Страница 16 из 23
Исмаил-бей не долго заставил себя ждать, обрушился всею силой на русские редуты. Его конница прорвалась в тыл, пехота пробилась между каре. Но все прорвавшиеся попали в огненный мешок и были уничтожены. С пяти часов утра до пяти часов вечера ломили турки силой силу. И снова тысяча убитых, а русские стоят, где стояли.
Исмаил-бей отошел к древнему городку Калафату, и здесь его осадили.
И у Ахмед-паши связь с Рущуком была только по воде.
«Я окружил турок редутами, – доносил Кутузов Барклаю де Толли. – Объехать наш правый фланг и наделать каких-либо шалостей позади нас Ахмед-паша не может».
Письма отправлялись через Бухарест. И на этот раз их повез майор Бибиков.
– Михаил Илларионович! – взмолился племянник. – Отпустите меня в армию. Я в дело хочу.
– Будет тебе дело, – пообещал главнокомандующий. – Из Бухареста не торопись. Мне для моего дела важно получить ответ видинского Муллы-паши. С ним вернешься – и как раз дело-то и приспеет. В Ольвиопольский полк получишь перевод.
Воротился Бибиков в последний день сентября, а тишины на берегах Дуная не убыло.
В тот день на обед к главнокомандующему собрались генералы Ланжерон, Эссен, Булатов, штабные обер-офицеры.
– Что ж, господа, – говорил Михаил Илларионович, – не пора ли нам подумать о зимних квартирах? Мой старый друг Ахмед-паша, видимо, совершенно доволен своими успехами. Правобережье от нашего присутствия избавлено, плацдарм на левом берегу для обороны обустроен.
– Вопрос, устраивает ли нас подобное положение? – поднял брови во всё своё высокомерие граф Ланжерон. – Мы становимся посмешищем не только для Наполеона, но для всей Европы.
За летнее сражение под Рущуком граф получил генерала от инфантерии, догнал в чинах старика Кутузова.
– Нас устроит, Александр Федорович, положение, при котором турецкая армия перестанет существовать. – Старец трогал вилкою поставленное перед ним кушанье и, должно быть, никак не мог решиться, с чего начать. Ланжерон глянул на Эссена, и они друг друга поняли.
– Бог попустил России воевать с турками, – сказал Ланжерон, – а так как турки с древнейших времен в янычарские войска набирали славян, то все эти воины – междоусобица. Потому и конца нет противостоянию, хотя империя Османов пережила самою себя и угрозу представляет разве что для дикарских орд арабов и всякого рода азиатов.
– Говорить о дикарстве армии, где учителями и советниками генералы и полковники Наполеона, рискованно! – возразил Михаил Илларионович. – Можно было бы и к русской армии прилагать мерку дикарей, но не получается. Военным министром у нас генерал из Шотландии, главный советник государя мудрый генерал Фуль, да и у нас с вами картина обнадеживающая: генерал Ланжерон, генерал Эссен, генералы Гартинг, Засс… Нет, господа! Я за мою армию спокоен.
Михаил Илларионович принялся-таки за рыбу. Ланжерон улыбнулся.
– А насчет славян в турецкой армии. – Кутузов посмотрел своим единственным оком на графа-француза покойно и отменно светски. – Вам ли не знать, как сражаются янычары. Умерев, идут вперёд. А ежели глядеть в корень турецкой проблемы, она выпестована Византией. Регент малолетнего василевса Иоанна V Иоанн Кантакузин для войны с сербами нанимал войско султана Орхана. Даже дочь свою отдал Орхану в жены. Ради императорской короны было предано будущее Византии. Но ведь турки воевали не только мечом, но и умом. Город, оказавший сопротивление османам, терял все свои права. Пятую часть населения завоеватели обращали в рабов, а всех мальчиков отсылали в школы янычаров. В то же самое время христианским городам, принявшим турок без боя, не возобранялось иметь храмы и обряды. Ну да бог с ними, с турками! – Михаил Илларионович вдруг стал очень веселым. – Мне Прасковья Михайловна, дочь моя, пишет о предстоящих сражениях в Санкт-Петербурге. Наполеон токмо всё погромыхивает громами в нашу сторону, а вот у актрисы Жорж и у нашей Семеновой сражение в разгаре. Не представляю себе, какими чарами собирается пленить сердца публики эта самая Семенова.
– Насколько мне известно, – сказал Ланжерон, – Жорж скоро отбывает в Париж, а это сигнал тревоги: война неизбежна… Вот почему нам нельзя ждать, медлить, соглашаться на покойное течение событий.
– Да, да! – согласился Кутузов. – Но война знает свой час…
Докушал отварного осетра и поискал глазами Бибикова:
– Господин майор, Марков Евгений Иванович денно и нощно сторожит турка. Отвези ему осетрины. Отменно приготовлено. И вот что, голубчик! Я ему записку, пожалуй, напишу. Простите старика, господа!
Проворно поднялся, посеменил торопливо в кабинет, поманивши за собою адъютанта.
Писал быстро, не поднимая головы от бумаги. Это был приказ о немедленном выступлении в ночь. «Назначаю Вас в важнейшую експедицию за Дунай, в поиск на неприятеля, под командою верховного визиря состоящего. Уделяя Вам до семи тысяч войска из главного корпуса, делаю всё то, что могу только уделить, не ослабивая совершенно моей позиции. Суда перевозные завтрашнего числа находиться будут на назначенном месте…. Поручаю Вашему превосходительству важнейшую експедицию, успех которой… может иметь влияние на блистательное окончание нынешней кампании».
Пока главнокомандующий отсутствовал, за столом разразилась напряженная пауза. Ланжерон не скрывал своей неприязни к главнокомандующему:
– Должно быть, старческое нетерпенье. К пассии побежал. Хватить сладкого перед десертом.
Паисий Кайсаров вспыхнул, но вступиться за начальника значило признать навет за истину. Дабы поубавить языкатой прыти Ланжерона, сказал:
– Михаил Илларионович единственный, кто говорил с двумя царствующими особами в последние часы их жизни. В Михаиле Илларионовиче была нужда и у великой императрицы Екатерины, и у Его Величества Павла Петровича.
– Особливо наш генерал понадобился императору Павлу, – резко отпарировал Ланжерон.
Вошедший в столовую Кутузов слышал сказанное. Сел на свое место, похвалил пирожное.
– Слухи, господа, – подобие колдовских напусков по ветрам, – поглядел на Ланжерона, словно бы утешая. – Я не токмо был на последнем обеде императора Павла, но и ужинал с ним. Нас собралось двадцать персон. Против государя сидела моя старшая дочь Прасковья, и Павел Петрович разговаривал с нею весело и беззаботно… Слухи, господа, причисляют меня к участникам заговора. Более того, рассказывают, будто я после ужина играл в картишки с Андреем Семеновичем Кологривовым. Посреди партии открыл часы, убедился, что время приспело и арестовал генерал-лейтенанта. Все это так и было! Голенищев-Кутузов арестовал Кологривова, но не Михаил Илларионович, а Павел Васильевич. О господа! Испытание – быть участником исторических событий. Император все время говорил пророческое, и никто из нас, бывших с ним, этого не понимал. После ужина Павел Петрович, глядя в зеркало, сказал мне: «Посмотрите, какое смешное! Моя шея на сторону». И через несколько минут, прощаясь, почему-то вспомнил пословицу: «На тот свет иттить – не котомки шить». Все сие за полтора часа до трагедии.
Разговор за столом получился опасно откровенным. Впрочем, Михаил Илларионович умолчал еще об одном пророчестве. Великий князь Александр чихнул во время обеда, и Павел тотчас поздравил сына: «За исполнение Ваших желаний».
Столь удивительная доверчивость расположила к главнокомандующему штабных офицеров – это само собою – но и Ланжерона! Ретивый генерал даже в мыслях не мог себе представить, какое нежданное известие получит он завтра из ставки Кутузова.
Удар льва
Кутузов и Марков – орлы суворовского гнезда. Куда только подевались старческая медлительность, изнуряющая быстрых осторожность?!
Суда и паромы, тайно неделями доставлявшиеся с Ольты, корабли Дунайской флотилии, стоявшие на реке Лом, в ночь с первого на втрое октября переправили корпус генерала Маркова в двадцати верстах от Рущука, выше по течению. Причем конница одолела многоводный Дунай вплавь.
Утром, когда турки собирались встретить солнце намазом, среди ясного неба полыхнули молнии, лопнули гранаты, завизжала, как бешеная, картечь, и уже в следующее мгновение пораженное карой небесной воинство ислама увидело лес штыков и лавину конницы, обтекшую редуты боевого лагеря.