Страница 26 из 121
- Значит, холостому жить вольготнее? У тебя все в ладу: ум и сердце. Для ума - работа, для души... эта сталеварка Рита - лучший друг твой?
- Нет, - сквозь зубы ответил Юрий.
- Любовница?
Глядел на нее Юрий с удивлением, близким к отвращению. И тут Юля с болью почувствовала, что сама же она все испортила, испортила давно и непоправимо. И она уже не могла, да и не хотела сойти с этого противного тона и продолжала язвить:
- Я тебе по-прежнему нравлюсь?
- Ты сильно изменилась, Юлия Тихоновна, - раздумчиво сказал Юрий.
- Да, да, изменилась! Можешь не церемониться со мной. Чего уж там! Я о тебе знаю больше, чем ты думаешь. Если мне скажут, что ты сейчас подкапываешься под отца, я поверю. Ты можешь. Ты и под своего дядю Савву подсыпал угольков. Рассказывали люди знающие.
- Ты раздражена... Не унижай себя, Юля!
- Ты меня всю жизнь унижал. Забыл разве, как проводил меня у стены-то? Что ж, признаюсь: пришла я тогда к тебе остаться с тобой. Когда ты бросил мне вдогонку: "Святоша!", - я вдруг заметила, что в руках у меня желтый чемоданчик. Странно, я до той минуты не замечала его цвета. Хотела бросить в Волгу, да оставила на память о моих обидах... Ты прав, я изменилась. Ты даже не подозреваешь, насколько все изменилось...
Глотая слезы, Юля вызывающе улыбнулась и по-мальчишески засвистала.
Иванов и Савва принесли разлапистую корягу и бросили у костра. Иванов удивился разительной перемене в милой Юлии. Не верилось, что лишь несколько минут назад она была веселая, беспокойная, ласковая. Теперь, поджав под себя по-татарски ноги, накинув на плечи фланелевую спортивку, она задумчиво сидела у костра.
- А ну, кавалеры, дайте-ка закурить! - попросила Юля.
Иванов утешился тем, что этот грубый, недевичий тон относился скорее всего к Юрию, который стоял поодаль.
Юля прикурила от головни, закашлялась.
- Пора отдавать концы, - сказал Юрий, ныряя в темноту.
- Так вот, Юлия, побыстрее прощупайте Богатырь-гору, определяйте площадку для новых цехов. С оползнями кончайте... - сказал Савва. Потрудись, и тогда я тебе монумент отолью из стали. Останешься на заводе доверю большую работу.
- Я хотела удариться на поиски золота. - Юля усмехнулась. Понимаете, Савва Степанович, с детства мечтаю найти самородок, а приходится камни в горе добывать.
- Зачем тебе золото? Ты сама есть изумруд, и даже дороже! воскликнул Савва.
В это время к костру подошел с ведром воды Юрий.
- Нельзя заливать! - остановила его Юля, заслоняя собой огонь.
- Исполняю обычай: кто разжег, тот и гасит.
Обойдя Юлю, Юрий вылил воду на костер. Дым и пар поднялись облаком. В наступившем мраке тоскливо заплескался голос женщины:
- Мои угли тлели, иначе бы не разжег.
Иванов проводил Крупновых вдоль кромки берега, с каждым простился по-разному: большую кисть Саввы жал долго, дружески; выпрямив, как стальной клинок, сунул он свою ладонь Юрию. Тот смял ее и, блеснув в лунном свете зубами, спросил, окая сильнее обычного:
- Остаетесь?
Завел мотор, и над рекой посыпались выпуклые звуки. Катер лег на лунную дорогу.
XIII
Томимый путаными чувствами, Иванов вернулся к стану. Юля лежала на песке, изо всех сил раздувая костер. Пламя то робко вспыхивало, то умирало.
- Наверное, хотите доказать кому-то и что-то? - спросил Иванов.
- Я всю жизнь доказываю кому-то и что-то.
И когда затрещали ветви в ярых зубах огня, Юля, подняв над пламенем руки, повторила:
- Доказываю всю жизнь... а доказать не могу.
Дыбилось прямое пламя, выжигая в беспредельной тьме небольшой купол. Юля ворошила палочкой пышущее золото углей, как бы отыскивая ту волшебную жемчужину счастья, о которой поведала ей в детстве волжская легенда...
Сидела однажды рыбачка у костра и пропищал ей на ухо комар: "Жги костер до зари, и откроется тебе клад-жемчужина. Гляди, чтоб до зари не утухал огонь. Дров не хватит - кинь платье, косу отрежь - брось! Иначе высунется из пепла железная рука, утащит тебя в железное царство к чугунному царю".
Широко открытыми глазами уставилась Юля на кончик горящей палочки. Вдруг наотмашь бросила палочку; та, нырнув золотой головкой в воду, зашипела.
- А почему вы, Анатолий Иванович, не допускаете, что костер-то я для вас разожгла? - спросила Юля.
- Для меня вы щепку пожалели бы.
- Бревна не жалко!
И между ними загорелся веселый, игривый разговор, как это было в гостинице. Полусерьезный тон стремительно сближал одиноких в ночи людей. Хорошо говорить намеками: можно признаться в чем угодно и тут же зачеркнуть это признание одним движением бровей. А вот Юрий даже понять не может такую игру. Налетает, как буря, тянется к самому сердцу. Отдай себя всю или иди к черту! Легко чувствовала себя Юля с Анатолием, и казалось минутами, что себя видит в нем. Близко к полуночи вернулись из городского парка молодые геологи, улеглись спать в палатках, а Юлия и Анатолий все подкладывали в костер дрова, набирая их в прибрежном лесу. Пламя широко раздвинуло тьму, отвоевав у ночи большой круг исслеженного коричневого песка с кустами вербы, с текучим стременем реки, облитой багровым светом.
- Говорят, по почерку можно определить характер, - сказала Юля. - Я дам вам письмо, пожалуйста, прочитайте и скажите свое мнение об авторе. Сбегала в палатку, подала Иванову письмо, подвернув конец листка. Подпись замазала чернильным карандашом, и на губе остались следы чернил.
При свете пьяно качающегося огня Иванов прочитал четко выписанные слова на линованной бумаге:
"...В противном случае не пиши. Сердобольное утешение мне так же противно, как и фарисейское краснобайство о какой-то чистой дружбе между мужчиной и женщиной, если они здоровые и молодые, а не опустошенные или недоразвитые субъекты... Тебя мне надо, милая Осень, тебя!"
- Юля, вы давно знаете этого человека?
- Это не столь важно, Толя. Кто смело мечтает, тот должен смело действовать, говорит этот человек. Трудно прожить в людской тесноте и не наступить кому-нибудь на ногу, говорю ему я. Он считает, что ходить надо строем, поменьше зевать на галок и носить подкованные сапоги - это самая подходящая обувь нашего времени. А ну, Анатолий Иванович, какой характер у автора этого письма?