Страница 21 из 24
– По-вашему, у нас нет кино, артистов, режиссеров?
– Есть. Только что они ставят? «Раки», «Раки два». «Раки три».[25] Кассовый сбор – мерило успеха. Хорошие фильмы вообще не показывают ни в кинотеатрах, ни по ТВ. Потому что на них никто не ходит. Они не дают кассового сбора. Это мало вдохновляет – создать еще один шедевр, который никому не нужен. Чем я могу удивить этих людей, если они равнодушны даже к выдающимся мастерам, которые уже признаны.
– А вам хочется создать шедевр, который покорит мир?
– Конечно!
– А объективная ценность того, что вы создадите вас интересует? Или важно только признают люди или нет?
– Я знаю, что создам шедевр.
– Как здорово.
– Но американцы ведь плюют на шедевры. Они признают только низкопробную пошлятину, которая соберет миллионы в кассе.
– Значит, американцы, признают только «низкопробную пошлятину».
– К сожалению.
– А что именно подходит под это определение?
– Да все.
– Ну, конкретно, что?
– Все, что показывают здесь в кинотеатрах, по телевизору. Все, что пользуется здесь большой популярностью. Все эти боевики, супермены, пошлые комедии, триллеры… Для американца – это супер, да? А для русских – это пошлятина.
– Да. А почему вы так уверены, что ваши мерки объективные, а наши – нет? Кто установил реальную объективную ценность?
– Пауза. Действительно…
– Если миллионы людей наслаждаются тем, что вы называете «низкопробной пошлятиной», возможно, что эти люди и есть индикатор объективной ценности того или другого фильма, а ошибаетесь – вы?
– Возможно, наши мерки и не объективны… Возможно, американцы правы… – говорю я, едва оправившись от ее удара. – Но я уже сформировалась в той системе ценностей. Я уже никогда не смогу измениться и адаптироваться в американской среде. Значит, я навеки останусь здесь белой вороной?!!!..
– У вас есть выбор. Вы – или адаптируетесь, или останетесь белой вороной. Не ждете ведь вы, что вся страна эта – адаптируется под вас?
– Нет, конечно… Но выбора у меня нет. Адаптироваться под эту бездуховность – это хуже чем умереть. Лучше я погибну совсем, чем стану такой, как американцы.
Американка смотрела на меня, качая головой, и я вдруг осознала, каково ей видеть столько презрения во мне к ее стране и к ее народу. Наверно, в глубине души она возненавидела меня. А разве можно помочь человеку, которого ненавидишь?..
Где-то у родителей есть медицинский справочник. Перелом ключицы – заживает за… такой-то срок. Перелом ноги или руки – за… такой-то. При переломах позвоночника человек становится калекой на всю жизнь. От этого не выздоравливают. Вывихи – это, должно быть, другая категория, отличающаяся от переломов. Где найти справочник, в котором написано, за какой срок заживает вывих души при эмиграции в другую страну? Или это перелом души? И есть ли от этой болезни вообще излеченье?!
Шесть лет прошли как один день. Шесть лет жизни – коту под хвост. Шесть самых лучших, молодых, важных лет. Мои одноклассники уже закончили институты. В этом году закончат институт даже те, кто не поступил с первой и со второй попытки, а лишь с третьей. Ведь такое расстояние, можно уже и не догнать.
Я блуждаю по запутанным коридорам гигантского лабиринта. Я уже полностью сбилась с пути, в полном отчаянье бегаю из коридора в коридор, запутываясь от этой беготни еще больше, и уже понимаю, наверное, мне не выбраться.
Вчера мне снилось, дедушка копает землю в саду. Он обижен, зол, надут. Я не знаю, как объяснить ему, что я ничего не могла сделать. Для его болезни просто не было излеченья. Приходила бы я к нему в госпиталь каждый день – это бы ничего не изменило. Я не приходила не потому, что не любила: пока он был жив, я не понимала, что каждый день надо ценить, каждый час. Я просто не понимала!
Он копает с ожесточением и вместе с тем с гордой покорностью судьбе и своему уделу. Нет конца-края черной, свежевспаханной, мокрой весенней земле. Он копает, копает… Злится, злится…
Я не могу видеть более эти его внутренние мучения. Я вижу, с каким ожесточением он копает, как кипятится, как бесится сам в себе. Превратившись в бесконечность из ласки, я подхожу к нему, обнимаю его с жаром, целую, я просто душу его в поцелуях, уверяю его, что очень сильно люблю его… Верит он мне или не верит, а я очень сильно люблю его. Не знаю, как растопить его злобу, как убедить его в своей любви… Я не приходила в госпиталь не потому, что его не любила… Я просто не понимала!.. Плачу навзрыд от нежности, которая меня переполняет. Просыпаюсь: дедушка!.. Любимый мой, дедушка!..
Счетчик зловеще тикает. Цифра на счетчике неправдоподобно растет. Этот лабиринт не просто нужно одолеть.
Есть еще лимиты во времени.
Включила радио. Дикие вопли наполнили комнату. Волосы встали на голове, как проволока. Выключила.
Поставила русскую музыку. Искривленный, трещащий от напряжения мир выровнялся, и все выпрыгнувшее в нем из своих мест стало на место. Неестественно, уродливо искривленная моя жизнь, как в сказке, выровнялась и тоже стала на место.
Эти удивительные эффекты не сохраняются, к сожаленью. Через десять-пятнадцать минут после того, как музыку выключить, ее волшебство отходит и все опять возвращается на место. Искривленный мир трещит от напряжения. Вывихнутая жизнь моя снова обретает уродливые очертания.
Анна Франк тоже была очень молоденькой. Наверно, ей тоже очень хотелось любви. Не меньше чем мне. А ее убили. Так она и не вкусила ни одного поцелуя. Умер человек, так и не испытал счастья любви. Ты ведь остаешься жить. Значит, Любовь хоть когда-нибудь, да будет.
Если бы мне дали выбор – пережить Большую Любовь, такую, о какой я мечтаю, а потом сразу умереть после этого, или жить, но так, как я живу сейчас, я бы выбрала умереть, испытав эту долгожданную, так остро необходимую мне Любовь.
Не имело бы уже значения, в Америке я живу или в Союзе, в тюрьме я или на каторге… я как лесковская Катерина Львовна: мне подавайте любимого, а с ним мне и каторжный путь цветами зацветет.
Устроилась на работу в греческом ресторане. Хозяин грек как-то после работы, предложил подкинуть меня к сабвею. По дороге произошел следующий разговор.
– Сколько у тебя получается заработать на типах?[26] – спрашивает он.
– Долларов пятьдесят за смену… – неуверенно говорю я, не зная, как лучше, – завысить или занизить свои заработки. К чему он спрашивает?
– Это долларов двести пятьдесят в неделю, так? – уточняет босс.
– Двести пятьдесят. При этом, я работаю только ланч, с одиннадцати до трех. Секретарши, работая целый день, с девяти до пяти, получают сто двадцать, сто тридцать.
– Ты довольна этими деньгами?
– Все относительно. Пока годится, – отвечаю я.
– А что, если бы тебе предложили вдвое больше денег и при этом не работать совсем? Так, только пару часов в неделю проводить время со мной?
Я поперхнулась собственной слюной. Ничего себе.
– Я буду водить тебя в рестораны, куплю тебе красивую одежду… – продолжал босс.
Я слышала, что боссы пристают к своим подчиненным. Мне казалось, это происходит как-то более обходительно, не так в лоб. От такого делового подхода у меня все реакции заклинило. Я быстро взяла себя в руки и стала соображать.
Первое: взглянула на босса повнимательней, теперь уже другими глазами. Старый. Ему, наверно, уже все сорок! Чужой: какая близость может быть у меня с ним? Пусть бы грек, да философ какой-нибудь, типа Платона или Сократа, или певец с божественным талантом, как, например, Демис Руссос, а то – владелец ресторана. Вся его жизнь – это булочки, гамбургеры, яички… Нет, я не смогу полюбить такого.
25
Rocky, Rocky II, Rocky III – голливудские фильмы с участием С. Сталлоне, пользовались большим успехом у зрителей в 1980-х.
26
tips – чаевые.