Страница 51 из 71
— Я и ты, Аяно, так отвратительны, не находишь? — брюнетка подтягивается на руках, ставит колени на бортик и вскакивает так резко, что кто-нибудь другой обязательно бы распластался на кафеле. Но не она. Хиро лишь усмехается, чуть печально и нагло. Как радикальная несовместимость и ненатуральность этих эмоций показывает всё раньше, чем она продолжает свой монолог. — Сколько нам? Шестнадцать? А мы с тобой, уже, поломанные куклы. Бездушные механизмы, запрограммированные на одну цель.
И хотелось бы ей возразить или хоть что-то противопоставить в ответ, да нечего. Потому что эта девчонка права от начала и до конца. Нам и правда всего по шестнадцать, но некоторые наши ровесники берут золото на олимпиадах. А мы? А мы упорно идем к цели, потому что политика нашей страны отвратительна и чертос с два ты попадёшь в сборную, даже если будешь опережать по времени всех нынешних представителей этой сборной. Чёртово место в сборной нужно не просто заслужить и вырвать зубами у других кандидатов, но и доказать, что ты, блять, нужен им.
— Механизмы? Возможно. — усмехаюсь так, как никогда бы не смогла сама Хиро. Губы скривились в настоящей усмешке, но глаза пустые и стеклянные, как будто я и правда всего лишь кукла без эмоций. Хиро не такая — более живая. Она всегда гналась за мной и каждый её маленький проигрыш, это несколько миллиметров назад. Она взбирается по отвесной скале — там, на вершине этой скалы стою я — но стоит ей чуть сдвинуться вперед, как сила гравитации тянет её вниз. Она топчется на месте, неспешно подымается к выступу, на котором совсем недавно стояла я, когда я уже давно взбираюсь ещё выше. Это парадокс. Имай называют «Тень» из-за того, что она всегда находится в тени моей славы. Но для меня она «Тень», потому что гонится за жалкими остатками того, чего недавно добилась я. Гонится за моей тенью.
— Никак не пойму, какая вакханалия творится у тебя в голове.
— Тебе и не нужно. — Хиро моя Тень, моё отражение спроецированное через кривое зеркало и отдаленно напоминающее моё собственное «Я». Она лишь отдаленно чувствует то, что чувствую я. Она, обычно, предполагает и додумает, но понять меня, мотивы поступков и ход мыслей она не способна. Мы зеркальные отражения друг друга. И зеркало, в которое мы смотрим, бито с двух сторон.»
Не смотри я этот матч, я бы в жизни не поверила, что наступит такой момент, когда Тсукишима будет играть даже травмированный, будет рваться на поле и играть на команду. Поставит себе цель победить кого-то любой ценой. Не поверила бы, если бы не увидела это. Я никогда не смотрела на него, когда он играет, последнее время уж точно, но сегодня он заставил меня посмотреть на него. Кей, тот самый Кей, который называл меня «умалишенной дурой» первые два месяца после национальных, сейчас ничем не лучше меня. И от осознания и понимания происходящего что-то внутри неожиданно сжимается.
Мы с Кеем всегда были как небо и земля. Наши менталитеты настолько различны и непохожи, что наше многолетнее общение можно считать одним из законов этой вселенной. Уравновешенные, притягивание противоположностей — называйте это как хотите. Сути это не изменит. Тсукки всегда считал волейбол чем-то не особо важным «просто клуб» или «способ занять излишне свободного времени». Этот, безусловно, наглый и охреневший парень никогда не выкладывался на максимуме своих возможностей и никогда, даже не пытался, делать что-то выше положенного. Кей любил, любит и, наверное, ещё долго будет любить волейбол, но вот какое место в жизни он для него занимает, я, уже, сказать совсем не могу. Просто потому что впервые в жизни Кей сделал что-то, что смогло меня удивить. И, вероятнее всего, с этого момента мы Кеем начнём понимать друг друга чуточку лучше.
Золотая медаль на шеи Тобио казалась естественной и неотъемлемой частью его самого. Села, как влитая. А этот блеск в глазах и, казалось бы, почти незаметная улыбка. Как будто никто не видит этой минутки радости. Как будто этого не вижу я. И если для всех присутствующих победа «темной лошадки» была неожиданна и непредсказуема, то для меня это самый логичный исход событий. «Карасуно» — как команда слишком долго и упорно шли к своей цели, потом и кровью выбивали крупицы знаний и опыта. Я видела проекцию их через Тобио. И то, как он выкладывался ради этих заветных пяти сетов, стало ощутимо и осязаемо. Вон оно, блестит своим золотым боком посередине его грудины. И оседает не неподъемным грузом, а приятной тяжестью. В голове только мысли о победе — она опьяняет и делает тебя уязвимым — а в глотке сладкое и тянущее послевкусие. Мне хорошо знакомо это чувство; слишком хорошо. Оно все ещё течёт вместе с плазмой по венам. Обжигает внутренности и заставляет сердце биться чаще. Наркотик, от которого ты становишься зависим с первой капли.
После награждения сбегаю одна из первых. Сердце в груди мечется и бьется так, будто бы готово выпрыгнуть из грудной клетки при первом удобном случае. От — неожиданно проснувшейся — щемящей нежности начинает колоть под ребрами. В какой-то момент зарождается желание выловить Тобио в одном из многочисленных коридоров и обнять. Сказать, как рада за него и поздравить с победой, как советовал Нацухи. Но хвалённая гордость и принципы приказывают ногам уноситься прочь. Подальше от искушения. Подальше от человека, способного одним только взглядом поставить на место и заставить заикаться как наивная простушка. И если бы он был хоть чуточку умнее или наблюдательнее, то непременно использовал это против меня. Такова его натура. Кагеяме следовало бы поучиться у своего сэмпая тому, как использовать слабости противников против них самих; как сознательно и нарочно ставить кого-то в тупик.
Домой возвращаться совсем не хочется, как и идти на тренировку. Как никогда раньше хочется запереться в четырех стенах и никого не видеть. Родителей, брата, Юми, Кея и даже Тобио. Никого. Посидеть бы просто в тишине, уткнувшись носом в колени и знать, что если у тебя вдруг что-то переклинит, сорвав все пломбы, никто не увидит мою слабость. Что никто не увидит, какова расплата за любовь «Королевы» к «Королю». Слабость — побочный эффект того, что нормальные люди называют: «любовь».
Хладнокровие трещит по швам, расходиться, как края только что заштопанной раны. Собранное из рваных кусков самообладание, неаккуратно сшитое толстой хирургической нитью, расползается, как политый водой свежий шов. Под надломленной маской кровавые ошмётки того, что гордо именуется «душа». Гнилые остатки, ввёрнутые и перемолотые в кашу, понятия морали, эмоции и чувства. Собственные внутренние демоны кричат и воют, сходят с ума от вылитого на них ведра святой воды. Скрежет их зубов отдаётся мерзотным скрипом в черепушке, а острые когти ломают ребра и перемалывают внутренности своими когтистыми лапами. И никакие дыхательные практики и концентрация не помогают привести в порядок мысли. Не помогают отключиться от реальности и отдаться во власть инстинктам. Потому что рептильный мозг, отвечающий за первичные инстинкты, прикажет мне идти к тому, что мне нужно, а не чего я хочу. Выбитые на подкорках за долгие годы постулаты жалкий лепет по сравнению с тем, чего действенно хочется телу. Телу плевать, что я там себе навыдумывала; чувства, подкреплённые инстинктами, подталкивают к тонкой грани, заставляют балансировать на ней. А я могу лишь оттягивать тот момент, когда сорвусь прямиком в пропасть, оступившись на одной из миллиарда этих граней.
Знобит. На улице уже совсем стемнело и похолодало. Да и ещё бы мне было тепло, когда на мне джинсы и лёгкая майка. Местность вокруг едва знакома, но мозг услужливо вытаскивает из закромов памяти, чей дом в двух поворотах от этого места. И даже знать не хочется, откуда в моей голове появился навигатор, настроенные именно на тот дом. Ничего не хочется.
— Нитами? — раздаётся совсем рядом. Крупно вздрагиваю, потому что настолько потерялась в собственных мыслях, что не заметила появившегося рядом человека. Человека, который последний раз назвал меня по фамилии в середине лета.