тоже пригласили. Он был убежден, что Наполеон высадится где-нибудь в Италии, а потом уйдет в Швейцарию. «Нет, – возразил Меттерних, – он пойдет прямо на Париж». Такого же мнения придерживался и Веллингтон. Представитель России, Поццо ди Борго, предпочел промолчать. Он помнил, что именно Александр I буквально настоял на отправке Наполеона на Эльбу, хотя Меттерних предупреждал, что это может кончиться плохо.
Зато теперь русский царь негодовал, теперь он был настроен решительно. Как, впрочем, и все остальные. Совещание министров еще продолжалось, когда из Вены выехали адъютанты тех монархов, армии которых шли к местам постоянной дислокации. С приказом – остановиться! По сути дела, война уже началась…
Наполеон, как мы знаем, очень рассчитывал на противоречия, которые возникли между странами – участницами Венского конгресса. Беда для него состояла в том, что к моменту его бегства с Эльбы эти противоречия фактически уже были преодолены. И получилось ровно наоборот.
Монархи Европы только что воздвигли хрупкое здание, нашли фундамент в виде принципа легитимизма. Всё это сделано для того, чтобы времена Французской революции и Наполеона больше не повторились. Сказать, что в их планы возвращение императора совершенно не вписывалось, значит не сказать ничего.
Что может быть более показательным, чем история с единственным козырем, который имелся у Наполеона? Людовик покинул Тюильри утром того же дня, когда во дворец прибыл император. Бежали в страшной спешке и забыли… экземпляр секретного договора! Заключенного втайне от России и Пруссии. Наполеон с курьером отправил его русскому царю в Вену. Прекрасно зная тяжелый характер Александра I, его подозрительность и мстительность, император вправе был рассчитывать как минимум на непредсказуемую реакцию. Он ошибся.
Александр вызвал к себе Меттерниха и показал ему полученный документ. В полной мере насладившись растерянностью австрийского канцлера, который побледнел и не находил слов в свое оправдание, Александр бросил бумаги в камин со словами, что он «забывает о договоре ввиду предстоящей общей задачи».
13 марта, еще до того, как Наполеон вошел в Париж, европейские державы в Вене приняли Декларацию, объявившую Наполеона «вне закона». Создается Седьмая, последняя по счету антифранцузская коалиция, которая намерена покончить теперь с Наполеоном навсегда.
Кэслри без труда убеждает парламент выделить пять миллионов фунтов. Воевать собирались, как обычно, на английские деньги. Армии готовы предоставить всё без исключения, но тут есть проблемы.
Оставить Наполеона в покое, как и заключать с ним мирные договоры, никто не собирался. На него всё равно напали бы, но, по расчетам союзников, это могло произойти никак не раньше 1 июля.
Рисковать никто не хотел, интервенцию собирались начать при подавляющем численном превосходстве. Оно у союзников, конечно, было. Как раз к 1 июля они могли выставить до 700 тысяч солдат, а чуть позже – и больше. Однако в марте дела обстояли так.
Русская армия, больше 150 тысяч человек, во главе с Барклаем де Толли, находилась на Среднем Рейне.
Самая мощная, свыше 250 тысяч, на Верхнем Рейне. Австрийцы, баварцы, вюртембержцы, гессенцы под командованием фельдмаршала Шварценберга.
Из Италии к Франции могли выдвинуться до 75 тысяч человек, со стороны Испании и Португалии – примерно столько же.
С помощью всех этих армий Францию можно было взять в клещи и наступать с разных сторон. Хороший план и, по сути, беспроигрышный. Только работать, повторим, он может начать только с 1 июля, никак не раньше.
А пока рядом с Францией только две армии. Англо-голландско-бельгийская, примерно 110 тысяч солдат, в Бельгии. И там же прусская, такой же численности. Если Наполеон нападет сам, до начала лета, то противостоять ему будут именно эти армии.
Тщеславный Александр I очень хотел возглавить войска Седьмой коалиции. Но Венский конгресс продолжается, Заключительный акт еще не подписан. Взоры всех, кто присутствует в австрийской столице, обращаются в сторону единственного настоящего военачальника среди дипломатов, герцога Веллингтона.
27 марта герцогиня Вильгельмина Саган, одна из «королев конгресса», давала бал. Согласно легенде, русский царь во время бала подошел к Веллингтону и сказал: «Итак, вам предстоит вновь спасти мир». На следующий день Веллингтон отбыл в Брюссель, к армии.
Глава вторая
Майское поле
То было самое грандиозное торжество в совсем короткую эпоху, именуемую «Сто дней Наполеона». Почти как коронация, только вместо короны – конституция.
«Солнечным весенним утром толпы парижан блистают нарядами, как в дни больших праздников. Все высыпали на Майское поле, где выстроились старые и новые войска, а вокруг трибун развеваются трехцветные знамена. Шестьсот депутатов и несколько сот пэров ожидают императора, который сегодня собирается дать присягу новой Конституции – и опять двинется в поход. Сегодня впервые за последнее время жажда развлечений, присущая парижанам, может утолиться ярким зрелищем, ибо при короле всё было смертельно скучно и благочестиво.
…За гвардией следуют наполеоновские орлы и знамена, за ними шагают герольды и пажи в ярких и блестящих костюмах, словно на аллегорической картине, и завершает процессию коронационная карета, запряженная восьмеркой лошадей, везущая одинокую фигурку человека, облаченного в белый шелк, уложенный живописными складками, и почти придавленного шляпой с огромным плюмажем и в еще большей степени – широчайшей императорской тогой. И это – император!
Народ, собравшийся побрататься со своим вождем, озадаченно глядит на этого цезаря, который словно намеренно душит холодной роскошью народные симпатии. Одиночеством и покинутостью веет от этого седеющего человека, в блеске золота, но без жены и детей медленно проплывающего мимо толпы в своей сказочной карете».
Как красочно описывает церемонию Эмиль Людвиг, как он чувствует ее нерв! Людвиг вообще историк чувственный, недаром его книга так понравилась Марине Цветаевой, горячей поклоннице Наполеона.
Людвиг, как и многие другие, охотно рассуждает о внутренней политике императора в период «Ста дней», о слабостях, упущениях и прочем. Всё это, безусловно, интересно, но так ли уж важно?
Ну что такого сделал или не сделал Наполеон, что могло бы предотвратить войну или повлиять на ее конечный исход внутри Франции? Еще больше приблизил либералов? Еще дальше оттолкнул аристократов? И зачем сравнивать 1815-й с 1793-м?
Всё, абсолютно всё было другим. А главное – в 1793-м у Франции еще не было за плечами двадцати лет почти непрерывных войн. Этот аргумент делает практически бессмысленными споры о том, что «было бы, если бы…». Каждый шаг Наполеона по пути из бухты Жуан до Парижа приближал его к войне. Вступить в нее он мог только с тем, что осталось у Франции.
Хотел ли он мира? Да, безусловно. И вот тут он действительно сделал всё, что мог. Конечно, громкие декларации, вроде заявления от 4 апреля о том, что империя стремится к миру, всерьез никто не воспринимал. Но вот тайная дипломатия работала весьма напряженно.